***
— Каррэ сказал, что газетчики передали в участок два ящика писем от горожан. Люди прочитали об убийствах в газетах, пишут, что что-то видели, знают, — сказал Орби, когда после обеда они вышли на улицу. — Большинство этих писем наверняка от психов или анонимки. Шанс получить весточку от человека, который действительно знал или видел Ранеля, маленький, но мало ли. Каррэ, ссаная ленивая улитка, проверять не будет. А ты съезди, посмотри, Мэрф. Если что-то заинтересует, покажется важным, подозрительным, найди отправителя и опроси его. Я дам тебе извозчика. Отвезет, куда скажешь, подождет, сколько нужно. На старика можно положиться. Я знаю его лет сто, он еще мою жену к врачу возил, когда у нее схватки начались. За мной после ее смерти по барам ходил. Если меня в тот период никто не ограбил и не прирезал, то только благодаря ему. Возьми с собой Танги, он хорошо знает город, может заметить то, что ты не увидишь. Орби был хорошим человеком. С самого начала этого дела он не оставлял Мэрфа одного и следил, чтобы тот всегда был занят. Не опускался до дешевых утешений, когда нашел метрику о рождении Ви, не рассыпал ложных надежд сейчас. Мэрф был ему благодарен. — А я пока попробую подобраться к прокурору департамента Сены. — Орби закурил и остановился напротив витрины антикварного магазина. Стол с львиными лапами, амулет в форме скарабея, ваза из алебастра, чучело гепарда с мелкими, похожими на птичий помет пятнами. — Как я и говорил, Карбоне обломался с ищейкой. За лабораторией следят, чем меньше сейчас людей там отсвечивает, тем лучше. Надеюсь, это ненадолго. Морфин сегодня должны были отправить на черный рынок Руана. Ссаные гусеницы из Руана приехали вчера, во всю поют о своих убытках и угрожают. Поверить не могу: еще три года назад они возили навоз в бочках, а теперь возомнили себя великими дельцами и трындят, как ссаные торговцы акциями. Танги они нашли у Питти. Утром он был на ипподроме, теперь трещал о скачках с тремя пожилыми мужиками в пальто с лисьими воротниками. Когда Орби велел ему прокатиться с Мэрфом в полицейский участок Каррэ, Танги обрадовался возможности проветриться. Извозчик, с которым свел Мэрфа Орби, был крепким стариком в тулупе до пят. Целый день дежурил, поджидая клиентов, в конце улицы Пигаль. Фиакр содержал в чистоте, проветренным, оси — смазанными, колеса — блестящими, лошадей — подкованными, вычищенными, сбрую — без разрывов и узлов. Старик удобно сочетал в себе вежливость с молчаливостью. Руку пожимал крепко, но так, будто ему было некогда. По пути к полицейскому участку Мэрф многое узнал о скачках, которые посетил сегодня Танги: какие лошади заняли призовые месте, какие лошади оправдали ожидания, а какие их обманули. О комиссаре Каррэ Орби сказал, что, в отличие от его папаши, ссаный ленивый толстяк привык жить на всем готовом. Никогда не напрягался, никогда не проявлял инициативы, не рисковал. В армии служил под началом брата, благодаря отцу заскочил в кресло комиссара полиции. К Карбоне в долю напросился благодаря расследованию одного из своих подчиненных. Бедняга нашел склад с оружием, его пристрелили, а Каррэ воспользовался его отчетом, чтобы договориться с Карбоне: вы мне — долю в казино, я вам — гарантию, что полиция в ваши дела не лезет. У ссаного лентяя даже фантазии толком нет, сказал Орби. В участке Каррэ встретил Мэрфа и Танги в своем кабинете. — Наконец-то. Явились. Думал, уже никого не пришлют. Забирайте эти ящики, пока я их не выкинул, и валите отсюда. — Комиссар Каррэ изображал занятость и фыркал от раздражения. Мэрф думал, что, как в Сюрге, им предоставят стол, за которым они смогут