О дивный старый мир

Холодом пахнет. Веет чем-то сырым и неприятным. Греет мысль о том, что все скоро закончится. Но закончится ли? Небеса должны знать, они ведь знают всё, какие красивые колокола по ним поют сегодня в полдень. Небеса должны слышать и говорить, но приносят с собой только жгучий ветер и сырость. Деревянный дом, огражденный мощным высоким забором, пахнет терпко, травами и ладаном. Что-то между больницей и церковью на окраине города. Внутри свечи плавятся горячим воском, капают мерно, бесшумно. В коридорах только двое, они тихо ждут своей очереди. Один — совсем дряхлый старичок, отживающий последние месяцы на этой бренной земле. Пришел за обезболивающим, ноги совсем не ходят, а внутри в груди щемит при каждом неосторожном выдохе. Держится. Боится смерти. Рядом молоденькая элдийка. Толстые косы заправлены под косынку, сжимает кулачки от волнения, бледнеет каждый раз, как кидает взгляд на дедка. Боится, что умрет прямо сейчас, считай, что на ее руках. Невольно сжимается, когда выходит добротная женщина в летах, красивая для своих лет и тучная, в белом фартуке, как каждая уважающая себя медсестра. — Иди, Вероника, — она кивает на дверь. Девушка от своего имени вздрагивает, ее бьет крупная дрожь. Не спешит вставать, кидает взгляд на дедка, открывает рот, чтобы пропустить его вперед, отсрочить свой приговор. Малена наблюдает за девушкой. Скорее всего, они ровесницы: Вероника кидает быстрый взгляд в сторону нового лица, бледнеет пуще прежнего, и на негнущихся ногах ковыляет к медсестре. Заглядывает в дверной рот, цепляется короткими ногтями за дверь. Боится. Ее страх витает и зависает высоко над деревянным потолком, обволакивает тишину. Малена внимательно смотрит, как она не перешагивает порог, зависает, словно брошенная тряпичная куколка. — Я… — она давится своим голосом. — Иди, деточка, — кряхтит дедок, и его сморщенная улыбка странно отталкивает. — Не надо плодить бедность. Девушка краснеет. Перешагивает уверенно, словно солдат Марлии. Малена садится на ее место, краем глаза отмечая, что дедуля дремлет. Его грудная клетка неровно поднимается и устало опускается. Ей кажется, что последний дух вот-вот должен быть испущен. Проходит чуть больше часа. Две сигареты, что выкуривает за это время Малена, не приносят новых лиц, только жажду и странное состояние. Словно спит она, а сон этот закончится со смертью. Она видит Веронику после третьей сигареты. Та дотлевает в холодных пальцах, пытается согреть их пахнущим дымом. Вероника, спотыкаясь о порог, утирает лицо косынкой, держится за живот и прячет заплаканные глаза. Не замечает, как ее темные теплые колготки, рваные на коленке, пропитывает кровь. Липнет неприятно и несет с собой страх. Малена взгляд отводит. Выкидывает сигарету, вышагивает чеканным шагом, таким, что не собьешь с пути. Держит ровно спину и ни секунды не сомневается, когда перешагивает порог кабинета. — Доктор Цимер, — с порога приветствует целителя Малена, замирая. Словно стена высокая, забор из частокола, протыкающий снова и снова. Ширма откинута в смежном кабинете, забыли дверь прикрыть. На кушетке небольшая лужица крови блестит в свечах, аромат химикатов клубится плотной завесой. Нечем дышать. — А, милая, проходи-проходи, — мужчина преклонного возраста в очках в круглой оправе приветливо улыбается, выдает щербинку меж больших белых зубов и скорее приглашает сесть за стол. Копается в столе, вытягивая две кружки. Те с грохотом цокают по столу, мужчина все еще давит улыбку, старается выглядеть добрым. Малена чувствует шаги позади себя. Его медсестра смиряет девчонку брезгливым взглядом, когда видит нашивку медсестры элдийского народа. — Принеси-ка нам чаю, — беспечно кидает целитель. — Дорогая моя, что тебя ко мне привело? Я рад поболтать с дочкой моего ученика, но Уилльям так давно не заглядывал, почти с самого выпуска… Его слова плетут в ушах свою сеть. Похожий на доброго доктора, в простой одежде и стетоскопом на плотной шее, он говорит и говорит, называет себя целителем, а не обычным подопечным Марлии. Улыбается на это замечание, отчего морщинки набегают на лоб и в уголки глаз, делают его гораздо старше. Выдают истинный возраст. — Ты выросла, девочка моя, стала красавицей, — хихикает в кулак целитель. — Слышал, ты своего жениха с войны ждешь? — Что? — у Малены глаза болят смотреть на этого человека. Он будто вывернут шиворот-навыворот, вроде