Гран-Гиньоль

— Отец у нашего комиссара Каррэ удалой старик. Служит в Сюрге со времен Видока до сегодняшнего дня. — В понедельник в девять утра Орби забрал Мэрфа из химической лаборатории. Фиакру, на котором Орби приехал, было лет двадцать: пол скрипел, краска на дверях осыпалась от каждого прикосновения, зато крыша из трех слоев пропитанной каучуком непромокаемой парусины была новой. — В молодости старик Каррэ служил в колониях и путешествовал по Америке. Говорит, что с тайной миссией, но я думаю, он проматывал в Америке отцовское наследство. Семейство Каррэ в Париже поколения четыре живет, дед служил в дорожном ведомстве при всех Наполеонах. Вот и прикинь, сколько он на такой должности наворовал и сколько ему в карман взяток впихнули. — Орби закурил и протянул портсигар Мэрфу. Запах табака перебил запах уксусной кислоты. В химической лаборатории вовсю шел процесс ацетилирования, опиум-сырец превращали в морфин и героин. Мэрфу казалось, что за полчаса пребывания в главном цехе даже его кальсоны провонялись уксусной кислотой. — Короче, старик Каррэ повидал в жизни больше нашего. Знаешь, как он воров на базаре ловил? Бросал им в ноги веревку с грузами на концах. Ссаный ковбой. — Орби хохотнул и высморкался в желтый платок. Управление тайной полиции Сюрге занимало четырехэтажное здание и опиралось на высокий каменный цоколь. С таким цоколем никакой разлив Сены не страшен — окна первого этажа висели в трех метрах над землей. Потрепанный временем фасад, рассохшиеся двери. Низкий и круглый, похожий на шар старик с ухоженной белой бородкой и бакенбардами встретил Орби и Мэрфа в коридоре без окон. Пожимая ему руку, Мэрф чувствовал мозоли на его ладони. У Каррэ были мелкие шажки и громкий голос, как у стариков, страдающих глухотой. До ухода на пенсию Каррэ возглавлял отдел шпионов, следивших за иностранными послами и гостившими в Париже представителями иностранных королевских династий, семьями аристократов и богатых промышленников. Особенно немцами и австрийцами. Уйдя на пенсию, старик Каррэ сделался в Сюрге и вовсе незаменим. Официально он числился сторожем и привратником. Но так было только на бумаге. На деле заведовал всеми хозяйственными вопросами: от доставки угля, до ремонта и архивов. — Что мы знаем о мяснике Ранеле? — сказал Орби, пожимая утром Мэрфу руку во дворе химической лаборатории Карбоне. — Он родился в Эльзасе. Во время войны с пруссаками ему было около двенадцати лет. После того как пруссаки убили его семью, он жил на улице. Если Ранель не наврал деревенщине, у которой покупал мясо на рынке, подумал Мэрф. — Сейчас Ранелю около сорока пяти. Последние двенадцать лет он владел мясной лавкой на Монмартре. — Орби и Мэрф одновременно скривились и сплюнули. — Вот и всё, что нам известно. Мы понятия не имеем, что ссаный ублюдок делал с двенадцати до тридцати лет. Или сколько ему было, когда он прикупил лавку. Где он взял деньги на покупку лавки? Когда перебрался в Париж? Убивал ли раньше? — Орби посмотрел на Мэрфа исподлобья немигающим взглядом ящерицы. Они оба сошлись на том, что люди не меняются резко, в одночасье и в тридцатилетнем возрасте. Ублюдок, убивший за последние двенадцать лет двадцать четыре человека, с большой вероятностью убивал и раньше. — У каждой ссаной истории есть предыстория, — подытожил Орби. А Мэрф вспомнил, что однажды в Алжире Орби уже показал себя отличной ищейкой и доказал, что способен найти и выследить того, кого не может выследить армейская полиция. — Конечно, ссаный мясник не обязательно убивал раньше в Париже. Его вообще здесь могло не быть. Мы действуем наугад. Мы даже не знаем толком, как ссаный урод выглядит. Его соседи и деловые партнеры не особо помогли. Все сошлись на том, что он то брился, то запускал усы или бороду. И роста был немаленького, под метр восемьдесят. Под это описание и мы с тобой подойдем. Они и половина сотрудников Сюрге. В тайной полиции никто не носил форму. На вешалках Мэрф видел кители моряков и железнодорожников — верная защита от любых ветров и дождей в период между концом лета и его началом. Мэрф сам носил такой китель. Мало кто из сотрудников Сюрге мог позволить себе забивать шкаф шерстяными пальто с подкладками на осень, весну и зиму, как Орби. По возрасту, опыту армейской службы Мэрф и Орби хорошо вписались бы в ряды тайной полиции. В коридорах Сюрге их окружили плохо выбритые типы с мешками под глазами. И только в подвальном архиве Сюрге томился молодняк из двух писарей. Старик Каррэ распоряжался ими как начальник. Мальчишки-писари, шмыгая носами — внизу, на десять ступеней ниже уровня тротуара, было холодно и сыро, как в погребе или склепе, — заварили для Орби и Мэрфа чай с ежевикой. Моя жена, сказал старик Каррэ, давно могла бы открыть консервную фабрику и разбогатеть. На шкафах с документами повсюду стояли банки с солениями и вареньем: огурцы, помидоры, яблоки, сливы, черника. Сколько раз ей говорил: открой дело, раз консервы с утра до вечера крутишь, — а она ни в какую, всё раздает бесплатно, упрямая, добрая, старик Каррэ мечтательно улыбнулся. Спасибо, что дети пристроились и ни в чем не нуждаются. Каррэ одним глотком осушил свою чашку с кипятком. Кроме комиссара Каррэ, спутавшегося с Карбоне и получавшего долю в его обороте наркотиков, у старика было еще три сына, все они занимали высокие посты в армии. Сославшись на дела, старик