***
Один маленький, кривой секрет Малена хранит яро и с жестокостью от себя и от теней вокруг. Она пробирается темными коридорами каждый раз, чтобы слышать, о чем говорят ее отец и Крюгер. Замирает у дверей, сворачивается клубком, подставляет ухо и слушает. О матери Эрена, об отце никаких воспоминаний. Ее это невольно колит. Первый звоночек. Сегодня голос Крюгера чуть увереннее, чуть живой. Он говорит о яблочном пироге, доктор Уилльям смеется на воспоминание. Опрометчиво и совсем не профессионально. Малена морщится, сжимает фартук и вдруг замирает. Шаги гулкие и живые раздаются по коридору, из-за чего медсестра подрывается резко, идет вперед, глубже и оборачивается. Навстречу ей из угла выплывает госпожа Пирстон. Смотрит большими глазами будто в самую душу, будто знает уже обо всем. Потому Малена кивает быстро и уходит дальше и дальше, вглубь своих воспоминаний. Там где родители, возможно, остались бы живы.***
Ужин вызывает усталый приступ тошноты. Каждое четырнадцатое число, ровно половина месяца выделяется красным в обжигающим мозгу. Стучат вилки, ножи пилят мясо. Мясо. Свежее, тягучее, должно быть вкусно, но от него всегда мерзко. Оно сухим комом застревает посреди глотки, отчего приходиться пить вино глоток за глотком. В этот раз все будто иначе. Малена приходит к доктору Уилльяму на ужин, на семейный ужин, стуча коротким толстым каблуком. На ней новое платье, отец пригласил гостя. Утаил имя. Малена пересекает гостиную, небогатую, но обставленную, скидывает то же розовое пальто и замирает посередине. Опаздала лишь на пять минут, а доктор Уилльям выдыхает горестно, словно часы пересекли полночь. — Все в порядке? — медсестра надевает улыбку на рот, красивую улыбку, бодрую. — Конечно, проходи, — доктор Уилльям по натуре своей человек миролюбивый, жесткий. Улыбается глазами, а губы сухие, в трещинах. Стол уже почти накрыт, осталось подать блюда и разлить бордо. Завести разговор ни о чем, посмеяться над сумасшедшими, посетовать на медсестру Пирстон и улыбаться шуткам. Выслушать еще одно пора замуж. Вслушаться снова, что пока она не готова стать доктором. Не готова читать книги, посещать сеансы, копаться в чужих мыслях. Доктор Уилльям не знает еще один позорный секрет: что все книги в доме прочитаны. Что сеансы посещаются глубоко в тенях, вслушиваются в каждое слово. Что чужие мысли давно как на ладони. Особенно доктора, но не свои. Свои тараканы расползаются, когда отец говорит об исчезновении нескольких марлийцев в их районах. Под мостом нашли следы крови, но тел нет. Полиция — муравейник, приходили к нему, выпрашивали, не был ли кто покалеченным. — Там все покалеченные жизнью, — вздыхает мужчина, оттягивая жмущий ему воротничок белой рубашки. Малена молча соглашается. Ей хочется вина, много вина, чтобы заглушать барабаны в голове. Чтобы заглушить вдруг боль в руке. Она опускает глаза вниз и вздрагивает. Бинт на руке вдруг окрашивается цветом вина. — Наконец-то, — слышится трель, а затем тихий шепот доктора Уилльяма. Малена морщится. Лишние глаза, лишние разговоры, лишние люди. Ей и так хочется тенью раствориться, а тут еще голоса, короткие шаги, отец снова включает заискивающий голос. Стыдно и тошно. Он ведь хороший врач. И человек, в сущности своей, неплохой. Малена оборачивается, когда шаги гремят молотом совсем рядом и замирает на стуле. Зик Йегер на пороге комнаты смотрит на нее, в нее, поверх круглых очков и коротко кивает. Ноги немеют. Малена не встает, цепляется болезненно за край стола, вдавливает кровь свою же обратно. Не помогает, ее только больше, но это умело скрывается, как и страх, как и слепое обожание. — Добрый вечер, — у нее удивительно ровный голос. Годы тренировок. Улыбка неживая и немертвая касается лица, когда гость усаживается аккурат напротив. Доктор спрашивает о том, быстро ли Зик нашел дом. Зик напоминает, что уже был здесь. — На ужин мы запекли телятину. Иногда можно