***
Красноволосый мужчина понимал, что тогда говорил Олберич. Казалось, он ненавидел его так же, как Кэйа себя самого. Не сказать, что не заслуженно. Так поступить с когда-то близким человеком мог только какой-нибудь злодей из книжек. Но разве хоть один человек хочет совершать зло? Все ведь хотят добра, себе и своим близким в первую очередь. И Кэйа всегда желал лучшего и себе, и Дилюку. А еще Монду. Желал добра, когда скрыл личность полуночного героя Желал каждый раз, пытаясь завязать разговор Желал во время последней истерики Желал, когда открылся. В последнюю истерику Кэйа смог завершить начатое много лет назад. То, что не смог он из прошлого, и не смог Дилюк. Тогда рыцарь хотел, чтобы всем стало лучше. И ему тоже. Чтобы Мондштадт никогда не узнал, что пригрел на груди змею, он не мучался выбором между родиной и любимым местом, между отцом и братом, который когда-то был ему ближе всех. Умирать было страшно, но жить страшнее. Даже спасение Архонтов напоминало ему лишь о том, что его жизнь была во лжи. Воркующие коллеги, парочки влюбленных и лучших друзей каждый день напоминали ему о том, что у него никогда такого не будет. Он чужой. Никто и никогда не сможет его принять и понять. А Дилюк не простит. Какой же, блять, тогда смысл жить? Какой смысл чувствовать вечные страдания, если это все можно очень легко исправить? В лучшем случае он вознесется в Селестию, а в худшем… Вернется туда, откуда и появился. В последнее время его глаз жутко болел, из него постоянно сочилась темная кровь, напоминая, для чего он предназначен. Как будто проклятие этого глаза распространилось повсюду. Как будто порча его народа оплела щупальцами все извилины его мозга, и просачивалась к остальному телу, иногда не давая дышать и есть. Боль. Постоянная, острая и не проходящая боль. И тупая, окутывающая безвыходность.***
— Сестра, бездна тебя подери, что ты стоишь?! Ты не видишь что происходит? — Дилюк рычал и суетился. Глаза налились кровью, а руки пылали, пытаясь нащупать хоть какие-то признаки жизни. Розария в ответ только пусто мотала головой. Ей Кэйа исповедовался перед смертью. Она знала, что это произойдет. Пока искалеченный Олберич тянул свою последнюю, улыбку все, что мог Дилюк это просить прощения у брата и ронять слезы, сжимая челюсть — Не плачь, братишка. Так будет лучше. — еле слышно произнес голубоглазый. Вокруг повязки растекалась практически черная жидкость. Рагнвиндр не заметил, как появился бард в зеленых одеждах. — Не будет, Кэйа, не будет! — он обратился сумасшедшими глазами к окружающим, — Венти… Розария, умоляю вас, пошлите за помощью! Что с вами?! — он поочередно тряс за плечи каждого. В какой-то момент, ему показалось что он сходит с ума, что его никто не слышит. С гнева и суеты он перешел на отчаянние, — Почему вы просто стоите?.. — со вздохом-всхлипом он упал на колени перед телом. Никогда не был готов его терять. Пусть порывался уничтожить, пусть говорил что ненавидит, но просто не представлял как это — когда нет никого. Когда не к кому испытывать что-то — пусть даже ненависть. Наверное, это значит перестать быть человеком. Когда пробила крупная дрожь, Дилюк заревел во весь голос. Один… Совершенно один, и ничего нельзя вернуть. Он снова понял, почему брат убил себя. Потому что так, как сейчас чувствует себя он, Кэйа чувствовал всю жизнь. — почему вы ничего не сделали… — с трудом удерживая труп, с переломанными костями, он вновь обратился к монахине и барду. — Так должно было быть, мастер, — проговорила Розария, глядя на эту картину пустыми глазами. Когда они закрылись, из-под век потекли слезы. Она тоже человек. Прежде чем Рагнвиндра настигла ярость, он оказался в окружении ветра, а бард вопарил перед ним. — Кайя Альберих… — Венти забрал у винодела бездыханное тело и поцеловал его в лоб, перед тем как развеять потемневшие частицы над океаном неподалеку. Дилюк выглядел как потерянный ребенок, родители которого ушли и не вернулись. К тому же он редко слышал такую вариацию имени своего братца. — порождение Кхаэнри’ах, последняя его надежда. Сын бездны, отрекшийся от нее, получивший благословение богов, нес ее проклятие до конца жизни. Покойся с миром. Венти положил ладонь на макушку Дилюка. По его телу будто расцветало спокойствие. — Ты его отпустил. Твой брат послужил Городу Свободы и не смог бы его предать. Теперь он не предаст ни его, ни тебя. — Кай… Почему же он оставил меня? Я… я за него бы жизнь отдал… — мужчина скривился. Он ни разу не преувеличивал. Не представлял жизнь без брата. Кажется, любил его. Только понял слишком поздно. — Дилюк, дитя мое… Лучшее, что ты можешь сделать — служить Мондштадту и воспитать честных и ответственных защитников. Таких, как ты и твой брат. — Барбатос глубоко вздохнул, — ветер будет долго завывать за то, чтобы его душа обрела покой. Дилюк обнаружил себя на том же берегу, держащего в руках остывающее тело. Розария возвращалась с саваном и повозкой, чтобы похоронить друга. Рагнвиндр же не мог и сдвинуться с места. Он не помнил, сколько пробыл там и как оказался дома.