Каррэ потопал к лестнице. Мальчишкам-писарям велел во всем слушаться следователя из прокуратуры Сены — Орби. И правда, зачем им знать, что этот фальшивый следователь работает по поручению мафии? Да и какая разница, если он ищет убийцу? Архив под Управлением тайной полиции напоминал катакомбы около госпиталя Валь-де-Грас. Мэрф никогда там не бывал, лишь проезжал мимо с Танги и Визелем, но слышал, что в лабиринте бывших каменоломен можно спрятать, найти и потерять что угодно: винные погреба, клады ворованных драгоценностей, беглых каторжников, поселение сумасшедших и пять миллионов скелетов. За семьдесят лет, прошедших с тех пор, как Видок запретил сжигать и выбрасывать полицейские рапорты и записки и велел складывать их в подвале, в архиве Сюрге собралось больше пяти миллионов папок. По пути в Сюрге Орби с Мэрфом решили, что начнут с просмотра дел об убийствах двенадцатилетней давности. Двигаясь год за годом в прошлое, охватят период в пятнадцать лет, с 1875 до 1890 года. Временной промежуток, когда по их приблизительным подсчетам Ранелю исполнилось семнадцать (и он, теоретически, мог начать убивать), до момента, когда он обзавелся мясной лавкой. Они надеялись, что Ранель оставил за собой кровавый след. И уповали на то, что он жил в Париже. До других городов и деревень Франции парижская мода на картотеки преступлений добиралась очень медленно, десять лет назад в провинции никто ничего не знал о подобных архивах. Орби уже получил последние отчеты из Бисетра и знал, что все жертвы Ранеля были молодыми мужчинами. В отличие от Дели, он не строил предположений о том, как Ранель их завлекал. Орби также не спешил полностью исключать женщин из списка потенциальных жертв. Если в мясной лавке Ранель убивал мужчин, это вовсе не значит, что раньше он не убивал женщин. Как и профессор Шатлэн, Орби склонялся к мысли, что у Ранеля, как у каждого хищника, должен быть свой стиль. Потому, читая старые дела об убийствах, им придется сравнивать и искать общие черты. Общим может быть что угодно: от орудия убийства, до места нанесения ран и их количества. Возраст, пол, социальное положение жертв, род занятий тоже важны для сравнения. Любая деталь может рассказать об убийце. Орби подходил к делу последовательно и основательно. Узнаешь способ его убийства — узнаешь его жертв, узнаешь его привычки, сказал Орби. Мэрф никогда не умел мыслить так широко и комплексно, как Орби. Орби снова удивил его, когда предположил, что Ранель не только убивал раньше, но и мог получить судимость и отбыть срок на каторге, не обязательно за убийство. Чтобы выяснить, чем Ранель занимался после того, как покинул Эльзас, и до того, как обзавелся мясной лавкой на Монмартре, Орби собирался просмотреть картотеку каторжников. Помня, что Ранель водился с теми, кто подделывает документы, Орби готовился искать его не только по имени, но и по тем малочисленным приметам, что у них были: родился в Эльзасе, рост от метра ста восьмидесяти. Таков был план, но, когда мальчишки-писари показали Мэрфу и Орби пять комнат, заваленных делами об убийствах только за последние пять лет, они поняли, что их план трудноосуществим. Чтобы просмотреть все дела, проанализировать и систематизировать их, уйдет не один месяц. — По крайней мере, у нас есть те, кто будут за нас писать, — усмехнулся Орби. — Последний раз я писал в школе, подписи под контрактами не в счёт. Опыт Мэрфа был не богаче — переписывание псалмов в школе да письма Каролине. Орби решил начать с 1890 года. Писари принесли стол, длинный и узкий, как столярный станок. При первом же прикосновении к шкафам из них полетела пыль. Страницы старых дел слиплись от сырости, чернила расплывались во многих местах. Навыки письма у полицейских были не многим лучше, чем у Орби и Мэрфа, — в лучшем случае попадались рапорты, написанные круглыми ученическими буквами, в худшем — писавший пропускал слоги и делал кучу ошибок. В подвале Сюрге окон не было, только вентиляционные отверстия под потолком. Орби и Мэрф постоянно курили. Мэрф боялся, что вернется запах уксуса. Орби — как будто для того, чтобы согреться. Под землей было так холодно, что они не снимали верхнюю одежду, но Орби в своем шерстяном пальто на тонкой подкладке всё равно мерз. Ежился и шмыгал посиневшим носом. В обед Орби послал одного из писарей за бутербродами и коньяком. Через шесть часов работы Мэрф понял, что за год в Париже убивают сотни людей. Намного больше, чем в провинции. Больше, чем французов убивают в колониях. Конечно, у него не было точных чисел, он полагался на субъективные ощущения. Вторая новость относилась к раскрываемости убийств и была новостью лишь на первый взгляд. Если убийцу не ловили на месте преступления или по доносу свидетелей, он уходил безнаказанным. Сотни убийц исчезали, растворялись, просачивались как угри через рыболовные сети. Но разве Мэрф не догадывался об этом раньше? Он никогда специально не интересовался убийствами, да и происходили они в небольшом Ангулеме раз или два в год, но даже его достигали слухи. Брата Мэрфа взяли над трупом, как и извозчика, зарубившего топором жену, пьяницу, задушившего прохожего, чтобы отобрать кошелек. За последние десять лет в Ангулеме не раскрыли только убийство девушки с хутора у реки. Ее труп нашли, но никто ничего не видел, и полиция списала убийство на неведомых, потому неуловимых приезжих. Сейчас