Две небольшие проблемы для Кенни Аккермана

Под взглядом необыкновенных глаз отпадала всякая охота шутить и увиливать. Кенни поёрзал на стуле, пытаясь поудобнее примостить свою задницу, и покрепче сжал челюсти. Коротышка напротив терпеливо ждал. — Я не знаю. — Хорошо, Кенни, мы можем подойти к этому вопросу по-другому. Что вы почувствовали, когда узнали об осиротевшем Леви? Беседа шла размеренно и просто: что случилось, когда, какие проблемы у вас с ребёнком. Кенни отвечал на всё, не думая особо, но последний вопрос поставил его в неприятный тупик. Зачем вы взяли на себя ребёнка? У Кенни внутри поднималось раздражение: он думал, что детский психолог работает с детьми, а не со взрослыми. Ему бы резким словцом прервать этот психоанализ и вернуться к настоящей проблеме, связанной с мелким, но у него было странное нежелание этого делать. Обычно, Кенни кичился своей вульгарностью перед образованными людьми; чужое смущение причиняло ему то же удовольствие, что и бессильная ярость доведённых учителей в детстве. Кенни был человек-вызов, и вызов его был для всего и всех. Однако, Райсс общался с ним наравне, несмотря на своё явное интеллектуальное превосходство. Не со снисхождением, не с тошнотворным терпением, а именно наравне, как если бы и сам Кенни был кем-то большим, чем он есть. Обращайся с людьми так, как хочешь чтобы обращались с тобой, по такой тактике действуешь? Я просто не смогу гаркнуть на этого Ури. Он же наверняка расстроится, расплачется ещё. — Кенни? — Злость на сестру и на себя, — Ури вопросительно поднял брови, требуя продолжения. — На себя, что не смог уберечь семью, а на сестру, что бросила всё на самотёк и довела до такого ребёнка. Он и сейчас такой же задрищенный, хер поймёшь, смотрела она за ним вообще или нет. — Нельзя винить в этом мальчика. Итак, что двигало вами дальше? — Наверное, жалость. Я сам до восьми в детском доме рос, пока добрый дедок меня не забрал, и поверьте, времечко было не лучшее. Райончик был бандитский, у многих предки были живы, просто остались без прав, поэтому и детвора там была закалённая. Ну и не слишком доброжелательная, да, — мягко сказано. Некоторые, особенно постарше, были настоящими монстрами, после которых темнота под кроватью была спасением. Он бы их всех прирезал сейчас, но тогда всё было по-другому. И как хорошо, что всё это осталось позади. — Вас обижали там? — Слушайте, док, я бы ещё поболтал, но меня волнует другое. Этот мальчик меня, кажется, ненавидит, не слушается, почти ничем не увлекается, кроме уборки. И это при том, что мы теперь как бы семья, — Кенни понизил голос, не спуская глаз с Райсса. — И мне очень, ну просто очень нужны причины, чтобы не бросить всё это нахрен. Понимаете меня? — Конечно, мистер Аккерман. Думаю, мне хватит информации от вас и теперь мы можем поговорить с Леви, — Райсс приулыбнулся, но Кенни слишком пристально смотрел в его глаза (и все равно не мог понять, серые они или голубые), чтобы не увидеть мелькнувшее разочарование. Молодец, баран, обижай единственного умного человека, который попытался не увидеть в тебе быдло. Не зря мне старый пердун говорил, что ничего из меня не будет путного. Пока Кенни пытался осмыслить, что он действительно чувствовал и думал, когда ему вдруг в голову пришло воссоединение семьи Аккерман, мелкий во всю развлекался с Райссом. Так это выглядело со стороны. Они играли с многочисленными игрушками, выдумывали какие-то непонятные сценарии, в конце которых Райсс спрашивал особый наводящий вопрос, вроде бы как вписывающийся в их игру. Кенни был необразованный, но не тупой, и методику работы коротышки смекнул быстро. Мелкий наконец не хмурился и говорил больше двух предложений, рассказывая о себе или поясняя, почему обезьяна украла именно эту принцессу (за красивые волосы, как оказалось). И, в чём ему было неприятно признаваться, Кенни кольнула ревность. За ту сумбурную, бесконечно долгую неделю, прошедшую с момента, когда скромный гроб опустили в землю, Леви не сказал Кенни ничего сверх надобности. А тут он выкладывал всё мужику (больше похожему на недоедавшего подростка), которого знал меньше часа. Это было как-то несправедливо по отношению к Кенни. Он всё порывался выйти и хотя