человек хороший, выглядит моложе своих лет, а гниль так и лезет наружу. От толстых мягких пальцев, на которых блестит перстень Марлии, до колких маленьких глаз, прожигающих так же, как сигаретный пепел жжет кожу. — Ты еще молода, красива, соблазны повсюду, понимаю. Я бы тоже… соблазнился, — тянет улыбку Цимер и кивает, когда его медсестра разливает кипяток по чашкам. — Там, кажется, дядюшка Берт переживает смерть, — усталым голосом оглашает женщина, и тени на ее лицо ложатся абсолютно причудливым способом. — Сэкономим маковое молочко, — отмахивается, как от мухи, доктор Цимер, снова возвращая внимание на молоденькую женщину. — Я к вам с вопросом, — Малена к кружке не притрагивается. — И с каким, позволь узнать? — он слышать не хочет, ему интересно иное. — Вероника вот тоже с вопросом была, решили, теперь будет жить спокойно. — Если будет жить, — выплевывает из себя Малена. — Если будет жить, — соглашается с той же улыбкой целитель, отставляя от себя кружку. — Я тебя слушаю, дитя. Ее зудит злость. Малена чувствует, как скребется по горлу, разливается в лопатках, трется о ребра. Вдох-выдох, улыбка, честные глаза. Она спрашивает только, что народ думает сейчас. Что народ хочет. И, готова поклясться, как ловушка захлопывается за ее спиной сетью частоколов и пик, которые вот-вот врежутся в зудящую спину. — Мы — народ ничтожный, в служении великой Марлии. И элдийцы разделяют сие убеждение. — Все? — частоколы уже режут по спине, оставляют кровавые несуществующие дорожки. Целитель Цимер улыбается иначе. Вроде и рот тот же, и на сантиметр не сдвинулись уголки губ, а изменилось что-то неуловимое. — Девочка моя, а Уилльям знает о твоих увлечениях? — К чему этот вопрос? — Ты требуешь информацию, за которую убивают без пощады, — Цимер встает со своего места, поправляет теплый свитер, медленной походкой шагая к окну. — Сжигают на площадях, знаешь ли. Хотя, кому я рассказываю? Малена чувствует легкий запах ладана, смешанного с гарью. Ей чудится, она знает. Потому встает, неспешно прогуливаясь вдоль стола, замирая на приличном расстоянии от доктора. Она уверена, что аромат он с собой несет смерти. — Я помню тот день урывками, — честно отзывается, заглядывая в глубокую темную коробку сознания. Откровенничать с ним она не будет. Целитель не поможет, доктор тоже, только огонь, алый, как кровь, несущий очищение. — А я помню его очень хорошо, малютка, — кивает мелко-мелко старик. — Я помню, как сначала забрали твоих бабушку и дедушку, как посадили на тот проклятый корабль с проклятыми людьми. Спустя несколько лет тишины пришли и за твоими мамой с папой. В ночи, в свете полной луны. Помню так, будто вчера было. Я ведь в тот день отпустил твою маму раньше с работы. У них была годовщина свадьбы. — Очень печально, — стеклянно-надменным голосом выдает Малена, усмехаясь на удивленный взгляд Цимера. — Вы хотели выбить слезу из моих глаз? Бросьте, мои родители погибли за идею, за свободу. — Свободу чего, дитя? — Элдии. Цимер снисходительно тянет губы верх. Малена видит, как в его глазах ей по-прежнему четыре. Как по-прежнему два хвостика задорно торчат на макушке, как по-прежнему он гладит девочку по голове и зовет угоститься конфетами в его кабинете. В ее глазах, мама пришла тогда раньше. Малена помнит этот момент и брезгует прикасаться к стульям, столам, к воздуху. Цимер тоже помнит, но сейчас взрослая женщина кажется ему ожившим призраком. Свет искаженный, но яркий, что-то между ее податливой красивой матерью и сильным упрямым отцом. Кровь от крови, ярость от огня. — Зачем тебе это, девочка? Идеи давно канули в лету, исчезли, поверь мне… — Как жаль, что верить вам невозможно, целитель, — Малена смотрит твердо и упрямо. — Я хочу продолжить дело. Смех его режущий. Малена скрепит зубами, выдыхает через ноздри пропитанный ядом воздух, но взгляд не отводит. Ждет, когда целитель, наконец, перестанет устраивать театр. — Малышка… — Мое имя Малена, целитель Цимер, — она делает шаг абсолютно необдуманно, вторгается в личное пространство, готовая задохнуться собственным пренебрежением. — Не малышка, не дорогая, не милая. И я пришла к вам не делать аборты и не обсуждать личную жизнь. Мне не нужно греть постель, мне нужен огонь Марлии. И я более чем уверена, что после исследований Парадиза элдийцев, что хотят туда, гораздо больше. Что есть культы, силы, жители, готовые бороться. Я буду их