Cage

      Николай покорно подошёл к столу и, всё ещё сомневаясь, взял с него кинжал. Тот самый кинжал, но чистый и сверкающий, словно новый. Фёдор, ожидая дальнейших действий от того, подошёл к нему, улыбаясь. — Ты ведь понимаешь, что от тебя требуется? — положив руку Гоголю на плечо, спросил он, — Надеюсь на то, что ты сделаешь это быстро. По крайней мере, быстрее, чем в прошлый раз.       Светловолосый молчал и разглядывал вновь попавшее ему в руки оружие. Только вот кровь, окрасившая края рукавов белого плаща в алый, исчезла. Перчатки тоже были чистыми. Его это не на шутку напугало. Но об этом он решил не спрашивать. И так слишком много вопросов. — Ты хочешь, чтобы я тебя убил? Опять? Да ты издеваешься! — Николай разозлился, но в руках себя держал. Он сжал рукоять кинжала в ладони, хоть и желал выбросить его куда подальше, — Я не хочу этого делать. — Не хочешь? — Достоевский лишь ближе подошёл, прищуриваясь, — Тогда ничего не узнаешь. А ты ведь хо… — и вдруг отшатнулся и лишь тихо засмеялся, глядя на того.       Фëдор почувствовал лишь удар в грудь. Хорошо заточенный клинок аккуратно прошёл между ребер и, кажется, повредил лёгкое, если не сердце. По белоснежным одеждам вмиг стало расползаться алое пятно.       Гоголь молчал и ожидал, когда он умрёт. Он знал, что нанёс смертельный удар, только вот… Смерть не наступала. Светловолосый вздрогнул от неожиданности: Достоевский схватил его за руку, а точнее, за запястье. — Так вот в чём дело. Хочешь меня на тот свет утянуть? — прикрыл глаза Николай, вздыхая. Руку он даже не попытался отдёрнуть: то ли не хотел, то ли понимал бессмысленность этого действия.       Комната наполнилась фиолетовым свечением. Но это было совершенно не то свечение, которое бывает обычно от витражей. Совершенно другое, таящее в себе смертельную опасность, но в то же время невероятно манящее. Словно огонь для мотыльков.       Николай почувствовал боль, не такую сильную, как ожидалось бы. Это было словно удар по голове чем-то очень тяжёлым. Но в то же время он почувствовал облегчение, словно камень с души. Дальше — кромешная тьма и холод. А может даже та самая свобода. Свобода от всего земного.

***

— Вот же идиот, — сказал темноволосый, глядя на Гоголя, распластавшегося на полу, и похлопал его по щеке. Несколько раз. Причём неслабо.       Николай признаков жизни не подавал до тех пор, пока Фёдор не решил оставить его в покое. Нехотя открыв глаза, он принял сидячее положение и то ли со злобой, то ли с недовольством посмотрел на того. Щеки жгло, а глаз уже начинал дёргаться. — Какого черта происходит?! — тут светловолосый почти сразу замолк, обдумывая ситуацию и пытаясь найти ответ. Лучше всего верный, — Это действие чей-то способности? — рискнул предположить тот. — Нет, — Коротко ответил Достоевский и ушёл в другой конец комнаты. Внезапно заговорил вновь, прерывая тишину, — Как ты… не заметил, то исчезли абсолютно все часы, календари… Впрочем, это мелочи. Главное, что на улице — ни одной живой души. Это тебя, конечно, смутило…       Гоголь подошёл к тому, кивая. Он хотел смотреть в лицо собеседнику, но тот лишь отворачивался или уходил в другую сторону. Внутри всё сжималось, сердце, казалось, выпрыгнет из грудной клетки от одной только мысли, что тайна, мучавшая его несколько дней, сейчас раскроется. Но Фёдор, не желая замечать его волнения, продолжил: — Ты должен знать, что это моих рук дело. Всё, что творится тут — по моему желанию… Всë по моему желанию… Всë, кроме тебя.       Николай хотел было что-то сказать, но слова застыли в горле комом. Он лишь молчал, глядя пристально на того, который ожидал вопросов от него. «Конечно, зная ситуацию, тебе всё кажется очень простым… Попробовал бы узнать, какой из сотни возможных, но неизвестных мне вариантов верный?» — он вздохнул, так и не решаясь ничего сказать.       Темноволосый, вздыхая, кивнул в сторону выхода и направился к нему. — Идём. Я тебе все расскажу.       Гоголь, будучи тихим, как мышь, последовал за тем, в чьём Божественном происхождении он теперь даже не смел усомниться. Разве могла смертная душа заставить душу так страдать и в то же мгновение обрести покой и умиротворение? Кто же ещё, если не Фёдор, мог сорвать с него все маски, которые намертво к нему были прикреплены, словно гвоздями прибиты? В том-то и дело, что никто. Достоевский это чувствовал. Чувствовал и лишь слабо улыбался, начиная и сам верить в то, что выдумал. Верить в свою божественную сущность. Он, как Бог, не милостив и далеко не добр. Бог тоже носит маски, но за ними лишь пустота.

***

      Темноволосый, сев за свой рабочий стол, кивнул Николаю в сторону стула, стоявшего напротив. Тот сел, всё ещё держа рот на замке. Всë-таки, лучше не нарушать молчание, иначе он ничего так и не узнает. — Даже не знаю, с чего начать… — прервал тишину Фёдор, усмехаясь. — Значит, что следует начать рассказывать с самого начала, не так ли? — С самого? Значит, история будет долгой… — светловолосый вздохнул, прикрывая глаза, — У нас, похоже, времени много, хах… Да и мне торопиться некуда.        Достоевский пожал плечами и затих на довольно продолжительное время. — Да, ты прав. Это может затянуться на столетия, если не на больше. Но, с твоего позволения, я начну, — Откашлявшись в кулак, Бог, не торопясь, продолжил, — Увы, время тут определить невозможно, поэтому ориентируюсь на примерное время… Началось это месяц назад…