Непонятные эмоции

      Дом. Едва освещённая комната. Глаза слипаются — опять смотрел кино весь вечер. Только слегка потерял нить сюжета — когда во второй раз взглянул на экран, ни черта не понял. Нейл с силой закрыл компьютер и уставился в окно, пытаясь хоть чем то заглушить эти странные мысли — а они приходили и приходили.       There’s nothing left to say now.       ***       My age has never made me wise.*       (И больше не осталось слов, и даже мой опыт не сделал меня мудрым)       Странно, даже не постесняется признаться, что ему стыдно, плохо, нехорошо, что эти слова — слова голосом Аяны — он наконец смог сказать, чей это был голос! — врезались ему в душу.       !»! малодушный кретин!»!!!!!!!!!!!!!!       Даже не так.       !!!!!!!!!!! МАЛОДУШНЫЙ КРЕТИН!!!!!!!!!!!!       Да. Именно. Он всегда считал себя смелым, решительным человеком. Он думал, что может постоять за друзей, может противостоять давлению, знает границы и никогда их не переступит. «Я не был готов к этому. Я не был готов к этим испытаниям. Я не был готов к встрече с ним, и со всеми… Я не дорос. Надо бы уже понять, что к чему».       А что понимать?       Неужели ему всё-таки нет места среди них? Неужели он действительно другой? Неужели им правда не по пути?       Нет, нет, он никогда не признает этого!!! Он же адаптировался, стал одним из них, этого просто быть не может!!! Это противоречит фактам, вот, вот они, эти факты, сейчас, осталось только вспомнить…       Но фактов не было. Только домыслы.       «Я слишком совестлив».       Это всё потому, что ты слишком много думаешь. Раньше, когда ты думал меньше, ты и страдал меньше. Это всё из-за книг. Из-за Аяны. Это она всё это с тобой сделала.       Ну, тогда остаётся только один выход. Забыть. Удалить. Вырвать эту страницу своей жизни.       Нейл с силой швырнул томиком «Жаворонка» в книжный шкаф. Одна из страниц порвалась, другая смялась, а, врежься книга на миллиметр левее, стекло шкафа бы точно разбилось. Так и надо, думал он, пока бежал через всю комнату. Подобрал книгу, вырвал страницу, одной больше, одной меньше — кому станет хуже от того, что эта книга, как символ его страданий, исчезнет с лица земли? Раз! Жжик! Улыбка осеняет его лицо… Он в последний раз посмотрел на то, что там было написано.       …А теперь, когда ты отбоялся как следует, вперёд!**       Зажмурил глаза, скомкал и отбросил прочь.       — Нейл! Нейл, что ты делаешь?       Тихий голосок в кои-то веки стал громким. Вандализм, вот чем он сейчас занимался. Она бы не простила. Но что поделать, она и так его не простит, так почему бы не уничтожить то, что напоминало ему о тех временах, когда он катился, шёл ко дну, когда он сознательно довёл себя до того, что есть сейчас. Слишком много думал. На первый взгляд звучит глупо. А теперь стало понятно, что именно так и есть.       «Я бы сжёг эту книжонку, будь у меня возможность!»       Below my soul I feel an engine       Collapsing as it sees the pain…*       (Да, он чувствовал эту силу, и эту боль, от которой она ломалась)       Нейл подполз к тому жалкому комку бумаги, который валялся в углу. Шуршание. Так раздражает, если призадуматься. А что вообще его не раздражает? Вот, давай, назови хоть что-то, что тебя не бесит. Ну, попробуй!       Что-то голова отказывается думать. Так тебе и надо, кретин.       Он взял ножницы.       Чик. Чик. Чик. Страница со словами Жанны д’Арк изрезана на куски. Вместе с чёртовой идеей образованности, которой так придерживалась Аяна. «Ненавижу! Ненавижу!»       Главное — уничтожить все улики, чтобы не обнаружилось.       Шорох. Шаги. Это он, Нейл, идёт на кухню, чтобы выбросить эту чёртову бумагу и никогда не видеть. Шух! Раз-два — и нет ничего. Нейл бессильно опускается на пол. Только что он испортил книгу. Ту самую, которая ему когда-то помогла пережить сильный жизненный кризис. Он отбросил её в угол, чуть не свалив горшок с цветами, налил себе воды, отпил и пошёл к себе в комнату. И только когда вся вода пролилась на пол, он понял, что всё это время нёс кружку с собой, в опущенной руке. Он со стуком поставил её на стол. Пустяки, высохнет.       