вести. Цимер смотрит точно в глаза еще несколько капающих с воском секунд. Разглядывает их, цветом повторяющих глаза ее матери, но отражение там другое. — Хорошо, — выдыхает Цимер, и Малена, словно ветер, отлетает от него назад легкими шажками, замирая у противоположной стены. — Я назову тебе имена элдийцев, что хотят перемен. У них действительно проходят собрания, доро… — целитель осекается, замечая огонь в чужих глазах, — Малена. Но взамен я хочу услугу. — Что за услуга? — Малена была готова; старик не сделает ничего просто так. В крайнем случае, она отдаст его Эрену, не ее забота, умеет ли мужчина пытать людей или нет. — Не беспокойся, она не связана с конфетами, — кривится Цимер, замечая напряжение во всем женском теле. — Ты ведь медсестрой работаешь. Принеси мне тридцать миллиграмм макового молочка. Невысокая плата за информацию для убийств. Малена соглашается кивком. Во рту пересыхает до боли, она старается делать выдох ровный, но выходит рвано, сипло. Не прощаясь, медсестра быстро преодолевает расстояние до двери, вдыхает терпкий аромат в коридоре и пустым взглядом смотрит на молодую бедную элдийку, тощую и в грязных обносках. На руках ее ребенок лет шести, девочка со светлыми волосами, свисающими по маленькому личику сосульками. Ее явно бьет жар, личико красное, в мелкой крапивнице. А рядом, словно в доказательство, уснувший дедок. Малена пропускает маму с девочкой, кидает скорбный взгляд в спину женщине, гадая, продать она хочет ребенка за корку хлеба или же спасти. Подходит к старику, вглядываясь в синие сухие губы. Левый глаз приоткрыт, там нет жизни, смрад фекалий и мочи, страх перед смертью в расширившимся зрачке. Ему не помогли в доме целителя. Впрочем, Малене тоже. Она курит на ходу, пытается выкурить из себя запах чертового дома, убежать подальше в родные стены. На небольшой главной площади с ровными рядами ларьков, где продают овощи, ткани и коз, с бегающими беспризорники, с бедняками, сидящими с протянутой рукой, Малена ловит теплый луч солнца на коже. Он золотит ее волосы, ласкает лицо, ложится на шею. Играет, как старый домашний кот, лениво потягиваясь дальше, к более благополучным районам. Малена глазами бегает по лицам элдийцев, пытается увидеть несогласие, но на них тотальное ярмо покорности. Клеймо высекается глубоко в груди, отражается редко, с солнцем и простыми улыбками. Улыбками обреченных. Малена случайно задевает взглядом марлийца, не вписывающего в шум и гам элдийского народа. Он царски разваливается на маленьком табурете, его мягкие черные волосы, подобранные шелковой лентой, приятно оттеняют глубокие глаза цветом в морскую волну, а форма подчеркивает статность фигуры, даже когда мужчина смотрит на чистильщика обуви. Что-то неспешно говорит, улыбается мягко, а Малена наблюдает за ним и за элдийкой, со странной жалостью разглядывая лицо Жасмин. Девочка бледнеет, смотрит в пол, на землю, не на обувь. Тряпка в ее руках уже перекручивается, пока девушка решается прикоснуться к носку высокого кожаного сапога. Ждет пощечины, но получает только одобрительный кивок. Малена почти отворачивается, забывает, идет дальше. Золотой луч кусает за бледные щеки Жасмин, отчего медсестра и замирает, разглядывая иррациональный ужас, пробивающийся даже с дальнего расстояния. Светлая тряпка Жасмин, которой она чистит обувь благородному марлийцу, слишком быстро окрашивается в темно-бурый. Счищает чужую кровь с чужих сапог, и ее пугает человек, что возвышается над ней даже сидя на убогом табурете. Руки Жасмин трясутся, как у стариков, но она чистит и чистит, а Малена покорно ждет, когда господин уйдет в свои владения. Не может разглядеть нашивку на мундире, но плохое предчувствие такое яркое и красное, не обойти. Она решается еще раз взглянуть в красивое лицо марлийца и бежит, бежит, бежит, да только стоит на месте. Марлиец смотрит прямо на нее. Разглядывает, вычисляет, грызет. Малена, кажется, умудряется разглядеть проклятую нашивку и плутливый огонек в пугающих глазах, когда идет прямо на них. Проходит мимо, не отрывая взгляда, ждет, когда ее осекут за наглость, но этого не происходит. Она успевает разглядеть все в нем, и в то же время абсолютно забыть. Чтобы не убежать и не бояться, когда на тебя смотрит капитан внутренней полиции. Тот самый пес, о котором говорил ей Зик Йегер. Малена сворачивает за угол, подальше от синих глаз марлийца и срывается на бег.