разобрать письма, но Каррэ потребовал, чтобы они поскорее исчезли и не мешали работать его людям. — Столько возни и шума из-за убийств каких-то бесполезных, никому не нужных бродяг. У правого локтя Каррэ лежала тарелка с печеньем. Танги взял её в руки и плюхнулся задницей на стол. Хрустел печеньем, пока Мэрф перенес в фиакр первую коробку и вернулся за второй. С сумерками они возвратились на Пигаль. Первый час Танги с горящими азартом глазами и большим энтузиазмом помогал Мэрфу рассортировать анонимные письма от писем, имевших обратный адрес. Они сидели в зале кафе мадам Жюли. Постепенно Танги растерял сосредоточенность и начал цепляться к посетителям забегаловки. Послушав, как он препирается с угольщиком в дырявом тулупе, Мэрф отослал Танги домой. Ожидая ночью заморозков, Мэрф взял наверх чугунную печку. Запасся сигаретами, масляной лампой. Отчеты о костях из Бисетра отправились на пол к отчетам о нераскрытых делах из Сюрге. Их место на кровати заняли коробки с письмами. Третья часть анонимок содержала признания. Психи со всего Парижа выдавали себя за Ранеля и делились выдуманными подробностями и мотивами убийств. Газеты так и не написали, сколько точно жертв нашли в мясной лавке. Не написали, что все жертвы были мужчинами. Десяток сумасшедших поддельных Ранелей подробно расписывали, как убивали женщин, мужчин и детей. Сумасшедшие не скупились на детали: отрезанные уши, члены, носы, спицы воткнуты в ухо, глаз, ноздрю, анус, влагалище, — и съезжали на сексуальные мотивы. Заверяли, что хранят связки ушей и кормят своих детей человеческим мясом, клялись, что сделали из человеческой кожи ремень, сумку, туфли, плетку. Мэрф читал этот бред, хоть и знал, что он не стоит и выеденного яйца. Ранель не стремился к вниманию. Он был аккуратен и скрытен. Понять, что эти признания — пустышки, было просто. Труднее дело обстояло с показаниями свидетелей, которые якобы встречали и знали Ранеля. Мэрф разложил подобные свидетельства в хронологическом порядке и сравнил с тем, что уже было известно о Ранеле. В конце концов он откинул все истории, в которых Ранель бросался с ножом на собутыльника, откусывал в драке ухо, насиловал девиц за компанию, угрожал, шантажировал, преследовал и грабил горожан. И оставил несколько заслуживающих проверки. Еще одна группа писем принадлежала людям, которые считали, что их родственники — дочери, сыновья, мужья, жены, матери, отцы — стали жертвами Ранеля. Главное доказательство своей теории эти люди видели в том, что их близкие пропали. Если верить этим письмам, за год в Париже пропадали бесследно десятки людей. И это только те, в чьих исчезновениях родственники винили Ранеля. Ориентируясь на возраст и пол, которые, впрочем, были не везде указаны, Мэрф выделил в этой группе исчезновения молодых мужчин.***
Дождь начался ночью, ослабел на рассвете и ударил с удвоенной силой, когда Мэрф и Танги поехали по первому адресу. Проживавшая по нему женщина написала в «Курье Насьональ», что на протяжении трех лет была любовницей Ранеля. Связь якобы оборвалась несколько лет назад, даты совпадали с периодом, в который Ранель владел мясной лавкой. Из-за холода на улице и тепла человеческого дыхания внутри окна в фиакре запотели. Стена дождя не позволяла рассмотреть даже дома вокруг. Иногда вспышками мимо проплывали особенно яркие витрины. Улицы, должно быть, были пустынны, потому что лошади, впряженные в фиакр, почти всю дорогу шли бодрой рысью. Мадемуазель Лабордет жила под крышей старого здания. В подъезде пахло жженым сахаром. За закрытыми дверями квартир на первом этаже плакал младенец, на втором — играло пианино, на