перед Мэрфом лежали сотни, тысячи дел, в которых никто ничего не видел. Орби всё чаще вставал из-за стола и относил бумаги писарям. Пусть переписывают, потом разберемся. К шести вечера на улице, должно быть, полностью потемнело. Старик Каррэ пришел в подвал и отпустил мальчишек-писарей домой, Мэрфу и Орби разрешил остаться до девяти. Сказал, что, если понадобится что-то еще переписать, пусть сваливают писарям на стол. Будет им утром чем заняться. В десять Орби накормил Мэрфа ужином у Питти. После ужина Орби сказал, что надо бы прочистить головы, забыть об убийствах, а завтра со свежими мозгами снова прочесать архив. Но Мэрф не мог ни отвлечься, ни спать. Расставшись с Орби, он выпросил у мадам Жюли масляную лампу и разложил переписанные писарями дела на полу в своей комнате. Бумаг у него набралось на саквояж, с какими путешествовало из Марселя в Алжир армейское начальство. Все записи касались нераскрытых убийств в период с 1885 до 1890 года, глубже в прошлое Мэрф и Орби продвинуться не успели. Когда время перевалило за полночь, уставший и отчаявшийся мозг Мэрфа утратил способность анализировать. За день Мэрф много прочитал о чужих смертях, теперь он просто искал в них Ви и себя. Шестнадцатилетний мальчишка, тело выловлено из Сены во время разлива, личность неизвестна, причина смерти неизвестна. Семнадцатилетний студент ремесленного училища, найден с перерезанным горлом. Отец — бухгалтер в маленькой компании. Мальчишка шестнадцати лет, умер от трех ранений в живот… удара по голове острым предметом… задушен… найден в мусоре… избит до смерти, личность неизвестна… отец — рабочий ткацкой фабрики, пекарь, сапожник, часовщик, работник лесопилки. Разные годы, разные районы Парижа. На рассвете весь пол в комнате Мэрфа был устелен бумагами. Он читал дело об убийстве семнадцатилетнего сына работника ликеро-винного завода, когда ему показалось, что он ходит по кругу. Мальчишку нашли без штанов, он умер от потери крови, после того как убийца перерезал ему артерию в паху. Сначала Мэрф разозлился на себя за то, что не смог сохранить порядок. Потом прополз между стопками разложенных по годам дел. Ошибки не было. Он действительно второй раз читал о юноше со вскрытой в паху артерией, только первое убийство произошло тринадцать лет назад. А дело, которое он держал в руках сейчас, было шестнадцатилетней давности. Мэрф перечитал оба дела: семнадцать лет, отец — работник ликеро-винного завода; шестнадцать лет, сын пекаря. Одного убили весной, другого осенью. Первого в квартале Маре. Тело второго нашли в Латинском квартале. Мэрф положил оба дела на так и не расстеленную кровать и засуетился. Он листал папки, обращая внимание только на способ убийства. К девяти утра кроме трех дел о мальчиках со вскрытыми бедренными артериями у Мэрфа появилось пять стопок нераскрытых дел. Первая подборка включала в себя пятнадцать убийств молодых мужчин, которым перерезали горло. Вторую группу объединял не только способ убийства, но и невозможность установить личность жертв — семь мальчиков были найдены в период с 1885 года до 1890 со вспоротыми животами и выпотрошенными внутренностями. Тридцать восемь юношей были убиты с 1885 до 1890 года ударами ножа — в спину, живот, грудь, голову. Следующим разделом шли пятнадцать молодых людей, зарубленных мачете или тесаком в пятилетний период, предшествующий покупке Ранелем мясной лавки. Когорта из восьмидесяти молодых утопленников. Мэрф не знал, как их систематизировать и анализировать, — с одной стороны, среди них могли быть жертвы Ранеля, с другой — утопленников было слишком много, большинство тел сильно разложились. Мэрф решил вернуться к утопленникам позже, сейчас он слишком устал, чтобы сделать правильные выводы. Орби приехал в полдесятого. На этот раз он надел под пальто теплую безрукавку из кроличьей шерсти. За кофе они обсудили находки Мэрфа, и Орби, пропахший духами, будто всю ночь кувыркался со шлюхами, согласился, что из утопленников трудно будет что-то вытянуть. Орби пересмотрел свою систему: дел было слишком много, и он решил исключить из списка жертв женщин и мужчин старше двадцати пяти. К черту женщин и стариков, нужно сузить поиск, иначе мы загнемся. В архиве они застали писарей за работой. На этот раз бутылку коньяка Орби откупорил сразу и постоянно добавлял коньяк в кофе и чай в надежде согреться. Мэрф продвигался вперед по той же системе. Нашел еще три дела, совпадающие по способу убийства. Сын каменщика, пятнадцать лет, перерезано горло, найден на Монмартре. Сын хозяина скотобойни, семнадцать, перерезано горло. Сын кровельщика, шестнадцать лет, перерезано горло. Они ушли из архива в восемь вечера. У Мэрфа громко бурчало в животе. Орби жаловался на ссаную головную боль. Они не стали сразу брать фиакр до Монмартра и зашли перекусить в кафе напротив Сюрге. За соседними столами ужинали клерки. У барной стойки крутилась высокая женщина средних лет. Подтянутая и миловидная, с четкими, экономными движениями. Судя по тому, как она наградила подзатыльником официанта, она была хозяйкой заведения, а официант, смуглый и щуплый мальчишка, — её сыном. — Я тебе говорил, что у моего отца была любовница-трактирщица? — спросил Орби, разглядывая женщину у стойки. В армии они так или иначе узнали детали биографий друг друга. Мэрф помнил, что отец Орби, как и его, любил выпить и помахать дома кулаками. Если