себя побаловать? — Уилльям лукаво глядит на посеревшую дочь. Он не слепец, Малена знает. Потому кивает, поджимает губы, когда слуга, великовозрастный мужчина-элдиец, разносит тарелки. Пахнет восхитительно, слюнки текут, только больше похожие на желчь. — У вас красиво, — кивает Йегер, впиваясь взглядом в Малену. — Вы не живете с отцом? Вопрос прямой. Малена отрицательно кивает, губы почему-то сухие. Ее не бросает в жар, только в холод, медленный и болезненный. Прячет ладонь под стол, сжимает вилку в другой, здоровой руке, и пробует первый кусочек. — Предлагаю выпить за встречу, — доктор поднимает бокал первым. Зик удивительно благодушен. Малена следит краем глаза, как он легко поддерживает разговор о внешней политике, о красотах моря, о больнице. Последнее заставляет медсестру вздрогнуть. — Если вы примите мое предложение, господин Йегер, мы были бы счастливы, верно, Малена? — лукаво подмигивает Уилльям, ожидая одобрение. — Хотелось бы знать, что за предложение, — невольно вырывается, отчего Малена краснеет. Встречается взглядами с отцом, выдерживает только пару секунд. Взгляд снова скользит по стенам, по картине дерева прямо позади Йегера. Там древо с сильными корнями, листву которого уносит свободный ветер. Ничего особенного, если бы эту картину не написала ее мать. Слишком просто и красочно. Слишком неправильно в жизни Малены, которая эту картину ненавидела с детства и отказалась брать в старый дом родителей. — Мы же говорили, забыла? — довольно фыркает Уилльям. — Эх, молодые барышни нынче такие беспечные. Забывают обо всем важном, когда видят героев рядом с собой. Героев. Малена сжимает вилку, учтиво кивает и произносит исключительное простите. — Нам нужен благодетель, который представил бы несколько вопросов на рассмотрение уважаемым марлийским господам, — спокойно и холодно чеканит Уилльям, замечая, что выражение лица Йегера тоже чуть меняется. — Наш госпиталь расцвел бы, больных стало бы меньше, будь средств чуть больше. — Я понимаю ваши стремления, — на манеру доктора чеканит Зик, отрывая взгляд светлых глаз от медсестры. — И учту их. Мы ведь договорились. — Почему вы? Малена разрывает учтивость. Спрашивает прямо, даже не глядит на чертову идеально-белую повязку на плече Йегера. Она обжигает только краешек глаза, врезаются только его глаза. И взгляд этих глаз жесток. — Око за око, — выдает Йегер. — Я лишь хочу расцвета нашему народу. Где-то стучат барабаны сильнее. В районе груди, кажется, отрываются от поверхности и снова бухают, разбиваются в клочья. Знает ли Звероподобный, кто скрыт под крышей их госпиталя? Кажется, вопрос читается на дне зрачка медсестры. Кажется, он тонет с немым криком о помощи. Куда она попала, забралась с головой и начала так усердно тонуть, что выплывать уже нет желания. — Вы слышали, что трое марлийских солдат пропали около недели назад? — забивает гвоздь в крышку гроба Зик Йегер, отпивая мелкий и сухой глоток вина. — Да, ужасная трагедия, — кивает расстроенный доктор, будто трое его сыновей исчезли с этого света. — Некоторые полагают, что элдийцы убили их. Зик слов не жалеет. Сегодня он так благодушен, что вызывает удушье у Малены. Главное не показать эти картинки в своих глазах, ушах и языке. Потому, извиняясь, Малена спешит в туалет, где выблевывает два куска мяса и перематывает руку. Где остается ее спокойствие и желание дикое и болезненное: не чувствовать. Она возвращается посвежевшей и раскрасневшейся. Глупо и легко хихикает на то, что вино для нее слишком крепленное. — Моя дочь почти не пьет, — с улыбкой признается Уилльям. — Я горд ее назвать дочерью, пусть не по крови, но по совести. Малена кивает. Пластинка крутится с ее пяти лет, заученная настолько, что повторить возможно везде и всегда. Улыбка не сходит с лица, даже когда доктор шпилькой признает ее характер с перчинкой. — Вы меня замуж отдать хотите? Короткие глотки вина развязывают язык. Сглаживают