— Люблю библиотеки
В последнее время все мысли Змееносца такие - отрывистые, написанные одной строчкой где-то на полях тетради или клочке бумаги, оставшейся после контрольной по обществознанию. Кстати, когда была написана последняя контрольная? Года три назад, да; в одиннадцатом классе, когда вдоль бордюров бежали майские ручейки. Родной городишко давно остался далеко (примерно за шесть или семь-восемь тысяч километров), отсеченный от Змееносца пологими сопками и извилистой плохой дорогой, и образ его серых улочек, кирпичных или однотнно покрашенных домов, двух библиотек и книжного домика стали поддаваться дымкой, рассеиваясь в глубинах памяти серым дымом и прахом.— Ужасная деревня
И правда, городок не самым желанным для проживания: просто разбросанные в котловане сопок домики для рабочих, пролетариев. Ни одного книжного магазина, маленькие библиотеки. Никто не читает Байрона, или же, если и читает, то не относит в книжный домик, - единственное место, где Змееносцу было чем поживиться. В библиотеках сложно было спрятаться, а ведь именно этого жаждала душа Змееносца - возможности спрятаться в самом далёком углу здания, за стеллажами, опуститься на пол и, прижав книгу к груди, тихонько вдохнуть миндальный аромат сухой бумаги. Однажды такой трюк был провернут, только успеха не возымел: поймали с поличным, и эстетический порыв сошёл на нет. Но - к счастью - родной город заволокло туманом. Первый поход в новую библиотеку поразил Змееносца в самое сердце, заколотив в нем набатом: Уже с начала дня стояла любимая погода: та самая парная жара после прошедшего тёплого дождя, когда нет ни холода, ни жары. Идеальный баланс; Автобус оказался полупустым, и удалось ухватить свободное местечко, чтобы спокойно посидеть и послушать музыку в поющих на последнем издыхании наушниках. Дорога ровная, и транспорт не трясёт, отчего и голова не бьётся об стекло - можно прижаться лбом и немного вздремнуть; Какой чудесной оказалась эта библиотека в тёмных и чуть слеповатых глазах Змееносца! Кожу под рукавом любимой клетчатой кофты осыпало слоем мурашек от чувств, и, кажется, за линзами очков даже собралась маленькая слезинка. Значок с любимым писателем и веселенькой надписью на груди загадочно - а может, просто свет так лёг - сверкнул. В тот момент ни один аромат в мире, даже Букет Императрицы, не мог сравниться с дыханием десятков полок, на которых смиренно покоились книги в потёртых обложках, как бы величаво возвышаясь над полом, - ароматом миндаля, издаваемым умирающей бумагой (так пахнут разлагающиеся химические элементы). Кто не почувствовал миндальный тон, сказал бы: - пахло пылью и затхлостью, сухой бумагой и древесиной; свежие книги пахли бы типографией и чернилами. Как здесь оказалось красиво! Высокий потолок, широкие полки, тёмное дерево и желтоватый свет. И книги, книги. Много книг, очень много книг. Книги, над которыми Змееносец будет проливать слёзы и смеяться, к которым прижмется лбом в поиске утешения, которые будет носить в руках наподобие щита. Которые раскритикует в пух и прах, или станет почитать за образец. Не впервые, но сердце Змееносца колотилось как колокола Нотр-Дама, содрогаемые глухим горбуном.— Люблю книги. Не могу объяснить причину, просто нравится их держать
Правда. Нравится не столько книга, сколько её общество: тяжесть бумаги в твёрдом переплёте, шершавая обложка, исцарапанные морщинами страницы с редкими чернильными кляксами. Попадались книги в мягком переплёте - их удобно читать на улице, только страшно помять обложку. Конечно, Змееносец не держит книги просто так, для одного тактильного удовольствия, - это так, порывы души, лёгкая мысль, пролетающая в процессе чтения. Ноги сами несли Змееносца куда-то вдоль полок, вынуждая бесцельно бродить в узких коридорчиках между ними, украдкой пробегая пальцами по корешкам. Зачем? Просто, для удовольствия.— Одиноко
Библиотека есть, книжных магазинов - вдоволь, и за каждым стоят печатные издания рукописей, тысячи персонажей и тысячи сюжетов, но Душа ждёт человека, так же блуждающего по библиотеке, такого же одиночку. Того, с кем можно будет посидеть на полу, выложенному узорной плиткой, и поглядеть вверх на люстру, щедро льющую жёлтый свет. Того, кто будет не слышать, а слушать бесконечные монологи о писателях, и кто поможет забраться на парту, поддерживая под руку, и заставит читать стихи. Того, кто на улице внезапно схватит за ладонь и побежит вдоль мостовой, распугивая голубей, и того, с кем не покажется странным пить дождь, подставляя лицо его каплям, и не прятаться под зонтиком. Может, не судьба? И пусть. Проведёт очередной вечер в компании поэта, - будет лучше. Змееносец тяжко вздыхает и выгоняет мысли из головы; тянет руку вверх к полке, встав на носочки, однако не дотягивается. Рукав кофты скользит вниз, обнажая запястье с тоненькой белесой полоской шрама на коже, но пальцы так и не достают до вожделенного сборника. Змееносец пыхтит от усердия, цепляется за полку, но тщетно. Очки сваливаются, и в их линзах отразился кто-то высокий, подошедший сбоку.— Нет! Отдай!
Эта лихорадочная малодушная мысль остаётся в голове, не срывается с губ, и кто-то забирает небольшой томик Байрона раньше Змееносца.— У-у, чтоб тебя, вошь человеческая!