Прямо рядом с кружкой лежала бумажка с цифрами на ней. Это был номер телефона Аяны. Нейл сжал руки в кулаки от внезапно накатившей ярости, он почувствовал, что теряет контроль над собой, что не может смотреть на это. Он с силой стукнул себя по колену. Не помогло. Он отвернулся, зажмурил глаза, закрыл их руками, на ощупь взял кружку и поставил её прямо на бумажку. Хотя бы не видно. Не видно аккуратного почерка Аяны и этих чёртовых цифр! «Я хочу забыть её имя, забыть и не вспоминать! Я не хочу… Я не знаю, что делать, да мне и всё равно, скорее бы всё это закончилось!»       Он снова оглядел комнату. Ему всё ещё хотелось что-нибудь уничтожить. Так хоть можно было выразить накопившуюся ярость. Он швырнул ножницы в сторону штор и сел на кровать, сжавшись в комок.       «Что бы ещё здесь уничтожить?»       Его взгляд упал на фигуру лося, которую он выпилил из дерева много лет назад. Ему тогда было одиннадцать. Гордый пятиклассник, который записался на все кружки, которые мог, и выкладывался по полной. Разумеется, пока не перешёл и в его жизни не появились они. Многие фигуры он тогда раздарил, а лося оставил в память о старых годах.       «Но мне не нужна память! Я не хочу думать о том, что было, моё будущее — вот мой приоритет! Мне это не надо, эта сентиментальная чушь, ненавижу! Я мог бы подарить это ей… Нет, нет, нет! Не мог бы!»       Он подошёл к столу и взял лося. Красивая, аккуратная деревянная фигура. Ведущий сильно ему с ней помог. «Свидетельство того, что я ничтожество, даже лося сам не смог выпилить».       Хруст. С десяток опилок упало на пол. А Нейл стоит посреди комнаты с двумя половинками лося в руках. «Что я наделал».       Половинки лося отброшены в сторону, а Нейл улёгся на кровать, из последних сил пытаясь не плакать. А почему, собственно? Потому что это сделает его «не крутым»? Не соответствует образу? Да чёрт с ним, с образом! Лось уже сломан, что ещё можно уничтожить?       На пол полетели книги из шкафа, и даже звук разбитого стекла не остановил Нейла. И пофиг, что достанется, всё равно хуже не будет. В ярости он выталкивал оттуда стихи Ахматовой, книги по истории России и разного рода антиутопии. И никогда он не чувствовал в себе такую силу, власть, мощь. Он — господин своей комнаты, книжного шкафа, и в его правах вот сейчас, в этот самый момент, поднять вот этот экземпляр «Дивного нового мира» (кстати, любимая книга Аяны) и порвать его в клочья, вырезать столько страниц, сколько он захочет, выбросить его в окно, на голову — да кому бы то ни было, кто там есть! — он это может, так почему бы не сделать это?       Хрустнула обложка. Раз — и нет страницы. Двух. Трёх. Четырёх. Десяти. Скольки угодно. Одна полетела самолётиком в ночь. Наверное, подобрал какой-нибудь мелкий сорванец, чтобы потом родители объяснили ему, что так делать плохо. Другая отправилась вслед за словами Жанны д’Арк. Третья — в лужу воды, разлитой Нейлом парой минут ранее.       Он подобрал последнюю.       — Раз, два, три!       Жжик!       Как будто король на апогее могущества. И могущество это — в его руках. Он может ими разрушить всё, что угодно. И эта страница, точнее, несколько её кусков, теперь это показывают.       Он сидел один, в окружении книг, беспорядочно валявшихся на полу, и воды, затекавшей из коридора, и света, тусклого, исходившего от лампы на столе, с обрывками страниц в руках, страниц любимой книги Аяны.       «Неужели я правда это сделал?»       Да. Больше нет ни лося, ни книги, а всё это придётся убирать ещё долго и долго.       «Неужели их правда не вернуть?»       Нет. Не вернуть.       «П-п-прости меня… Я н-не хотел… Честно».       Как теперь смотреть себе в глаза? Как смотреть Энди в глаза? А Аяне?       «Я хотел подарить ей лося…»       Но уже не подарит.       Как говорится,       There’s nothing left to say now…       I’m giving up…*