третьем — два женских голоса поносили друг друга. На шестом этаже тянуло сыростью с улицы, потолки были низкими и покатыми. Мадемуазель Лабордет куталась в шаль. Распущенные черные тонкие волосы обрамляли лицо с приплюснутым носом и приподнятой короткой верхней губой, что придавало хрупкой женщине сходство с пекинесом. Мэрф и Танги представились журналистами. — Я ждала вас на прошлой неделе, — упрекнула их мадемуазель Лабордет четким и громким голосом сельской учительницы и пригласила в жарко натопленную гостиную. Комнату с семью окнами можно было бы назвать просторной, если бы скошенные потолки не сплющивали углы. Около стен, к которым взрослый человек мог подобраться только на четвереньках, пылились стопки книг, швейная машинка и граммофон. — Я как раз читаю друзьям стихи Пьера. Раз уж вы им интересуетесь, присядьте и послушайте. — Мадемуазель Лабордет пожала плечами и, не глядя на Мэрфа и Танги, указала им на диван. — Пьера? — переспросил Мэрф. — Пьера Ранеля. — Женщина с лицом пекинеса подняла тонкие нарисованные брови и гордо вздернула подбородок. — Пьера Ранеля, — повторил Танги, подражая ее удивлению. Пройдя к журнальному столу, он без стеснения принялся искать чистую рюмку в лесу из бутылок, бокалов разной величины и формы, пиал с фруктами и засахаренными орешками. Ногой Танги задел пустые бутылки под столом. Судя по их количеству, мадемуазель Лабордет и ее друзья пили всю ночь. В углу дивана, подобрав под себя ноги, худая пожилая женщина пялилась в пустоту. В креслах сидели двое мужчин в старомодной экзотической одежде: шаровары, многослойные шарфы, яркие блузы с широченными рукавами, туфли с загнутыми вверх носами. На полу на потертой облезлой шкуре волка разлеглась женщина в мужской одежде. Мадемуазель Лабордет неодобрительно уставилась на замершего между порогом и диваном Мэрфа. В комнате было слишком тесно и слишком тепло. Из-за повышенной влажности запах алкоголя напоминал запах лекарств. — Как хотите. Стойте истуканом, если вам так удобно, — фыркнула она наконец. Держа за горлышко бутылку коньяка, Танги плюхнулся на диван. — Эти строки Пьер написал через неделю после нашего знакомства. — Мадемуазель Лабордет достала из-под своей шали, открыла и поднесла к глазам книжку с исписанными от руки страницами. — Ты моя жизнь, ты моя смерть, хочу увидеть, как ты умрешь, хочу увидеть, как ты воскреснешь. — Мадемуазель Лабордет вздохнула. — После того, как я впервые позволила ему остаться у меня на ночь, он написал мне на салфетке такие слова: Когда я прислушиваюсь, я слышу, как шумит твоя кровь; когда закрываю глаза, заглядываю в ее бурлящую темноту; в каждом глотке воздуха чувствую ее пьянящий привкус; что бы я ни ел, я ощущаю терпкий соленый вкус твоей крови; каждую ночь мне снится, что я плыву в твоей крови, качаюсь на ее волнах. Твоя кровь окружает меня… Обведя взглядом слушателей, мадемуазель Лабордет недовольно посмотрела на Мэрфа. Читая стихи, она воображает, что стоит на сцене, сообразил он. Она хотела бы смотреть поверх голов, а он мешал ей, стоял столбом, нависал неподвижный, как скала, занимал слишком много места, едва головой не подпирал низкий потолок. — Пьер был очень эмоциональным и ранимым. Во время нашей первой ссоры он не сказал мне ни одного грубого слова, не повысил голос, он большей частью отмалчивался, но я видела тьму в его глазах и чувствовала, что он жаждет убить меня. А потом он прислал мне письмо, и я поняла, что я не схожу с ума, воображая, что человек, который любит меня, — дьявол. Прочитав его письмо, я месяц не могла спать. Я буду целовать тебя до крови. Когда твои губы начнут кровоточить, я