бы покурить, но не мог, не желая завалить мнение Райсса о себе ещё ниже. — Вы почти не пытаетесь выстроить связь с Леви, — Кенни в жест несогласия скрестил руки на груди, припоминая, как изводится на завтраки, как терпит умственно отсталые мультфильмы по несколько часов и даже ходит к мозгоправам. И все ради мелкого, а теперь, как выяснилось, и этого недостаточно. Райсс продолжал: — Вам нужно чаще делиться с ним своими мыслями, спрашивать его мнение в чём-то. Леви должен чувствовать себя нужным вам. Дети, пережившие потерю, часто боятся быть брошенными вновь. Попытайтесь обнимать его или брать за руку или хотя бы называйте его по имени чаще. Судя по всему, Леви не доверяет мужчинам, а в вас он видит бывших мужчин своей матери, которые относились к нему не очень хорошо. Понимаете? Леви уже вышел из кабинета и разглядывал абстрактные картины на стенах, пока Кенни запоминал рекомендации. Он чувствовал что-то между облегчением, раздражением и ещё чем-то неопределимым. Во-первых, сеанс наконец-то был кончен. Во-вторых, он узнал, чем сестренка зарабатывала себе на жизнь, и при том узнал он об этих недостойных методах от её малолетнего сына; в целом, неожиданностью это не стало, но сам факт вызывал в нём какую-то злость. В-третьих, чтобы стоя посмотреть Райссу в глаза, нужно было почти перпендикулярно шее наклонить голову. Это было даже забавно. И ему было бы ещё забавнее, если бы не пришлось платить по счетам. — Жду вас к следующему разу, — Ури поднял ладошку и даже не помахал Леви, а скорее согнул пальцы, тепло улыбаясь. — Следующий раз? — Да, конечно! Здесь нужна планомерная терапия и работа по улучшению вашего благосостояния. К следующему разу надеюсь услышать об улучшениях. Кенни неопределенно пожал плечами. Он совершенно не планировал следующего раза, потому что одного сеанса ему хватило с лихвой. Честно говоря, он и не собирался приходить в следующий раз, справившись уже самому, но согласился, что тут действительно нужны еще сеансы. Из вежливости, наверное. Наконец, коротышка-психолог улыбнулся и закрыл дверь, оставив Аккерманов на попечении тёплой сентябрьской субботы.  Кенни пригладил тёмные волосы, надел шляпу и двинулся. До остановки шли молча, но теперь Кенни старался идти медленнее, чтобы мелкий не оставался слишком позади. Наконец-то можно было и закурить. — Это же моё? — спросил мелкий и даже потянул Кенни за рукав, другой помахивая подарком. Добрый доктор подарил Леви плюшевую обезьяну. Подумаешь, Кенни бы подарил что-нибудь симпатичнее. — Ну если Райсс сказал что твое, значит твоё, не буду же я забирать, — он щелчком отправил спичку в канаву и с долей трагизма выдохнул дым. Мелкий согласно кивнул. Кенни смотрел на мелкого и вспоминал, как смотрел сверху вниз на Райсса. Всё-таки извращугой этот психолог не казался, да и на педофила не тянул. Скорее, на объект желания этих извращуг — чего стоили эти круглые, влажные глаза невообразимого цвета. Он припомнил советы Райсса и, оглянув дорогу на предмет нужного автобуса, решил начать действия. — Леви, — Кенни присел на корточки на тротуаре и как мог мягко взял мелкого за плечи. — Это мамина одежда? Мелкий сильно нахмурился, сжимая свою новую уродскую обезьяну (ну и морда, ё-моё). Деваться ему было некуда, потому что хватка у Кенни все равно была хорошая. — Да. — Слушай, — мелкий набрал воздуха спорить, но Кенни уже был достаточно вымотан морально, чтобы не ждать ответа. — Нет, слушай! Я не буду ничего с этим свитером делать, окей? Я не выкину, не заберу, нафиг надо? Просто мы его сложим и уберём. Все. Ты же не хочешь, чтобы мамин запах выветрился быстро, а? Последние слова подействовали лучше, это он по глазам понял. По-крайней мере, мелкий не начинал вопить и кусаться, когда речь заходила о том, чтобы снять этот свитер. В конце концов, Кенни неплохо обставил эту сделку. Не так уж и сложно, наверное, быть детским психологом. Мелкий прищурил глаза напоследок, как делал дед Аккерман, но медленно кивнул. — Вот и лады. Глянем твои старые шмотки ну или можешь мою футболку какую-нибудь взять, без проблем, — Кенни прищурился, смотря на дорогу, и распрямился, отстреливая в сторону окурок. — А теперь пошевеливай булками, наш автобус приехал.