Две небольшие проблемы для Кенни Аккермана

Происходящее напоминало то, как расщепляется дерево. Только что оно было цело, а сейчас уже нет, разошлось на «до» и «после». Вот только Кенни лучше всех знал, что дерево расщепляется по волокнам. Чувствуя холод унитаза даже через брюки, Кенни крепко вцепился себе в волосы и так задумался, что даже не мог моргнуть. Можно было бы подумать, что Кенни просто не может просраться, но штаны были не спущены. Блядь, надо было ценить то, как день начинался. Конечно, день у Аккерманов не начинался просто. Ведь Кенни ненавидел, мать его, дождь. Он лил ещё с прошлой недели, когда вдруг разразился в день психолога, то заливая все ледяным бешеным ливнем, то превращаясь в самую мерзкую и такую же ледяную морось. Он достал плащ потеплее для себя, а вот чтобы мелкому не пришлось морозить что не надо, Кенни пришлось лезть в самый тёмный и пыльный угол на шкафу, доставать коробку с детскими вещами. Дед, старый барахольщик, даже пакеты выкидывал скрепя сердце, что говорить о других вещах? Быстро и почти не глядя вытаскивая свои самые старые детские вещи, Кенни убеждал себя, что так торопится из-за пыли, щекотавшей нос. Так оно и было отчасти. Но в коробке были не только его штопанные-перештопанные манатки. Ему попадались цветастые маечки и платья из дешёвой синтетики, мелькали ещё не до конца потерявшие яркость цвета; какие-то котята, помятые Минни Маусы. Девчачьи вещи, совсем крошечные, скомканные и небрежно перемешанные с его выцветшим тряпьем. Кенни, взяв наконец нужное для Леви и сложив все в стопку, все равно не торопился подниматься с коленей и убирать коробку обратно. Вместо этого, он потянул за желтый полосатый уголок ткани и вытянул маленькую водолазку. На ребёнка лет пяти, может и меньше. С водолазки ему улыбались потрескавшиеся пчёлки на розовых цветках. Ох, Кушель. Кенни прижал ткань к лицу, как будто она все ещё могла хранить то тепло, а не пыльный запах залежавшихся вещей. Он помнил эту водолазку, ее им отдала сердобольная соседка, померевшая лет десять назад. Кушель очень любила обновки, даже если они были и не совсем новыми; носилась в них, пока не получала что-то ещё, и так по кругу. Внутри как-то мерзко защемило, и Кенни резко убрал ткань от лица и бросил в немного опустевшую коробку. Уютная, хоть и немного пыльная темнота исчезла, в глаза ударил свет из окна — от непогоды небо стало светло-серым. Кенни проморгался, немного потёр глаза и закрыл коробку, убрав ее потом на место. — Мелкий! Леви, ну-ка сюда. Сейчас устроим тебе показ мод. Каким же надо быть претенциозным мудилой, чтобы брать дуб на тридцать шесть ступеней? Блядь, даже половина не готова, ещё потом торцевать всю пиздоебину. Ещё и перила, блядь, с шариками. В штанах что ли шариков не хватило? Ля, уже пятнадцать минут шестого, опять мелкого последним заберу. Пожрать не успею взять, придётся поесть по дороге домой. Кенни снял маску с лица, ядреный запах клея ударил в нос. Пресс крепко закрепил дубовые ламели вместе, между них жирными белыми каплями выделился клей — было в этом зрелище что-то неприятное, и Кенни поморщился. Завтра можно будет снять с пресса и будет готова клееная цельноламельная доска. Пока не шикарная, потому что потом нужно будет обработать торцы, отшлифовать, вырезать пазы. Придётся работать с лобзиком — эту адскую жужжащую пилу Кенни просто ненавидел. Когда он только начал использовать электрические инструменты заместо классических, он чуть не отрезал себе этой херней два пальца. Его переменчивая Удача тогда все-таки решила повернуться к нему лицом, а не жопой (хотя учитывая, что заживало оно скверно, Удача скорее стояла к нему бочком), — тогда он даже не разрезал сухожилий, вовремя остановился, но рабочее место все залил кровью. Да и не мог потом почти месяц