откушу от них, как от сливы. Я поделюсь своим наслаждением с тобой, заставлю тебя проглотить собственную плоть, размельченную моими зубами, размягченную моей слюной… Танги присвистнул. Мадемуазель Лабордет нахмурилась и дернула приплюснутым носом, отчего стала еще больше похожа на пекинеса. Женщина в углу дивана вдруг отмерла, опустила ноги на пол, начала ежиться и растирать плечи руками, будто замерзла. — На, хлебни, — Танги протянул ей свой немецкий сироп от кашля. Лабордет все больше хмурилась. Похоже, Танги слишком много двигался, слишком громко говорил и смеялся и нарушил нужную ей атмосферу. — Дорогая, прошу, продолжай. Это так талантливо и одновременно ужасающе отвратительно. — Лохматый мужчина в кресле схватился за голову и принялся чесаться, будто у него завелись блохи. — Да, дорогая, продолжай, — хихикнул Танги. — Пора уже от словоблудия перейти к делу и показать нам что-то интересное. Сиськи, а еще лучше — манду. Совсем хорошо, если засунешь или вытащишь из нее какую-то дрянь… Блядь, Мэрф! Почему ты не рассказывал, что был в Гран-Гиньоле, когда Нана родила уродца?! В каком ряду ты сидел? Как хорошо тебе было видно? — Танги пришел в возбуждение и вскочил. Приятели Лабордет, открыв рот, глазели на разошедшегося Танги. Несколько мгновений Лабордет слушала его, зажав рот ладонью, потом завизжала: — Вон! Неблагодарные! Варвары! Вероломные! Дикари! Необразованные! — Она хватала со стола бокалы и бросала их в Танги. Пытаясь закрыться, он совсем развеселился и начал приплясывать. — Обманщики! Самозванцы! Воры! Лжецы! Иуды! Женщина на диване закрыла глаза. Один из мужчин встал, то ли хотел вмешаться, то ли бежать. — У вас нет ничего святого! У вас нет никакого уважения к чужим чувствам! — Лабордет бросилась к Танги, хотела выцарапать глаза. Перехватив её руки, он облапал её груди и задницу и вытащил из-под шали записную книжку. — Отдай! Не смей! Тварь! Монстр! Чудовище! Вор! Насильник! — голосила Лабордет. Женщина, лежавшая на шкуре, схватила Танги за ноги. Он растянулся на полу. Перевернулся на спину и рассмеялся, глядя на Мэрфа. Продолжая цепляться за его ноги, женщина на полу оскалилась, обнажая нездорово белые язык и десны. Стремясь забрать свою книжку, Лабордет вконец обезумела и замахнулась бутылкой. Мэрф подхватил Танги, как щенка, за шиворот и поставил его на ноги. Остановил разъяренную Лабордет и отобрал у нее бутылку. Окинул взглядом душную комнату, пьяные отупевшие лица и подтолкнул Танги к двери. — Я буду читать твои сказки на ночь. — Танги хихикал и спотыкался. — Суки! Лжецы! Воры! — Лабордет следовала за ними до двери, но приблизиться к Мэрфу боялась. На лестнице Танги раскрыл книжку. — Выбрось эту гадость. — Мэрф вырвал книгу, кожаная обложка на ощупь была липкой и потной, и перекинул ее через перила. Хлопая страницами, книга улетела в колодец между этажами. — Ну, блядь, — протянул Танги. — У тебя совсем херово с чувством юмора. Он первым сбежал по лестнице и подобрал книгу. Потряс ею перед лицом Мэрфа и спрятал под пальто. Дождь не прекращался. Лужи хлюпали под колесами фиакра и заглушали цокот копыт по мостовой. Город заполнили всплески, шум водосточных труб, обрушивающихся с карнизов водопадов и стекающих в канавы ручьев. Следующая женщина, выдававшая себя за любовницу Ранеля, мадам Матен — зовите меня просто Лили — держала цветочный магазин. Находившийся на ступень ниже уровня улицы пол магазина залило водой. Несмотря на пышные формы, Лили Матен в резиновых сапогах ловко порхала между ведрами роз и гвоздик. Мэрф и Танги снова представились сотрудниками газеты. Глядя на Мэрфа, Лили Матен поправила