***

— Господин Йегер. — Господин Иванов, — кидает приветствия Зик, замирая на границе света и мощной тени, что жрет все пространство под мостом. Здесь нет и следа крови, только запах душной воды, прячущей в себе множество секретов его народа. Зик не спешит пересекать территорию, лишь смотрит, как Иванов ленивым взглядом щупает мост, вздыхает разочаровано и разворачивается. — Не думал, что пошлют вас, — честно отзывается Йегер, дожидаясь, пока марлийские солдаты закончат осмотр. — Да уж, — улыбается мужчина, показывая очаровательные ямочки на гладко выбритых щеках. — Наши солдаты отдали свои жизни предположительно в этом месте. Лично я ни капли не сомневаюсь. — Отчего же? — Йегер идет шаг в шаг с капитаном, коротко оглядываясь. Иванов щурится, вглядываясь в полные тучи. Не спешит отвечать, занятый своими мыслями. Его синие глаза пытаются найти зацепку, но дождь смыл все следы, а элдийцы их притоптали. — Они патрулировали этот район, — спустя долгое время тихо произносит капитан. — Их видели недалеко отсюда. А вот за его пределами — нет. — Считаете, что кто-то из элдийцев мог убить солдат? Иванов усмехается скупо. В этот раз Зик ловит на себе долгий неприятный взгляд, от которого хочется отряхнуться. Показывать слабости Йегер не умел, потому осанка его ровная, как доска, а усталый взгляд выдает отсутствие интереса. — Говорите так, будто не элдиец, — хмыкает дурашливо Иванов. — Я никогда не забываю, кто я, капитан, — холодно чеканит Йегер, складывая руки за спиной. — Вы правильно делаете, Зик, — кивает одобрительно капитан, фокусируя взгляд на что-то за спиной у Йегера. Звероподобный титан не оборачивается, наблюдает, как одним кивком Иванов отдает приказ и через минуту в их ногах плачет бродяга. Элдиец по нашивке, худой, как жердь и грязный, как свинья. — Господин, господин, — причитает он тонким голосом, не поднимая своего взгляда. — Тише-тише, — Иванов садится на корточки прямо напротив элдийского бедняка, ждет, когда тот поднимет свое лицо, взглянет из-за патлатых спутанных волос. — Скажи мне, друг, сколько ты здесь обитаешь? Элдиец отзывается надеждой в глазах на короткое «друг». Зик глядит на это с высоты своего роста, не двигается, не мешает. Слушает внимательно, как сухие губы шевелятся и выдают короткий отрезок в месяц. — Отлично, — растягивает губы в улыбке Иванов. — Значит, ты был здесь около недели назад? — Я…, — элдиец туманно моргает, — не все время, господин. — Ты видел трех солдат на мосту? Элдиец бледнеет. Его лицо становится землистого оттенка, вот-вот стошнит на чистые сапоги Иванова. Зик предусмотрительно делает шаг назад, краем глаза отмечая, что у солдат поднялось настроение. — Н… нет, господин, в дождь я уходил отсюда на восток, — покорно склоняет голову бедняк, вот-вот коснется лбом земли. Иванов душит улыбку. Зик внимательно следит за его мимикой. Природа подарила марлийцу красивые черты лица, правильные, даже немного женственные. — Тогда как тебе стало известно, друг, что я спрашиваю о дождливой ночи? — и красивое лицо кривится в оскале. Элдиец словно сжимается в комок, причитает, что не видел ничего и плачет, как дитя. — Я не видел их лица, клянусь, не видел, — плачет бродяга. — Их двое, я не знаю, кто это. Только спины, там… там две спины было. Они выкидывали кого-то в канал, только одного я видел, последнего, одного, а их двое. — Тише-тише, друг мой, — Иванов согласно кивает, словно разделяет горе. — Посмотри-ка на меня, вот, молодец, смотри мне в глаза и скажи мне, фигуры эти мужские? Высокие? — Одна, — захлебывается элдиец и трясет его сильнее. — Одна высокая, мужчина явно. А вторая маленькая, не знаю, не понял, может подросток или женщина, в темноте все было, лиц не было, только фигура. — Одежду разглядел? — все тем же успокаивающим голосом вопрошает Иванов, и Зик видит, как у элдийца сопли и слезы смешиваются и случайно касаются носка левого кожаного сапога капитана. Иванов внимание не обращает, задает