чувства. Потому улыбка мягкая, игривая даже. Главное держаться, пока Зик Йегер сидит напротив и внимательно смотрит на перевязанную руку. — Сама уйдешь, когда придет время, — третий бокал вина развязывает доктору язык похлеще. — Вы когда-нибудь были влюблены, господин Йегер? — Малена сжимает пальцы в кулак, всем видом показывая, что не время и не место рассматривать ее. Не так. Не перед отцом. Не перед светом. — Только в работу, — с усмешкой выдает Зик, отодвигая от себя тарелку с запеченными яблоками. Малена кивает благодарно, когда Йегер бросает в легкую тему о любви и воскрешает больничную. У нее чуть гудит голова и бьется сердце быстро, дышать плохо. Спустя всего тридцать восемь минут господин Йегер собирается уходить. — Ты сегодня здесь заночуешь? — доктор спрашивает тихо-тихо, выдыхает почти в ухо. Хочется крикнуть в лицо, что ни за что на свете, но выдается только легкий кивок. Она улыбается, провожая господина Йегера до двери, протягивает ему пальто, невольно делает вдох глубже. Солнце. Живое и яркое солнце. — Господин Йегер, — Малена говорит в полтона тише, так, чтобы только он ее услышал, пока отец из своих запасов ищет приличную бутылку вина на подарок. — Кто сейчас занимается делом пропавших солдат? Лезвие острое, ходить по нему опасно. Ступать и резаться, но тот, кто обжигает себя, порезов не боится. — Крайне трудолюбивые полицейские, — ровно выстукивает Зик, поправляя воротник, а затем очки. — Они, как собаки. Найдут и не отпустят. — Загрызть элдийца довольно просто, — совсем расслаблено фыркает Малена. — У нас тонкие кости. — Но удивительно толстая кожа. Она прикусывает язык до боли. Глаза Йегера синие-синие, небесные, и впиваются больнее ножей и пламени. Он склоняет голову чуть вбок, скользит взглядом по молодому лицу и маленькая морщинка режет его лоб. Малена следит за ним, следит слишком долго. — Я держу дело на контроле, пока в городе. Если станет что-либо известно, вы можете довериться мне. Почти обещание. Малена доверять Зику Йегеру решительно не хочет. Быть раздавленным слишком просто и некрасиво, она бы выбрала другую смерть. Еще примиряется к ней. Эрен бы убил ее тем ножом. Она уверена. Эрен. Малена провожает Зика Йегера, выслушает от отца о манерах, ужасных, похожих на первобытных элдийцев. — Ты ведешь себя глупо, — подчеркивает доктор, разваливаясь на кресле и упирая свою голову в ладонь. — Зик Йегер был бы идеальной партией. — Я ему не интересна. Сомневаюсь, что женщины его вообще интересуют. — Малена, — останавливает дочь Уилльям. — Ты молода и из моей семьи. Ты выглядишь точь-в-точь, как твоя мать. Она очень красива. Очень… Доктор закрывает глаза лишь на мгновение, но, кажется, проваливается на веки. Малена стоит напротив, смотрит сверху вниз так, чтобы никто не видел. Тишина в доме певучая. Уилльям сжимается, становится будто старше еще на десяток лет и счастливее тоже. Во сне мы, кажется, обретаем утерянное. Малена не злится. Накидывает тонкий плед ему на ноги, смотрит прямо в лицо долго, выделяя, как он постарел. Как морщины исполосовали когда-то красивое жесткое лицо. С ним было больно, но правильно. Воспитание железное, несгибаемое, отчего хочется впиться зубами в глотку и разорвать. Прямо как собаке, чей хозяин оказался садистом. Но шкура у Уилльяма, Малена готова поклясться, толще ее. И даже Зика Йегера. Она разворачивается резко. Слышит почти подсознательно, что больше не одна. Старый слуга вопросительно глядит, хлопает глазами-бусинками и отступает от выхода. Немой и почтительный когда-то пациент, теперь слуга. Малена треплет старика по плечу, тонкому и сухому, тот улыбается по-доброму, всовывает в руки что-то, завернутое в полотенце. Тычет пальцем прямо в центр груди и снова улыбается. Малена благодарно улыбается, натягивает пальто быстро, бесшумно, и выскальзывает за дверь, под несмолкающий вой ветра. Дорога до больницы занимает у нее ровно пятнадцать минут.