Орби и говорил про любовницу своего отца, память Мэрфа этого не сохранила. — Она тоже была высокой. — Орби заказал себе и Мэрфу жареную форель с картофелем. Когда еду принесли, он замолк. Мэрф не ждал продолжения. Он два дня не спал, из-за усталости все его чувства притупились. — Он убил её, — сказал Орби, доев свою рыбу. — Мой отец решил, что трактирщица завела любовника. Еще одного кроме него. Он напился, стал выяснять и разбил ей голову об стойку. Мне тогда было двенадцать. Незадолго до убийства трактирщицы папаша сломал мне челюсть. Во время суда я всё еще носил железные скобы. — Орби изобразил рукой намордник, показывая Мэрфу, как скобы соединяли верхнюю и нижнюю челюсти. — До суда я думал, что ничего хуже, чем свернуть мне челюсть, мой отец сделать не мог. И только во время суда понял, что всё могло быть гораздо хуже — он мог разбить мне голову, как ей. Ссаного ублюдка приговорили к тридцати годам каторги. Уж не знаю, почему не к гильотине. А я сидел и радовался как идиот, что он разбил голову не мне, а ей. Мэрф кивнул, сам не понимая чему. Возможно, он хотел сказать, что его брата тоже отправили на каторгу за убийство. Мэрф совсем его не помнил. После того, как Лот ушел из дома, они разговаривали всего четыре раза: в первые две встречи Лот напоил семилетнего Мэрфа водкой, во вторую и третью — отобрал деньги. После этого Мэрф избегал его. Колокольчик над дверью кафе зазвенел. Вошли две женщины с мальчиком. Старая и молодая, одинаково длиннолицые и пучеглазые, — вероятно, мать и дочь. Мальчику с ними было лет шесть. Не желая чинно сидеть за столом, сколько бы на него ни шикали, он скакал по ступеням крыльца и тараторил детскую считалку. Глядя на мальчика, Мэрф вернулся на одиннадцать лет в прошлое. Когда он приехал домой после пятилетней службы и впервые увидел сына, Ви было четыре. У него рано начали выпадать молочные зубы, он шепелявил, и Мэрф плохо его понимал. В моменты, когда он не мог разобрать, о чем болтает его сын, Мэрф чувствовал себя старым и ненужным. — Моему сыну было бы сейчас шесть, если бы он не родился мертвым. — Орби доел картошку и допил свой коньяк. — Я не спросил тебя, как умерла твоя жена. — Рак. — Семья. Либо они тебя не любят, и ты страдаешь. Либо они тебя любят и умирают, и ты всё равно страдаешь. Иначе не бывает. Семья — это всегда боль.

***

— Гляди-ка, — Танги указал на типа, жующего батон напротив ворот химической лаборатории. — Сегодня он два раза пытался проскочить во двор следом за телегой. После трех дней в архивах Сюрге у Орби нарисовались неотложные дела на бирже, и Мэрф вернулся в лабораторию. Процесс ацетилирования шел полным ходом. Упакованный в бутылки и рассортированный по ящикам морфин ждал своего отправления. По документам — в Америку, на деле — на черный рынок. — Вчера он тоже здесь околачивался. Я сказал об этом вечером Уго. Он посоветовался с Карбоне. Похоже, за лабораторией следят. Либо сраные уличные банды апашей решили грабануть нас, либо конкуренты из других химических лабораторий готовят подставу, а может, ищейки, которых прокуратура Сены послала расследовать дело мясника. Вчера они приходили в казино Карбоне. Спрашивали всякое, говорили со шлюхами. Тип на противоположной стороне улицы дожевал батон и стряхнул с ладоней крошки. Проследив взглядом за проехавшим мимо фиакром, он поковырялся ногтем между зубов. — Когда он свалит, пойдем за ним. — Танги достал бутылку сиропа «Героин» и сделал большой глоток. Они стояли во дворе, курили и наблюдали за улицей через щель между каменной стеной и железным забором. В сером небе надрывались вороны. Ветер был колючим, будто ночью начнутся заморозки. Будь Мэрф дома в Ангулеме, он сказал бы, что в октябре не бывает заморозков. Но на Париж гнали потоки холодного воздуха ворочавшиеся в Ла-Манше течения. Как обычно, возбужденный сиропом от кашля, Танги изнывал от бездействия, подергивался и болтал без умолку, перепрыгивая с темы на тему. Главный химик лаборатории Карбоне раньше работал в швейцарском «Зандос», они делают самый чистый кристаллический кокаин. В прошлом году из-за него едва международный скандал не случился. Не из-за химика, из-за кокаина. Химика Карбоне переманил из «Зандос» пять лет назад, предложив возглавить лабораторию. Скандал прошлогодний был связан с кокаином, который задержали таможенники. Двести кило. По документам «Зандос» выполнял заказ французского Министерства здоровья. Проверка показала, что заказ и правда сделала больница, вот только заказали они только десять килограммов, а не двести. Таможенные декларации не сходились, французская полиция хотела проверить документацию «Зандос», но не смогла договориться со швейцарскими дипломатами. Если верить Танги, в Париже у Карбоне в конкурентах ходят четыре химические лаборатории, работающие по лицензии Министерства здоровья. Одна поставляет героин на черный рынок Японии. Другая — в Америку кокаин. У американской творческой элиты он пользуется особым спросом. Потемнело. На улице зажглись газовые фонари. В окнах лаборатории — электрические лампы. В шесть ворота лаборатории распахнулись, работники уходили поодиночке и компаниями. Тип на противоположной стороне улицы поднял воротник дешевого ватника, какие носят рабочие фабрик и заводов, и начал притопывать. Когда свет в лаборатории погас, прошелся вдоль каменного забора и припустил вниз по