выйти на работу, кормился опять кашей и луком. Кенни поднял взгляд от раздутого белёсого шрама на пальцах и встретился взглядом с Траут. Ее рыбьи глаза на секунду застали Кенни врасплох, как будто он делал что-то неприличное, и он неловко попытался ей улыбнуться. Ответной улыбки он не дождался. Это была самая противоречивая и странная женщина в жизни Кенни. В принципе, в жизни Кенни только и были такие женщины. Он познакомился с Траут Карвен в баре года четыре назад, ещё не достаточно пьяный, но уже и не трезвый. Она выглядела сногсшибательно, как будто только спорхнула с обложки журнала и даже грязные сапоги и мятая рубашка были просто частью образа, — но Кенни ее совершенно и никогда не хотел. Они почти не говорили, просто молча начали мериться, кто больше выпьет. Плавно перешли на квартиру Кенни, где устроили хороший запой с вечера пятницы до вечера воскресенья, большего ему не позволял график пять на два. Она ничем не занималась и ничем не интересовалась, а когда Кенни слушал ее, то понимал, что ей куда больше идёт молчание. Траут отзывалась о всем презрительно и цинично, и даже Кенни не всегда мог ее понять (он старался тогда быть позитивнее). Ей было двадцать с лишком, совсем молодая, и Кенни тогда предложил ей себя занять хоть чём-то, отвлечься от дурных мыслей. Предложил в шутку вакансию плотника у них в цеху, да только она согласилась, устроилась и принялась за работу — вытесывать и обстругивать строительные доски. Траут выглядела как богиня красоты, мыслила как озлобленная старуха, а занималась делом, которое потянет не каждый мужик. — Траут, душа моя, все хорошо? — она успела подойти до того, как он спрятался от неё в раздевалке. — Привет, Кенни. Не хочешь выпить? Сразу пошла с козырей, сучка. Знает куда давить. Я бы хотел нажраться с тобой до белых соплей, моя милая, но я боюсь, это не пойдёт на пользу моей дитятке. Да и потом не хотелось бы завтра с утра вонять на доктора Рейсса перегаром. Черта с два строгая мамочка Ури меня за это похвалит. — Прости, душа моя, я очень спешу, — Кенни виновато улыбнулся. Она была высокой и ему не нужно было склонять голову к груди, чтобы смотреть ей в глаза, как часто бывало с другими женщинами или Ури. — Раньше не проходило и пятницы, чтобы ты не спивал меня, Кенни, — Траут сложила руки на груди, сдула светлую прядь с глаз. Глаза у неё были льдистые и могли бы даже быть красивыми, если бы не застывшее в них равнодушие. — Да, было время, — Кенни бросил взгляд на часы. Без пяти шесть. Он охренеть как опаздывает. — Кстати о времени. Траут, я действительно очень спешу. И я очень хотел бы с тобой выпить, но в следующий раз. А теперь пока-пока. Не скучай и не забудь, что завтра мне нужны ещё дубовые ламели! Кенни не дал ей ответить, только успел заметить, как округлились её пухлые губы, прежде чем спрятаться за дверью. Да, раньше он не мог прожить и выходных, чтобы не нажраться с ней или с кем-то еще, но теперь он нашел себе другое занятие. За обедом он слышал, как кто-то брякнул, что Кенни закодировался, и эта версия была не плохая. Лучше, чем посвящать весь цех в то, что его сестра покончила самоубийством, а он теперь возится с племянником и строит из себя если не хорошего отца, то хорошего дядю точно. Да и вообще счастье любит тишину. Тише едешь — дальше будешь. И все такое. Бля, короче, нахер их всех. Надо быстрее переодеваться и бежать, пока моего мелкого не оставили под дверью. Кенни отлип от поручня, пониже надвинул шляпу и, расталкивая народ локтями, первый выскочил на остановку. Разбивая ботинками лужи на грязные осколки, Кенни припустил в сторону детского сада. — Здарова, мелкий, — Кенни стянул рюкзак с Леви, натянул на своё плечо. — Ты сегодня, походу, опять выходишь последним. Сорри, я спешил. — Ничего, Кенни. Мисс Бобби