Я не могу выразить словами то, что каждый раз, когда я обнимал Вас, я чувствовал, что был дома. Э. Хемингуэй
Я твердо запрограммировал себя не влюбляться в эту девчонку. В ее ум, будораживший любого одаренного интеллектом мужчину. В ее тело, налившееся женственностью к совершеннолетию. В ее глаза, которые рождали в моем воображении два огромных карамельно-кофейных озера. Я замечал на себе все больше взглядов этих глаз в последний год ее обучения в Хогвартсе. Я боялся ее глаз, но все время искал их. Надеюсь, стальной блеск моего взгляда ясно давал Гермионе понять, что не стоит заманивать меня в эту теплую янтарную пучину. Я очень надеялся на это. Уж тем более я старался не влюбляться в ее вечное стремление показать себя в лучшем свете, доказать, что она достойная волшебница, блеснуть собственными знаниями. Я старался не влюбиться в мою Невыносимую Всезнайку и Заучку. В конце концов, я, конечно, убеждал себя, что я ни за что не влюблюсь в эту девчонку. Храбрую, справедливую, умную, безрассудную, чрезмерно уверенную в себе девицу. Нет, я совсем не влюбился. Я давно любил ее.* * *
Я согласился взять ее в свои ученицы только потому, что, по сути, благодаря ей я пережил войну. Не хочу сказать, что слишком рад был этому обстоятельству, возможно, гораздо проще было бы умереть, но я не прочь пожить еще немного. Спокойно, без войны, шпионажа, интриг. Наконец-то чуть-чуть пожить для себя. Наверное, это все же не так уж плохо. Я был убежден, что Гермиона прекрасно понимала мой мотив и не строила каких-либо иллюзий. В конце концов, я довольно чётко дал ей это понять. Наше общение, как объяснил я, лишь на уровне учителя и ученицы на уроках и мастера и подмастерье вне оных. Однако она оказалась у меня в доме. Хогвартские подземелья пострадали во время битвы не меньше, чем весь остальной замок, хоть мои храбрые слизеринцы стойко их защищали. Была уничтожена значительная часть уникального оборудования, пострадала коллекция редких ингредиентов, да и сама лаборатория была сильно разрушена. Своими силами я частично возместил ущерб, но обновленная лаборатория совершенно не походила на прошлую. Школьники не слишком пострадали от этого, разве что я стал давать им больше теории, а вот я вынужден был теперь заниматься исследованиями и варкой зелий в домашней лаборатории. Поначалу я испытывал некоторые неудобства, но быстро привык, предпочитая проводить больше времени дома, чем в школе. И это пошло мне на пользу. Так вот именно поэтому Гермиона и оказалась в моем жилище. Для поступления в академию мракоборцев ей необходима была глубокая теория, которой мы занимались осенью, а затем не менее сильная практика, занятия которой я перенес в свою домашнюю лабораторию. Я помню, как загорелись ее карамельные глаза, когда она впервые пересекла порог лабораторного помещения. Своими тонкими пальчиками она изучала каждый инструмент, каждую колбу и склянку, пока я старательно делал вид, что не замечал этого. Она находилась в таком восторге и восхищении, приближаясь ко мне, что мне подумалось, дотронься она пальцами до пуговиц моего сюртука, не заметила бы, думая, что я лишь еще один лабораторный экспонат. Несколько недель, кажется, около десяти, Гермиона посещала мою лабораторию в точно обговоренные часы. После занятия она возвращалась в Хогвартс. Когда мы перешли к более трудным зельям, требующим не пары часов, а пары дней варки, она уговорила меня позволить ей остаться в моем доме на ночь. И я поддался ей.* * *
Я вошел в собственный дом и не узнал его. Нет, визуально интерьер не изменился: тот же свет, мебель, планировка. Все как обычно. Но я чувствовал какое-то отличие. Изменилась атмосфера. Стало как-то уютнее, что ли. Не могу объяснить. Наверное, так возвращаются в родительский дом дети, которые долго отсутствовали. На первый взгляд – все осталось таким же, но переполняют чувства, которых в детстве не ощущаешь, потому что тогда было не с чем сравнить. Я чувствовал похожее тепло. За все время, что я живу здесь, я никогда подобного не испытывал. Удивление от получаемых эмоций захватило меня, и я как истукан некоторое время стоял в прихожей. В доме царила тишина, как будто никого кроме меня в нем не было. Хотя я точно знал, что это не так. Наконец, я решился скинуть пальто и разуться. Бросив школьную мантию на тумбочку у вешалок, я прошел в гостиную. За окнами сгущался вечер, но в камине горел огонь, слабо освещавший комнату. На диване возле огня, накрывшись клетчатым пледом, спала Гермиона. Я невольно улыбнулся. Ее грудь, под какой-то довольно увесистой книгой, медленно поднималась и опускалась в такт дыханию. Левая рука придерживала этот том, который, если я правильно прочитал, назывался "Продвинутые зелья". Эта девочка уснула, готовясь к экзаменам для университета. Как я ее понимаю. Я высвободил книгу из ее руки и накрыл Гермиону пледом почти с головой. На тумбочке рядом с ней я заметил мандариновую кожуру. С легкой ухмылкой я простым движением руки заставил ее исчезнуть, а затем отправился на кухню. Там меня встретил насыщенный запах мандаринов: они лежали в вазе на кухонном столе — крупные, оранжевые... Я достал чашку, налил в нее воды, насыпал кофе и заставил все это мгновенно закипеть. Кружка горячего кофе готова. Я вновь обратился к оранжевой вазе. Взяв один фрукт, я надавил большим пальцем на основание этого шарика: кожура треснула. Продолжая вручную чистить мандарин, я почувствовал, как по ладоням побежал липкий кисловатый сок. Наконец я отправил первую дольку в рот. И, утверждаю это совершенно серьезно, вкуснее мандарина я никогда в жизни не пробовал. От наслаждения фруктом меня оторвали тихие шаги: в проёме кухни появилась закутавшаяся в плед Гермиона: – Вкусно? Я молча кивнул. Гермиона улыбнулась. – Я смотрю, твоя подготовка к экзаменам идет довольно успешно, – иронично заметил я. Мы довольно быстро перешли на «ты» с начала наших занятий. И я долго не мог понять тогда, слишком ли это плохо. – О, да, – зевая, ответила Гермиона. – Я теперь что-то уже сомневаюсь, что мне удастся сдать вступительные испытания. Я вытер руки от мандаринового сока полотенцем и подошел ближе к Гермионе. В ее глазах все еще был заметен сонный туман. – Не говори глупостей, – я мягко коснулся ее щеки. Гермиона прикрыла глаза. – Как тебе нравится мой дом? – Очень нравится, – не открывая глаз, сообщила Гермиона. – Но еще больше нравится, когда ты дома. Стоя все еще с закрытыми глазами, Гермиона, приподнявшись на цыпочках, словно бы точно знала, как будто бы видела, нашла мои губы и легко коснулась их своими. Клянусь, это был лучший поцелуй за всю мою жизнь. И я очень надеялся, что он не последний.