улице. У него была быстрая прыгающая походка. Чтобы не упустить его, Мэрфу и Танги пришлось до перекрестка пробежаться трусцой. Держась на расстоянии тридцати шагов, они свернули за Дешевым Ватником на людную улицу. Проторчавший целый день у лаборатории мужчина заглядывал в витрины магазинов, кланялся, не снимая картуза, женщинам, останавливался около нищих, но ни разу не подал им. На улице Муфтар зашел в уличный писсуар. За жестяными решетками было видно, как он качает головой, пока мочится. Прогулка затягивалась. Танги продолжал болтать. Оказалось, он работал на Карбоне пять лет. Всё началось с того, что его поймали на воровстве и пристроили к делу. Первым заданием Танги было разгромить лавку антиквара, который задолжал Карбоне денег. С лопоухим Визелем Танги впервые работал, когда делали обыск в доме аптекаря, которого Карбоне подозревал в том, что он устроил у себя кустарную лабораторию и наживается втихую на коричневом плохом кокаине. Представляешь, у Лопоухого мать — гадалка. Зарабатывает тем, что говорит с духами. Танги сыпал слухами о людях, которых Мэрф знал и не знал. Вдохновение для своего трепа черпал из того, что видел. Витрина ювелирного раззадорила его на подробный рассказ о том, как он собирался жениться, тщательно и долго выбирал кольцо, чтобы и невесту ослепить и не переплатить. А когда выбрал, его невеста, сучка деревенская, освоилась на Пигале и пристроилась шлюхой в бордель Карбоне. Она была белобрысая и голубоглазая, поработала год в Париже, а потом Карбоне продал ее в Египет, там на светлокожих шлюх особенно хороший спрос. Танги вспомнил турецкую банду и конфликты с евреями, торговавшими краденым. На площади Контрэскарп произошла авария. Лошадь в упряжке околела и в предсмертных судорогах перевернула фиакр. Тип, за которым следили Мэрф и Танги, остановился поглазеть вместе с десятком любопытных, как из помятой кареты вылазят разряженные старухи. Хозяин кафе напротив сделал одной искусственное дыхание, остальных заманил к себе на портвейн. Подоспевшие полицейские оттащили поломанный фиакр на тротуар и послали за телегой, чтобы убрать мертвую лошадь. Танги заливал о том, как Уго напился на свой день рождения и перевернул фиакр голыми руками, потому что ему не понравилась цена, которую назвал извозчик. — Что случилось на прошлое Рождество в Гран-Гиньоле? — спросил Мэрф. — Я слышал, Карбоне сильно разозлился на Дели. — А… — Танги усмехнулся. — Ну, Дели отколол одну из своих безумных выходок. Иногда у него с головой хуже, чем у психов, которым он дает приют. А еще он неблагодарная сука. Мало того, что Карбоне ему этот монастырь под театр отдал, так он еще два года назад разогнал толпу нищих, которые хотели сжечь этот аморальный театр. Уже бензин разлили и факелы бросать начали. Я сам там был, всё видел, нищих возглавлял крикливый беззубый старик. Может, надо было позволить им Дели пятки прижечь, меньше бы дурил. Хотя, скорей всего, бесполезно. — Танги махнул рукой. — На прошлое Рождество этот псих с тягой к самоубийству закатил представление. Большую ебаную премьеру. Африканские, мать его, страсти. На сцене шлюхи скакали голышом вокруг костра и подвешивали над ним друг друга. А Дели приплясывал голый и обвешанный ожерельями из человеческих пальцев. На шее, на груди, на поясе. Пальцы рук и ног, больше сотни их у него потом насчитали. — Танги засмеялся. — Это ж сколько он их собирал, сколько готовился? Не догоняешь, что ли? Мэрф догонял. Вспомнил руку Дели, ноги — свои и Орби. Может, Карбоне был из тех детей, которые в детстве до семи лет сосут палец? Может, его лупили, отучая от этой дурной привычки? Но на пальцах его явно клинило, если он решил завязать на их отрезании часть своей иерархии. Высмеивая это, Дели не мог не знать, что его накажут. — До сих пор не догнал? — Глаза Танги в свете уличных фонарей стали круглыми и пустыми. — Догнал. И что Карбоне сделал с Дели? — Ну, как обычно. Поставил на место. Уго с десятком отморозков — знаешь, он ведь родом из Руана, кучу родни своей в Париж подтянул: племянников, дядей, сватов, троюродных братьев пристроил к Карбоне. Они вломились в театр, избили до полусмерти всех живущих там психов. Ну, и Дели избили и пустили по кругу. Толпа вокруг мертвой лошади и перевернутого фиакра начала расходиться. Мужик в ватнике, за которым Мэрф и Танги следили, шмыгнул в переулок. Света между домами было мало, разбитая мостовая напоминала ступени. Мужик в ватнике скользнул в полуподвальную пивную. Чтобы заглянуть в ее освещенные окна, Мэрфу и Танги пришлось наклониться. Внутри, в узком прокуренном помещении, люди толкались вокруг барной стойки и единственного длинного стола. Не было ни стульев, ни бутылок, ни бокалов. Алкоголь здесь наливали в кружки из двух бочек. В одной, судя по цвету, пиво, в другой — спирт. Тип, за которым Мэрф и Танги шли от лаборатории, притерся плечом к грузному, постоянно кашляющему старику. Державшие кружку руки старика были черными и грязными, будто он работал с углем. Танги присвистнул и хлопнул Мэрфа по животу. — Тпррр. Задний ход. Назад. Пока он нас не заметил. — Вцепившись в китель Мэрфа, он потащил его прочь. После десятка шагов запыхался, будто разгружал телегу с бидонами уксусной кислоты. — Кто этот старик? — спросил Мэрф. — Жан-Люк Октав. Ищейка из прокуратуры. Тот самый, что приходил вчера в казино Карбоне и задавал вопросы.