волосы, глядя на Танги — лиф платья. Она была миловидна и наслаждалась этим. Угостила самозванных газетчиков кофе с печеньем и наотрез отказалась рассказывать о Ранеле, пока не придет ее помощник и по совместительству жених. Он оказался щуплым и мелким. Появился с улицы насквозь промокший. Лили Матен раздела его за полуприкрытой дверью подсобки, закутала в простыню с головы до пят и усадила на табурет напротив Мэрфа и Танги. Ее поглощающая забота подчеркнула и заострила разницу в возрасте между ними. Она приближалась к сорокалетию, он недавно достиг двадцатилетия. — Я познакомилась с Ранелем на базаре. Пять лет назад. Он был сдержанным, обходительным, казался надежным и порядочным. Водил меня ужинать в оранжерею на крыше борделя и казино в Пигале. И только когда мы стали делить постель, я начала замечать за ним странности. — Лили Матен вздохнула и закусила губу. Расправила плечи, распахнула глаза и подняла высоко подбородок. — Он… — Она коснулась пальцами своей шеи, провела по коже ногтями. — …он любил оставлять следы. Укусы, засосы. — Она переместила руку ниже и будто бессознательно стала теребить завязки платья на груди. — Иногда он хотел необычного. Того, о чем не принято говорить… — Глядя в глаза жениху, она перешла на шепот. — Он… в быту был очень обходительным, внимательным, делал подарки, не жалел денег, у меня не было причин ему отказывать в его маленьких прихотях. — Цветочница смотрела расширенными зрачками на жениха, он отвечал ей таким же горящим похотливым взглядом. — Стоп! — рявкнул Мэрф. — Когда и как вы расстались? Он не верил ни одному ее слову, считал, что стал частью спектакля замысловатого извращенного соблазнения, свидетелем чужих сексуальных игр, но он был обязан проверить. — Два года назад. — Лили Матен растерянно моргнула. — Он… Я… Он хотел связать меня… — Она снова игнорировала Мэрфа и смотрела на своего пунцового, задыхающегося от волнения жениха. — Я испугалась. Сама не знала, чего боюсь. Он нашел другую. Девочку, во всём похожую на меня. Ростом. Цветом волос и глаз. У нее даже родинка на груди была как у меня. Я пришла в лавку без предупреждения, увидела ее связанной и убежала. И только когда история с убийствами появилась в газетах, я поняла, что тогда, два года назад, я была свидетельницей убийства. — Она закусила губу и закатила глаза. Мэрф резко встал и опрокинул табурет. Промокшие ноги заледенели. — Думаешь, это правда, думаешь, она действительно с ним спала? — В фиакре Танги дергал Мэрфа за рукав и выглядел зачарованным рассказом. — Нет, думаю, эта парочка использовала нас для своих сексуальных игр. Для одного дня с Мэрфа было довольно сумасшедших, выдающих себя за любовниц Ранеля. Завтра он проверит еще двух женщин, утверждавших в письмах, что они состояли с Ранелем в отношениях. Сегодня, пока не стемнело, он решил встретиться с людьми, потерявшими родственников. Из сотни писем горожан, обвиняющих Ранеля в похищении и убийстве родных, он отобрал восемь. Показав адреса отправителей Танги, Мэрф положился на его знание города и предложил ему выбрать, откуда начать. Ближе всего жила женщина, обвинявшая Ранеля в убийстве мужа. Смуглая, худая, лет сорока, затянутая в платье с настолько жестким воротником, что кожа шеи над ним морщилась гармошкой, мадам Лемуар жила в темной, плохо проветренной квартире, среди старой мебели, вышитых салфеток и фотографий. — Я… мне… это случилось семь лет назад. Я никогда об этом ни с кем не говорила. О таком не принято говорить. Но с тех пор, как в газетах написали об этих жутких жестоких убийствах, я никак не могу перестать думать о своем муже. Как же это невыносимо