Разочарованная

В зале для церемоний светло и прохладно. Гроб из темного дерева, налакированный до бликующего в глазах блеска, установлен на постамент. Крышка стоит в стороне, как безликое черное пятно на фоне серого камня. На улице лето, а здесь, кажется, что стены покрыты тонкой паутиной изморози, а изо рта должен рваными облаками вырываться пар. Если подойти ближе, то станет видно навсегда застывшее лицо покойного. Отрешенное и бледное до синевы. Стю с женой присоединяются к группе других бывших студентов профессора Уайта. Стэнли выходит на улицу, едва сделав несколько шагов по проходу. На похоронах ему всегда становится не по себе. А она стоит, не решаясь сделать шаг вперед, лишенная права на скорбь — они ведь даже не знакомы, и прижимает к себе букет белых лилий, перевязанных черной лентой. «О совершенной душе сказано, что она как лилия между терниями», — Элизабет сама выбирала надпись. Никаких: любим, помним, скорбим. Она никогда прежде не дарила мужчинам цветы. Но помнила, как однажды, покупая в цветочном букет для подруги Стю, услышала, как продавщица советует другой женщине: «Давайте соберем букет из белых лилий. Подарить такой мужчине, все равно, что признаться в любви». — Он не поймет, — ответила та. А профессор Уайт бы понял. Элизабет была в этом уверена так, словно знала его всю жизнь от самого рождения и до последних минут, проведенных за рулем искорёженного автомобиля. Он, возможно, умирал, когда она раз за разом набирала его номер, слушая длинные гудки. Может быть, он не слышал мелодии звонка. А, может, наоборот… Может, понимая, что кто-то думает о нем именно сейчас, он не боялся умирать? Или проклинал того, кто не дает ему умереть спокойно… Всего 20 минут разделяли момент аварии и мгновение, когда она сделала первый звонок. 20 минут. «Что ж Стэнли, ты снова продинамил меня со свиданием, да?» — Элизабет всматривается в незнакомое лицо и оставляет свой букет у подножия постамента. Здесь нет ничего, кроме тела. Пустая физическая оболочка. — Мам, с тобой все в порядке? Ты выглядишь бледной. — На Стю лица нет, а он находит силы беспокоится еще и о ней. — Пойдем, пора занимать места. Они садятся во втором ряду, оставляя для Стэнли место у самого прохода. Он появляется за минуту до того, как первые ноты траурной мелодии слетают с клавиш органа. Торжественная и печальная музыка заполняет зал и забирается под кожу. Элизабет ежится и украдкой стирает влагу с ресниц. Ей снова холодно, хотя она в платье с длинными рукавами и воротом под самую шею. Очень хочется встать и уйти. Оказаться там, где тепло. А лучше закутаться в шерстяную кофту с крупной вязкой… Но она остается на месте. Замирает с напряженно ровной спиной, устремив взгляд вперед, но совершенно не видит, кто из множества пришедших проводить профессора Уайта людей именно сейчас стоит у трибуны и говорит прощальную речь. Элизабет не противится, когда муж берет ее за руку, согревая ее холодные пальцы в своей горячей ладони. «Скоро все закончится и можно будет уйти», — думает она, слушая, рассказ Стю о том, как профессор поставил ему отлично, а потом никто на курсе с ним не разговаривал. — Я был изгоем больше месяца просто потому, что выучил его предмет. — В голосе сына дрожат не пролитые слезы. — Он никогда и никому не делал поблажек, не выделял никого, не судил по поведению или внешнему виду. Ценил только знания и за это мы все его любили… — Бет, вот, возьми… — Стэнли вкладывает в ее руку свой носовой платок. — Зачем? — Ты плачешь, Бет. После церемонии все снова разбиваются на группы. Стю с женой вместе со своими знакомыми решают пойти в кафе и зовут их с собой. Стэнли умоляюще смотрит на жену, но натыкается на отстраненный пустой взгляд. Она извиняется и отказывается, ссылаясь на плохое самочувствие. Стэнли провожает ее до такси, а потом присоединяется к сыну. Даже оставшись одна, Элизабет не может дать волю эмоциям. Глаза режет, в груди давит и снова бьет озноб, но слез больше нет, словно она тоже пустая физическая оболочка без души. «Что вы сделали со мной, профессор Уайт?»