***

Карбоне промурыжил их до полуночи. Сначала опросил Танги. После прогулки по холодному городу в тепле казино Танги обливался потом и постоянно как чесоточный дергал липнущую к телу одежду. После Танги Карбоне подозвал Мэрфа. Зеленая комната, освещение сфокусировано на карточном столе, как прожекторы военного корабля на доках во время ночных беспорядков в порту Алжира. Карбоне восседал по центру в пятне света, как на сцене. Алмазные запонки и перстень, глянцево блестящие отвороты фрака. Кислая рожа, раздраженный тон. Сучьи ищейки, тупой наркоман Танги, глупый провинциал Мэрф. Пока Мэрф отчитывался, в комнату прибывали люди. Мужик с торчащими из карманов цепочками часов — сегодня Мэрф насчитал четыре, а в день, когда Карбоне душил Дели, их было две. Орби появился, когда Карбоне кивком велел Мэрфу сесть за стол у стены — потерял к нему интерес, но не отпустил. С приходом Орби наступило оживление. Он был пьян, голоден, сорил деньгами и гонял официантов. Между сменой тарелок с фондю и лангетом Мэрф прислушивался к докладу Уго перед Карбоне. На побегушках у старика-ищейки Октава было человек двадцать. Они шныряли по всему Монмартру. Везде совали свои носы. Болтали со шлюхами, аптекарями, хозяевами магазинов и ресторанов, которые платят Карбоне, околачивались около склада краденого и химической лаборатории. Под прикрытием расследования убийств мясника суки копали под мафию Карбоне. Орби заказал абсент. Горящее синим пламенем жирное пятно на поверхности воняло корабельным топливом. Карбоне отрезал кончик сигары так резко, что он отлетел от карточного стола как пробка из бутылки шампанского. И откуда повылазили эти суки, пробурчал Карбоне. На побегушках у Октава не полицейские, Уго сдвинул челюсть вправо: старик Октав набрал себе людей на фабриках, заводах, верфях, среди грузчиков и разносчиков газет. Сучара собрал себе армию тупых ослов из дешевой рабочей силы, — челюсть Уго напоминала стрелки часов — рывок, остановка, снова рывок. Орби зарядился абсентом, достал из внутреннего кармана пачку купюр по пятьдесят франков и пересчитал. Откинувшись на спинку стула, скатал пару купюр в шарик и перебросил на соседний стол. Второй денежный шар угодил в щеку мужику с часами — держи, я тебе с лета должен. Пока Орби раздавал долги, а официанты уносили тарелки, появился комиссар Каррэ. Выше и шире своего удалого отца в два раза, он грузно навалился на карточный стол напротив Карбоне и поделился новой информацией: ищейка Октав — бывший каторжник. Отсидел за воровство два раза по десять лет, между сроками два года проработал на верфи. Комиссар Каррэ поспрашивал среди полицейских: говорят, Октав живет один в маленькой мансарде на улице Муфтар, в доме, где нет канализации. Живет, как нищий, жрет одну картошку, вечерами напивается в одиночестве или с каким-то сбродом, но никогда — с другими полицейскими. В прокуратуре прославился сварливостью и неуживчивостью. Противный сучара, как ни погляди. Подложите под него шлюху, дайте денег, фыркнул Карбоне, подарите ему призовую лошадь на скачках, предложите долю в букмекерской конторе, оформите совладельцем кабаре. Нет ничего проще, чем приручить бывшего каторжника. Качая головой, пьяный Орби засунул палец в свою пустую рюмку, собирая со дна горечь. — Напрасная трата времени и сил. Готов спорить, каторжник даст им под зад и выставит за дверь. У него есть принципы. Таких не купишь. — Орби наклонился через стол к Мэрфу: — Я тебе говорил, что Сори мне в Каире тоже деньги предлагал? Сори был капралом, ковырял ногтем в зубах после обеда, личные письма хранил под кроватью в алебастровом кувшине, заставлял новобранцев дважды чистить свое оружие, в бане хвастался длинным шрамом на бедре. Он служил с Орби и Мэрфом, по контракту. Для них это был первый срок. Для него — подходила к концу вторая пятилетка. Капрал Сори переметнулся на сторону шейха из Деллиса — торговца с личной армией, сеявшего беспорядки, мечтавшего передать власть в Алжире шейху Бу-Амене. Никто не знал, когда Сори начал жрать у шейха с рук, только на третий год службы Мэрфа Сори вывез из части два пулемета Гатлинга и исчез. Из-за него Мэрфа и Орби две недели держали в яме на воде, допрашивали, пока они не валились в обморок, разжаловали, перевели в другую часть. А потом еще полгода держали под наблюдением. Орби целый год выслеживал Сори. — Сори предлагал мне свои ссаные деньги, верблюдов, лошадей и рабынь. — Орби растянул губы в улыбке, широко и не показывая зубов, как ящерица. — Лишь бы я его не сдавал, лишь бы отпустил. Этот каторжник такой же, как я. Он хочет очистить свое имя и репутацию. Охота на Карбоне для него — дело принципа, как для меня была охота на Сори. Мэрф посмотрел на Карбоне: вокруг карточного стола теснились Уго, любитель карманных часов и еще трое, которых Мэрф не знал, и обсуждали, с какого козыря зайдут к