и ужасно понимать, что все годы, что я проклинала его, он был мертв. Убит, растерзан. Думаю, в глубине души я всегда это знала. — Что случилось семь лет назад? — Мэрф ходил по комнате. Отчасти, желая согреть промерзшие мокрые ноги, отчасти потому, что из-за обилия салфеток, пледов и мягких подушек стулья и кресла в этом доме казались ему тесными и неудобными. Танги, наоборот, с видимым удовольствием утонул в подушках и покачивал закинутой на подлокотник кресла ногой. — Семь лет назад мой муж ушел из дома. Бросил меня после двадцати лет брака и тем самым нанес мне смертельную обиду. В глубине души я знала, чувствовала, что это блажь, прихоть, глупость и ошибка, что он пожалеет об этом и вернется. Но… прошел месяц, два… Как же я ненавидела его и проклинала все эти годы. Но газетные статьи открыли мне глаза. Мой муж вернулся бы ко мне, если бы был жив. Убийца-людоед забрал его жизнь, разлучил нас навсегда, не дал ему возможности попросить у меня прощения… — Вы сказали, что прожили вместе двадцать лет, сколько же лет было вашему мужу, когда он исчез? — Пятьдесят. В темной и тесной квартире мадам Лемуар Мэрф думал лишь о том, что возраст пропавшего супруга не совпадает с возрастом жертв Ранеля. Уже в фиакре, когда дождь сомкнулся вокруг коробки из дерева и парусины как океан вокруг ковчега, Мэрф подумал о том, что мадам Лемуар обманывает себя. Потакая своей гордости, она использовала шумиху вокруг убийств и убедила себя в том, что отвергший ее муж хотел к ней вернуться. Следующим ближайшим адресом Танги выбрал Римскую улицу. Обвинявший мясника Ранеля в убийстве сына господин Гранморен двадцать пять лет присматривал за пятью домами на Римской улице. Недвижимостью владела семидесятилетняя вдова члена Национального конгресса. В обязанности Гранморена входило следить за чистотой и ремонтом, рассматривать жалобы жильцов и вовремя взимать с них арендную плату. Гранморен называл себя управляющим, гордился оказанным ему доверием, честно распоряжался деньгами нанимательницы, своим личным достижением считал инициативу провести в домах водопровод, канализацию и электричество, что позволило хозяйке поднять квартирную плату. Для себя Гранморену было нужно мало: полуподвальная квартира в одном из домов. Раньше он жил здесь с семьей. Теперь его семеро детей разъехались. Дочери выгодно вышли замуж. Сыновья нашли прибыльное дело. Все, кроме одного. Младшего сына Гранморена похитили и убили. — Когда это случилось? — спросил Мэрф. Гранморен пригласил их с Танги в свой подвал. Из окон кухни просматривались бегущий по тротуару ручей, колеса фиакров, ноги лошадей и редких прохожих. — Три года назад. — Старик заварил гостям-журналистам липовый чай в старых, но чистых чашках. Деревянная мебель на кухне и кафельная печь хранили следы многочисленных реставраций в виде разноцветного кафеля и медных ручек разной формы на ящиках. В глубине квартиры кашляла старая жена Гранморена. — Вы заявляли в полицию об исчезновении? Гранморен оттянул ворот рубашки, будто он ему мешал. Когда его сын исчез, стояло лето, Гранморен подумал, что он нанялся на работу в деревне. Позже, осенью и зимой, искать помощи у полиции стало бесполезно. За время разговора Гранморен не притронулся к своему чаю, гладил безупречно ровную столешницу и старательно закругленные углы. Последние три года он привык жить с чувством потери, привык к мысли, что никогда не узнает, что случилось с его младшим сыном. А на прошлой неделе прочитал о страшных убийствах Ранеля в газетах. И теперь он хотел отмщения, возмездия, хотел справедливости, хотел увидеть, как убийцу казнят. — Почему вы считаете, что