показала мне фотки своих кошек. Такие милые, — Леви принялся просто обматывать шею шарфом, который он утром ему выдал из своего старья, и Кенни присел на корточки, чтобы освободить племянника от собственноручно сделанной удавки. — Погодь, не так, я же утром показывал, — Кенни сложил шарф надвое и сделал правильный узел, повыше надвинув ткань — нос замёрзнет. Аккерманы вышли на улицу, и Кенни закурил, с облегчением поглядев на свинцовое небо. Морось кончилась и воздух был свеж, хрустящ и прозрачен, почти как зимой; далеко справа чёрной кляксой по темнеющему небу расплылась стая грачей. — Слышишь? — спросил Кенни, подняв над головой руку с сигаретой. — Воронов? — мелкий стянул шарф с носа и рта и расстегнул пуговичку куртки под шеей, которую заботливо застегнул дядька, не зная, что племяшка от этой пуговички грозится задохнуться. — Эх ты, балда. Это грачи. Воронов не увидишь такой громадной стаей. И в городах они не зимуют — уж больно умные. Кенни выдохнул большое облако сизого дыма и пара от горячего дыхания; облако мягко растворилось в неподвижном холодном воздухе. Дед ему рассказывал про грачей, так же почти ласково называл балдой, а иногда трепал по волосам, которые по детству нечесаными патлами торчали во все стороны. А ещё дед пиздил его по пьяни ногами, в гневе рвал те гроши, что Кенни получал на вечерних подработках, и кричал, плюясь табачной слюной, что Кенни жалкая ничтожная букашка, которая бы сгнила без него, деда. Возможно, он был в чем-то прав, но каждый раз, когда Кенни пытался его оправдать, сломанное и криво сросшееся ребро протестующе начинало ныть. Помнило, сука, кто его так сломал, а потом уже на трезвую голову умолял сказать в поликлинике, что неудачно упал. Кенни все равно никуда потом не пошёл — всегда ненавидел врачей, — и ребро срасталось долго и болезненно. Надеюсь, я никогда не стану таким ебанутым воспитателем, как он. Пидарас, я помню ещё, как он мне магнитолу разъебал из-за порванного свитера, земля ему пухом бля. Хотя, черт возьми, меня выворачивало, когда он бухал. Так почему я сам водку попробовал даже раньше, чем долбанный макдональдс? — Лады, мелкий, пошли ужинать, — Кенни весь передернулся и поплотнее запахнул плащ. Не только от холода — он просто подменял роли в своей голове. Представлял себя пьяным и злым, а Леви лежащим на паркете и закрывающим голову от ударов тяжелых ног Кенни. Как мелкий плачет, хочет убить его, Кенни, и убить себя за эту убогую беззащитность. Придавив в мокрый асфальт окурок, Кенни со злостью отмахнул эти мысли. Ну их нахер, честное слово. Они немного поспорили по дороге, куда идти, но в итоге Кенни выиграл — кто платит, тот и музыку заказывает. Ему уже давно хотелось пиццы, а здесь она считалась лучшей в городе, тем более, что место это было для Кенни даже памятным. Смотря на несколько семей, сидящих внутри за панорамными окнами, Кенни вспоминал, как страшно его плющило на этих самых сидениях. Да и потом ужасно пробило на жирное. Конечно, воспоминания эти были не совсем веселыми, да и местами обрывались, но они были частью его истории. Невесёлой истории, которую он никому ни за что не расскажет. Звон колокольчика над дверью отвлек его от тех сидений, и Кенни увидел, что Леви уже самостоятельно открыл дверь и вошел внутрь. Прыткий малый. В лицо сразу ударил теплый воздух, так аппетитно пахнущий, что желудок у Кенни скрутило. Он подходил к стойке, размышляя о пепперони и мясной пицце и отвлеченно наблюдая за миниатюрной женщиной в очереди перед ними. Затянутая в ужасное песочное пальто, она вдруг ухватилась аж за четыре коробки сразу и развернулась, чтобы уйти. Кенни только хотел отодвинуться и дать ей дорогу, когда она, корова несчастная, запуталась в собственных сапогах и полетела прямо на него. Верхняя коробка ударила