каторжнику. — Бесполезно, — цокнул языком Орби. — Карбоне переубеждать сейчас бесполезно. Он всегда был упрямым ослом, сколько я его знаю. Я говорил тебе, из-за чего его закопали в пустыне? В те времена он верховодил тремя шлюхами — дешевыми черными арабскими подстилками. Когда он выставил их напротив отеля для иностранцев в Алжире, местные сутенеры велели ему убираться. Так и сказали: вали, иначе мы тебя уроем. Но, как я уже сказал, Карбоне упрям как осел, приперся на следующий день на то же место. Они его и закопали. Если бы не я, торчали бы его кости из песка по сей день. И что он сделал, вытряхнув песок из кальсон? Вернулся на то же место к отелю, только на этот раз прихватил с собой ружье. Неделю отстреливал без разбора шлюх и сутенеров. Полагаю, за его умение идти напролом ему можно простить его ослиное упрямство. Как по мне, подкупать надо не ищейку, а его начальство — прокурора или его помощников. Подкупать, шантажировать и прочно садить на крючок. Пусть отзовут Октава, наденут на него ошейник и намордник. Орби моргнул медленно, сонно. Танги, вертясь вокруг своей оси, выскользнул за дверь. Мэрф устало потер переносицу. — Не веришь мне? Насчет Октава? Насчет того, что я вижу его насквозь? — Орби снова подался к Мэрфу и впился в него немигающим взглядом. — Небось, думаешь, с какой стати ищейке упираться рогом и зарубаться со всеми, ты ведь не зарубался, когда тебя обвинили, разжаловали, перевели. Ты стиснул зубы и терпел, тебе даже в голову не пришло искать Сори. Я тебе скажу почему. Скажу, в чем было главное отличие между мной и тобой в Алжире. Почему я был одержим поиском Сори, а ты зациклился на выживании. У тебя были письма Каролины, у тебя был сын, которого ты хотел увидеть. Ты жил мечтами о будущем, а у меня были только мои принципы. Вот и скажи теперь — думаешь, у ищейки-каторжника Октава могут быть мечты и будущее? А у кого теперь есть мечты и будущее, подумал Мэрф.

***

После полуночи Пигаль шумел высыпавшей из кабаре и театров публикой. Десятки извозчиков дожидались клиентов вдоль улицы и на перекрестке Пигаля и Клиши. Попрошайки всех возрастов сновали между фиакрами, лошадьми и людьми, хватали за рукава женщин, уклонялись от подзатыльников и пинков мужчин, выпрашивали, канючили, всхлипывали и матерились. В забегаловке мадам Жюли перед закрытием обычно хлестали перебродившее вино вонявшие потом сапожники, каменщики, угольщики и плотники, жившие по соседству. Миновав четыре занятых стола, Мэрф опустился на табурет около стойки. С трудом отделавшись от Орби, он хотел остаться в одиночестве. По пути из казино Карбоне до притона мадам Жюли его разобрал сушняк. Он решил, что, перед тем как запираться в своей комнате со своим горем и старыми незакрытыми делами об убийствах, необходимо захватить с собой бутылку вина. Исполняя его просьбу, мадам Жюли нырнула за вином в погреб. Позади Мэрфа раздался треск — старик с шишкой на лбу уронил глиняную кружку и полез за ней под стол под хихиканье своего приятеля. Посетители сидели парами и тройками. И только один из гостей был одинок: мужчина в полицейской форме пил пиво, склонившись над газетой. Мэрф встретился с ним взглядом. Появилось впечатление, что он где-то уже видел этого полицейского. Один из людей Каррэ? Или засланец прокуратуры, принарядившийся для разнообразия в форму? Смахивая с шеи подвальную паутину, мадам Жюли поставила перед Мэрфом пыльную, зато холодную бутыль вина. Полицейский подошел к стойке. В руках он держал сложенную газету. Дело о мяснике-убийце перекочевало с первых страниц ежедневников на вторые. Сначала журналисты мусолили жестокие подробности убийств, теперь пытались высосать сенсацию из информации о жертвах. «Все жертвы мясника были бродягами». «Людоед убивал только бродяг!». Заголовки — как выкрики уличных торговцев. — Мэрф? Привет! Помните меня? — Полицейский наклонил голову, шлепнул газету на барную стойку перед собой. Мэрф его не помнил. — Я Дагнэ! Мы встречались на вокзале. Вы тогда с поезда сошли, на вас воришка напал, а вы его поколотили. Мэрфу казалось, это было сто лет назад, в другой жизни. Он пожал Дагнэ руку. — Свихнуться, да? — Дагнэ кивнул на газету. «Убийца очищает город от бродяг» — кривились жирные черные буквы. — Такое впечатление, что среди нас ходит африканский людоед. Я слышал, именно вы нашли кости в подвале мясной лавки? Невольно Мэрф оглядел зал. Рассматривая выползающего из-под стола старика, попытался подсчитать, сколько человек знали его историю. Знали, что он нашел кости, знали о Ви. Орби, Уго, Карбоне, Танги, Визель, комиссар Каррэ — точно. Учитывая болтливость Танги, легко предположить, что о Мэрфе уже слышал на Пигале каждый. Был еще Дели, которому Мэрф спьяну от отчаяния показал письмо Ви. Бог знает, кому растрепал Дели. — Да, я нашел кости, — Мэрф кивнул. — Правду говорят, что вы искали сына? — Дагнэ заказал ему выпить, а