ваш сын стал жертвой Ранеля? — спросил Мэрф. — Потому что он не вернулся домой. Понимаете, он всегда возвращался, каждый раз, когда сбегал из дома, он возвращался. — Как часто ваш сын сбегал из дома? — Не часто. — Гранморен крутил свою чашку слева направо, как завинчивают гайку. — У моего мальчика был сложный характер. Сложный возраст. Иногда он бывал неблагодарным. Но он всегда возвращался. Слышите? С тех пор, как я прочитал в газете про убийства мясника, я не могу спать по ночам! Наверное, Мэрфу стоило проявить больше уважения, понимания, вежливости, но он всегда быстро раздражался. Всю жизнь учился себя сдерживать, а с тех пор, как приехал в Париж, не видел больше в этом смысла. Его несдержанность, порывистость и раздражительность не могли больше навредить его близким. Он остался совсем один. От Гранморена он ушел, не прощаясь. — Надо же, дождь закончился, — на улице Танги констатировал очевидное. — Я думал, лить будет уже до Рождества, не переставая. Глядя на серое небо, они закурили. Во влажном воздухе отчетливо пахло мокрыми камнями, мокрой одеждой и мокрой лошадиной шерстью. — Вы к Гранморену приходили? Раньше я вас здесь вроде не видел? — Сапожник вывалился из подъезда, на ходу закрепляя на плечах и поясе лямки переносной сапожной мастерской — на спине короб с материалами и инструментами, на груди две полки. — Вы, часом, не журналисты? Гранморен последнее время только и говорит об убийствах, о которых в газетах пишут, и о том, что мясник убил его сына. Свихнулся совсем. — Ага. — Танги глупо и беспечно улыбнулся, вытаскивая из кармана свой сироп от кашля. — Только на эти сказки поведутся лишь те, кто Гранморена плохо знает. Уж я-то живу здесь десять лет, помню, как он постоянно с сыном скандалил. За год до его исчезновения даже челюсть ему сломал. Мэрф уставился на сапожника. Невысокий, коренастый, в мятой шляпе, он раз за разом поводил плечами и подтягивал ремни своей поклажи. — Мужеложцем его сын был, содомитом, мужикам отсасывал в Латинском квартале. Я сам видел. — Ну да. — Танги выкинул окурок. Ручей потащил его по тротуару. — Правы газетчики: мясник Ранель очищал город от уличных шлюх. Посмеиваясь, сапожник поковылял вверх по улице. Танги проследил взглядом за окурком, пока он не скрылся в сточной канаве. Мэрф вспомнил отчеты из Бисетра. Челюсть одного из скелетов, найденных в подвале Ранеля, была сломана при жизни и успела срастись. По возрасту сын Гранморена подходил под описание жертвы со сломанной челюстью. Но скольким мальчишкам в Париже ломают челюсти ежегодно? Десяткам? Сотням? Сколько из них бродяжничают? Если предположить, что сын Гранморена действительно стал жертвой Ранеля, то как и где они встретились? Гранморен-младший сбежал из дома и бродяжничал. Ранель был осторожен и выбирал бродяг и бездомных. Если верить сапожнику, Гранморен-младший околачивался в Латинском квартале и занимался проституцией. Убийца и жертва могли встретиться в Латинском квартале. Ранель мог предложить младшему Гранморену деньги за секс. Предлагал он деньги другим своим жертвам? Их он тоже нашел в Латинском квартале? Вряд ли, это было бы слишком заметно, бродяги бы начали от него шарахаться. Если одна из жертв Ранеля была проституткой, значит, другие его жертвы, не обязательно все, тоже могли быть проститутками. Где, кроме Латинского квартала, Ранель мог находить уличных шлюх? Не в первый раз Мэрф пожалел о том, что плохо знает Париж. Он не хотел спрашивать у Танги и Орби, где найти шлюху-содомита. До темноты они объехали еще пять адресов. Люди выдавали себя за знакомых Ранеля и его жертв. Обманывали других, обманывали себя.