Так называемые голубчики

Ёлку поставил на улице. В дачном домике места не так много, сам поместился на скрипучей кровати и слава богу, а празднику нужен простор. И вообще так гораздо красивее: снег падает, гирлянда ночь освещает. Сегодня это важно, важна каждая мелочь, день ответственный очень. Жилин позвал Игоря вместе встречать новый год. И не просто позвал - неделю ходил, подбирал слова. Надо же было сначала открыться человеку и убедиться, что он не принял это за скипидарный бред. Нужно было собственную душу наизнанку вывернуть, говорить прямо и честно. Без глупых шуток пойти на это болезненное откровение, всё равно что на коленях перед Христом покаяться, только на корточках перед оборванцем пропащим. Игорь ему в глаза смотрел неверяще, пьяный вдрызг, грязный, худой, пахнущий по́том и крысами - чёрт его знает сколько просидел в этом подвале. Зима, холодно, а податься ему больше некуда. Качнулся неловко - уронил каску, волосы сальные, грубые, влажные. Жилин и сам не понимал, почему не отвернётся как от прокаженного и в китель носом не уткнется, чтобы запахов не чувствовать. Наоборот, ласково цепляется взглядом за каждое пятно, пальцами перебирает рваные края ватника, и ждёт. Даже не ответа - знака, чего угодно, на что Игорь в это мгновение способен, на что хватит трезвости сознания. Ждёт и боится, и страх этот невольному очевидцу показался бы иррациональным, а невольному слушателю - неправдоподобным. У полковника нимб над головой, из золота отлитый, он, в сравнении с Игорем - мерило прекрасного, доблестный мученик и справедливое божество из древних мифов, обретшие единство формы в теле простодушного мента. И у него, у безупречного полковника, в горле колотится страх быть отвергнутым. Оказаться нежеланным и незначительным в пропитых глазах напротив, в глазах разнузданного маргинала, который трижды на день без пяти минут в тюрьме. Но Игорь сжал Серёгину ладонь, обдав кожу холодом и слабостью дрожащих рук. Подал знак. Это было одновременно выражение взаимности, признание, что ему тоже страшно, и обещание прийти. Поэтому Жилин ждал. Стол собрал, в доме прибрался чтобы было уютно, но не слишком опрятно, иначе Игорь будет как не в своей тарелке. Сядет весь напряжённый, будто бы инородное тело среди холеной чистоты, этого полковнику не надо. На нервах Сергей даже купил бутылку скипидара. Он вообще много чего купил и подготовил, очень хотел угодить, показать, вот как оно бывает, у людей-то. И что у них так может быть тоже. Ждал, ждал, час, другой, выпил немного для храбрости, начал переживать - выпил еще. К полуночи бутылка опустела на пять стопок, после полуночи - на девять. Игоря не было. Опустел и сам Жилин, взглядом буравил окно - там темнота, огни гирлянды зажигаются и гаснут, отбрасывая блики на калитку, в которую этой ночью никто не вошёл. Поспешил, наверное, поторопился, не дал ему времени ни на осознание, ни на то, чтобы в себе разобраться. Сам виноват, напугал. Игорь ведь все равно что кот дворовой, дикий, от ласкающей руки в угол забивается так же, как от броска резиновой калошей. Полковник вышел на крыльцо и закурил. Думал только об одном: что теперь? Ничего, наверное, раз не пришёл, всё уже. Стыдно будет, он в глаза Жилину больше не посмотрит, а настаивать полковник побоится. Так и останутся в ловушке своих недомолвок, стыда, и чувств, высказанных в пустоту, зазря. Сигарета переломилась в пальцах, Сергей стиснул зубы. Как он устал. Тоже не железный, тоже существо нежное и ранимое, тоже заслуживает, чтобы кто-то для него наизнанку выворачивался, слова подбирал правильные, ждал месяцами, искал по канавам, до позорной красноты на щеках в нем нуждался, и думал о нем, о менте продажном, у которого рука не дрогнет дом взорвать и брата убить, как о недостижимой мечте. Или хотя бы как о близком человеке. И не нужны никакие клятвы и обещания, только бы кто-то пришел и сказал, что останется, чтобы этой ночью полковнику не пришлось искать никому оправдания. Всего на одну ночь. На глаза попалась бутыль скипидара. Сергей не думал долго, не думал вообще. Шаги по ступенькам, громкий вдох и звон разбитого стекла - в нос ударил тяжелый масляный запах. Жилин чиркнул спичкой, помедлил и бросил ее в лужу под нарядной, искрящейся елкой. Следом бросил весь коробок. Пламя вспыхнуло, перекинулось на мишуру, оплавило провода, раскалило лампочки, шары, и те лопались, глухо, поочередно, как что-то внутри полковника в течение многих лет. Жилин выдернул гирлянду из розетки и уселся, рухнул на ступеньку, красный, подрагивающий от холода и чего-то еще. Ёлка горела. Горели глаза. Горел и Игорь, изнутри. От стыда, от страха, от горечи. Так сильно горел, что почти освещал сырую тьму подвала. Настолько отчаявшийся, что почти безмятежный. Утешал себя мыслями о правильности поступка, о собственной жертвенности и о том, что Серёга сделал бы так же. Не придет, и никогда не расскажет, как согласился, и как испугался после. Местное недоразумение, забулдыга, ничего кроме проблем не несущий, ни себе, ни окружающим, ни Серёге, который его зачем-то ждал всю жизнь, уважал и принимал. Смотрел на него как слепец, а видел больше, чем кто-либо еще. Не заслуживает полковник такой участи и такого Игоря, не будет у них по-человечески, потому что в нем от человека осталась разве что тень. Помучается, переболит, и разочаруется в нем окончательно. Расправит красивые плечи, вдохнет полной грудью, просияет. Оставит пепелище от ёлки, от прошедших двадцати лет и от Игоря - он в это пламя шагает добровольно, ради Жилина. Ради мента продажного, у которого рука не дрогнет дом взорвать и брата убить. Ради недостижимой мечты. Ради близкого человека.