вопрос еще раз. Йегер с удивлением наблюдает ангельское поведение марлийца. Слышал он о нем много, встречал ранее, но никогда не видел в работе. Его удивляет, и Зик искреннее не понимает, в чем подвох. Сохраняет невозмутимость, когда элдиец еще громче молит о прощении за то, что больше ничего не видел. — Переверните его, — бросает капитан своим солдатам, поднимаясь на ноги, Отряхивает мундир, морщится от бесконечных рыданий элдийца. — Я бы на твоем месте вспомнил что угодно, друг мой, — вежливо улыбается Иванов, склоняясь над распластавшимся бедняком. — Я не видел… больше… клянусь жизнью, господин, пощадите, я больше ничего не видел, я не знаю… — К бордюру его, друзья, — короткий приказ капитана. Зик замирает на одном месте. Бродяга отбивается вяло, почти не шевелится и его, как кусок мяса, валят возле небольшого бордюра у края реки. Иванов легкой походкой шагает к элдийцу, велит перевернуть на живот. — Не разочаровывай меня, друг, — предупреждает Иванов, и бедняка кладут головой на выступ, словно на плаху. — Клянусь вам, господин, я больше ничего не видел, — плачет бродяга, пытаясь ухватиться за кожаный сапог капитана. — Пощадите, я не видел… Иванов лениво выдергивает ногу из захвата, кивает одному из своих марлийских солдат. Тот, сдерживая улыбку, роется в маленькой сумке, выуживая длинный толстый гвоздь. — Вспоминай, я даю тебе время, — капитан наблюдает, как его люди бесцеремонно поднимают элдийца, смеются, когда тот верещит, как девчонка и бьют под дых, чтобы, наконец, заткнулся. — Вставляй. Солдат улыбается восхищенно. Оставляет гвоздь острием верх, обхватывает голову бедняка, шепча в ухо, чтобы сам насадился ноздрей на гвоздь. — Лучше так, друг мой, лучше так, — Иванов, словно вспоминая, что они не одни, оборачивается к застывшему, словно статуя, Йегеру. — Даже не вступишься за своего? Зик зачаровано глядит на картину казни. Делает широкие шаги вперед, но замирает после первого. Встречается взглядом с Ивановым, у того огонек жадного безумия разливается по синей радужке, красит в черный. — Он мне не свой, — выносит вердикт Йегер, глядя точно в глаза капитана. Тот своих тоже не отводит. Даже когда бедняк молит их обоих о пощаде, даже когда смиряется и сам немного подставляет одну ноздрю к кончику острия. Иванов глаз от Йегера не отводит. — Ты выбрал сторону, Звероподобный, — улыбается от души капитан и сверлит, сверлит, сверлит своим пугающим взглядом что-то в самом Зике. Словно говорит: ты следующий. Я буду на это молиться. Но Йегер в эту игру давно привык играть. Взгляд не отводит, когда мощная нога капитана опускается на голову бедняка. Элдиец по-женски верещит, все еще пытается молить, но на следующим ударе затихает. Иванов втаптывает голову элдийца в чертов бетон, не глядит на него, не опускает глаза вниз. Только когда хлюпающие звуки становятся приглушеннее, капитан досадливо цокает языком, разглядывая осколки кости, плоти и мозгов на своих идеальных сапогах. — Что же, — выдыхает Иванов, поправляя мундир, — мы узнали, что их было всего двое. Как забавно, мужчина и женщина смогли одолеть троих марлийских подготовленных солдат. Капитан тормозит аккурат напротив Йегера. Ветер поднимает ввысь запах крови, даже воды не в силах справиться с этим въедливым ароматом. — Не находишь это забавным, Йегер? — Иванов почти искрит честностью. Будто от ответа Зика что-то изменится. Но тот отвечает положительно, за что получает снисходительную улыбку. — Пойду почищу обувь, — скорбно выдыхает капитан, разворачиваясь к своим солдатам. — Друзья мои, уберите тут все. Иванов улыбается, и его очаровательные ямочки действуют Зику на нервы. Он уходит спокойной, красивой походкой солдата, Йегер внимательно провожает его спину. На удивление, капитан пошел в районы элдийцев. Йегер идет в противоположную. Закрывает на секунду глаза, чтобы справиться с самим собой. Чужие визги до сих пор отражаются в его черепной коробке. Звероподобный закуривает.