Мэрф не стал отказываться. — Ваш сын вроде как устроился к мяснику на работу? Мэрф внутренне содрогнулся и не смог ответить. — Представляю, как вам сейчас дерьмово. Еще эти газетные стервятники наживаются на человеческом горе. — Дагнэ ткнул пальцем в заголовок. Дагнэ вроде бы говорил правильные вещи, но Мэрф испытывал к нему отвращение. А может, дело было в том, что Мэрф больше не был способен испытывать другие эмоции, кроме отвращения? Он весь насквозь пропитался отвращением. — Конечно, среди жертв попадались бродяги, но ваш сын наверняка был не таким. Приехал в Париж искать работу. Представляю, каково сейчас вашей жене. Мэрф осушил свою кружку. — Такое горе не пережить, такое горе убивает часть тебя. Растить ребенка, ухаживать за ним, заботиться, любить — и потерять всё по воле какого-то ублюдка. Мэрфу захотелось ударить Дагнэ. — Недочеловека. Твари. Вот уж кому никогда не следовало рождаться. Вот уж кого нужно было придушить в детстве как больного теленка. Разорвал бы этому нелюдю горло голыми руками. За что Мэрфу его бить? Дагнэ всего лишь произносил вслух то, о чем Мэрф думал. Он тоже хотел бы разорвать убийцу голыми руками. — Сколько лет было вашему сыну? — Шестнадцать. — Большой мальчик. Наверняка был крепким и высоким, как вы. Мадам Жюли за стойкой вздохнула. Около табурета Мэрфа прошмыгнул таракан. В темных глубинах души Мэрфа опять зарождалась ненависть. — Шестнадцатилетнему пацану с друзьями пить и девок по сеновалам валять. Мэрф зло уставился на Дагнэ. Куцые усы, маленькие глазки по бокам широкой переносицы, крупный рот — всё это придавало ему сходство с молодым быком. Мэрф представил, как бьет в широкую переносицу и Дагнэ мычит. — Убийцу поймают, Мэрф. — Дагнэ стукнул себя по шее. — А когда ему отрубят голову, вы плюнете на его труп. Они выпили одновременно. — Как он выглядел? Ваш мальчик… Ваш… — Ви. Виктор Мэрф. — Он пугающе давно не произносил имя сына вслух. И сейчас это ощущалось почти как предательство, он как будто избегал этого имени, прятался от него или отказывался. — Я почему спрашиваю про внешний вид — один из соседей припомнил, что две недели назад видел, как Ранель ругался на улице с молодым человеком. Конечно, может быть, это был не ваш сын, а какой-то вор или бродяга. Как это странно, подумал Мэрф, кто-то видел Ви в Париже. Кто-то чужой проходил мимо него по улице и разговаривал с ним в последние дни его жизни. — Светлые волосы, светлые глаза. — Почему-то Мэрф вспомнил, как Каролина учила маленького Ви играть в карты. Воспоминание было размытым и нечетким. Зато Мэрф отчетливо помнил, как ударил Ви. Как после его удара Ви упал, безвольно раскинул руки и прижался щекой к полу. — У моего Ви были светлые волосы и светло-серые глаза. — Да, похоже, именно его и видел сосед ругающимся с Ранелем. Волосы были немного длинноваты, верно? Он зачесывал их назад, но они всё время падали на лицо, да? У Мэрфа потемнело перед глазами. Каждый раз, когда за ужином Ви наклонялся над тарелкой и его волосы свисали на лоб, Мэрф думал, что его пора подстричь. Раньше Ви всегда стригла Каролина. После ее смерти Мэрф никак не мог взять эту обязанность на себя, ему как будто всегда было не до этого. Дагнэ спросил что-то еще, но Мэрф не слушал. Он допил коньяк и заказал бутылку ликера. — Только не эту дешевую дрянь. — Дагнэ погрозил пальцем бутылке ликера, которую потянула с полки мадам Жюли. — Разбавленная дешевая бормоталка, а пробки для нее делают из опилок, пропитанных конской мочой. Время перевалило за час ночи. Занятыми в зале остались только два стола. Старики пересели к мужчинам за соседним столом и стали вспоминать разлив Сены десятилетней давности. Дагнэ тоже что-то сказал про разлив и потоп. Прикуривая, Мэрф сломал зажигалку. Колесико отлетело, корпус развалился, обнажая заполненную бензином капсулу. Он привез ее из Алжира. Таскал с собой одиннадцать лет. Дагнэ полез в карман. Выудил зажигалку, уронил на пол пару монет и железный перстень. Поднял эти вещи и разложил перед собой. Поставил монету на ребро, крутанул. Дагнэ напялил перстень, он был таким широким, что целиком прикрыл фалангу среднего пальца. — Полезная штука. — Дагнэ коснулся большим пальцем среднего, из перстня выскочило лезвие размером с волчий клык. — Уличная шпана придумала. Апаши любят разные кастеты, ими толстосумов, когда грабят, царапают и пугают и друг другу уши и носы секут. Смотри. Если хочешь убить таким коротким клинком, меть в артерию. Мэрф посмотрел на свои руки и обломанные ногти, на мутное стекло бутылки и серую грязь, забившуюся в трещины барной стойки. Как же он проглядел истину? Это не Ви убежал из дома. Это Мэрф его выгнал, когда посмел поднять на него руку. Неужели он надеялся, что Ви его простит? Как же глуп он был, думая, что всё сможет исправить. Это не мясник убил Ви. Это Мэрф убил своего сына, когда оскорбил и ударил его.