Так называемые голубчики

Жилину пятьдесят. У него морщины, серебристые волосы на висках, и очки для чтения в тонкой бордовой оправе. Он всего этого ужасно стесняется, придирчиво разглядывает своё отражение, косится на Игоря, который и на день не постарел, и сокрушенно вздыхает. Тогда его мгновенно заключают в объятия, прижимаются со спины очень-очень тепло, и целуют выступающую на шее косточку. Игорь не дает Серёже и слова вставить. Рассказывает, что на астральных болотах серебром цветут чертополохи, и что сидя на мягком торфяном дне, видно перебежки водомерок, их тонкие полосы следов на болотной глади. Игорь прикрывает глаза - вспоминает, едва ли не шепчет. Рассказывает про янтарную луну, про то, что сияет она там куда ярче, чем на этом свете, потому что в тех топях нет солнца. За ней можно наблюдать часами и разглядеть каждую ее неровность, ребристый краешек, высокие хребты, глубокие кратеры, острые холмы. Она тускнеет, когда над лесом черным бархатом поднимается туман, но это совсем не пугает, потому что лунный силуэт никогда не исчезает окончательно и мерцающим ободом прогонит тьму если не из мира, то из смятенного сердца. Жилин слушает, слушает долго, и вдруг всё понимает. Говорить о таких вещах напрямую нельзя, не хочется. Игорь и мог бы сказать, как кто угодно другой, мол, красивый ты мужик, Серёга, не выдумывай, всё хорошо. Вот только Катамаранов мыслит иначе, категориями из других миров, где грани размыты, а смыслы абсурдны. Он смотрит на бывшего мента с больной спиной, пахнущего бальзамом «Золотая звезда», чесноком и жареным маслом, а видит луга серебряных чертополохов в седых вихрах, ночные танцы водомерок на линиях морщин, и охранительное сияние янтарной луны в ослабших с годами глазах. Жилин, конечно, знает, что никогда не увидит себя таким, никогда не сможет даже представить. Он не смотрит на себя чужими глазами, но не печалится, потому что чувствует чужим сердцем. И этого не просто достаточно, этого бесконечно много. Он верит.