его прямо в кадык, и выпавшая из нее горячая пицца скользнула по плащу, но Кенни уже не успел среагировать на коробку, только вытянул руки, чтобы перехватить падающую перед ним женщину. Он перехватил её поперек груди, удерживая от падения, да вот только вместо ожидаемых бесплатных сисек, он разочарованно ничего не нащупал. Вся пицца с влажным звуком шлепнулась на пол, размазав сыр и помидоры на несколько квадратных метров вокруг. — Ну ты и косожопая, — присвистнул Кенни, обернувшись и разглядывая эту ужасную картину. Он все так же держал её на весу, только теперь почувствовал, как крепко вцепились в его руку в ответ. — Кенни? — прямо перед собой он опять увидел лиловые глаза. Твою мать, код красный, это не баба! — Ури? Он все так же держал его, чувствуя весь небольшой вес на своей руке. Он чувствовал замёрзшими пальцами ткань пальто, а под тканью было такое приятное тепло, как будто он держал руку у грелки. Ури смотрел на него снизу вверх, приоткрыв губы, такой растерянный и забавный, совсем не похожий на того, в кого он превращается за работой. Совершенно необычный цвет глаз, подумал Кенни, а потом его как прострелило. Одним рывком поставив Райсса на ноги, Кенни почувствовал, что теперь все взгляды обращены на него. Он пробормотал какую-то нелепицу про пиццу и сытых тараканов, и побежал в уборную, даже не извиняясь. — А я вас не узнал, мистер Ури, — услышал он голос Леви, прежде чем закрыть дверь и в полном ужасе усесться на унитаз. Кенни, ты пидарас. Посмотри на себя. Дед был прав. И даже Кларисса, сука, была права. У тебя шишка задымилась не тогда, когда ты подумал что мацаешь бабскую грудь, а наоборот. Погляди в зеркало и увидишь конченного гомика. Это будешь ты. Кенни в немом ужасе уставился на свою ширинку и опять схватился за волосы, до боли их оттянув. Да ну нет. Я не пидарас. Я же реально думал, что это баба. Да и потом, это просто тепло тела. Не удивительно. У меня никого не было после Клариссы. Я блядь нормальный всю жизнь был, никаких гей-парадов не смотрел, с педиками не общался — откуда бы это взялось во мне? Вот и все. Вопрос закрыт. А потом Кенни еще раз вспомнил то выражение лица Ури и с обреченным стоном потянул себя за волосы. Он бы еще так сидел, повторяя эти мысли круг за кругом, когда кто-то постучал, и он подскочил как ошпаренный. Твою мать, за своими заботами совсем забыл про мелкого. — Леви! — он рывком распахнул дверь, и увидел их сразу вдвоём. Два небольших человека, схватившие жизнь Кенни Аккермана и перевернувшие их так, как угодно — как ему начало казаться, вверх дном. Две небольшие проблемы Кенни Аккермана. — Мне так жаль, Кенни, я всего вас испачкал, — он заглянул поверх их голов, увидев уборщика на месте происшествия, и просто заставил себя опустить взгляд на Ури. Тот был явно смущен. — Позвольте, я вас оботру. — Нет! Все отлично, я даже не заметил, — он попятился и мельком заглянул в зеркало. Пицца вывалилась ему прямо на плечо и по груди сползла чуть ли не до пояса, оставив жирный красноватый след. Плащу конец, это точно. — Я отстираю, переживайте за себя. — На меня ничего не попало благодаря вам. Позвольте хотя бы оплатить химчистку в благодарность, — Ури посмотрел на него снизу самым обезоруживающим взглядом, и Кенни в еще большем ужасе попятился. — Ури, не нужно. Все окей, — он осторожно обошел Ури, схватил Леви за руку и направился к выходу, не оборачиваясь. — Мы пойдём, у нас куча домашки, да, Леви? — А как же ужин? — Леви оглядел остатки Маргариты на полу. — Попрощайся. До свидания, мистер Райсс. Кенни не оглядываясь вышел из пиццерии и сразу же закурил. Опять началась мерзкая морось, и Леви начал канючить ужин, не забывая упомянуть, что он настроился на пиццу. Кенни выдохнул дым и подумал, что зря не согласился сегодня на попойку с Траут.