ХАННА
В воздухе висела коричневатая дымка, напоминающая ствол дерева, который сливается с общим фоном. Но я знала, что это дым из выхлопной трубы машины Мэлоуна. Сначала сизый, а затем почти тёмный, словно масляный. Его машина была такой же, как и он сам. Сломанной. Сокрушённой. И неправильной. Я с любопытством замерла у дверей спортивного зала, где два раза в неделю занималась йогой и пилатесом. Это превратилось в своеобразную привычку, в рутину, которую я не желала менять. Мне нравилось уставать до смерти в зале, но одновременно расслабляться, даря своему телу чувство невесомости. Приятная истома и сейчас крутила мышцы моих ног и плеч. Косые мышцы живота под майкой словно горели. Я вновь чувствовала себя отдохнувшей и свежей. Но сейчас, когда я увидела Луи за рулём его серой машины, то почувствовала себя лишь живой и настоящей. Мы не виделись больше двух суток. Почти семьдесят часов. Моё сердце заныло от сладкой боли, от мысли, что он искал меня, и теперь нашёл, даже ждал перед самим залом, крутя в своих руках солнцезащитные очки. Я закинула рюкзак на плечо и вышла во двор, стуча каблуками своих босоножек по потресканному узорчатому тротуару. Ладони жутко вспотели, а дыхание участилось. Подобное испытывали лишь школьницы, которые влюблялись в старшеклассников. Я никогда не относилась к тем, кто растекался лужицей перед очередным смазливым мальчиком с модной причёской и белой рубашкой с двумя верхними расстегнутыми пуговицами. Я относилась к тем, кто горели от похоти, тоски и жажды, если перед ними возникала фигура кровавого бойца и жестокого человека, не имеющего шанса на искупление. Мне нравилось склеивать осколки и создавать целое из разбитого. Ещё в подростковом возрасте мне нравилось чинить и лечить. Мама всегда говорила, что я рождена стать доктором. Но сейчас, когда Мэлоун вышел из машины и опёрся бедром на капот, когда рывком схватил меня за плечи и жадно впился в мои губы, высасывая из меня всю жизнь и влагу, когда терзал мой рот, гладил мою спину, играл с моими волосами, то я поняла одно. Я рождена стать его. В дебрях моей памяти всё ещё живёт сказка про игрушечного солдата, который был брошен в мусорное ведро, но вдруг ожил. Его пластмассовые ручки были широко разведены в стороны, но они были пусты. Он долго ломал голову над тем, что же держал в своих руках, ещё до того, как эту вещь отобрали. А затем понял: в его руках был такой же пластмассовый автомат. И его самого выбросили только по одной причине: без автомата он стал никем. Не солдат. Не шпион. А простая игрушка с бессмысленно разведёнными в стороны руками. Я была этим солдатом долгие годы. Я была лишь красивой пустышкой, живущей красивой жизнью. Мне всегда чего-то не хватало. Чего-то важного. И им был Луи. Он сделал меня полноценной. Ощущение пустоты наконец-то пропало. Я знала, что всё происходящее между нами лишь глупый фарс. Но вот что забавно: солдат с автоматом волен делать то, что хочет. Он может убивать, защищать, даже молча стоять, но у него есть этот выбор, нежели гнить в мусорном ведре. А у меня этого выбора нет. Мой автомат убьёт меня, но я готова даже на такие жертвы, лишь бы не жить с пустыми руками. Он медленно отстранился от меня, напоследок укусив мою нижнюю губу, и я широко улыбнулась, уже не скрывая свою радость. — Скучал по мне? Луи ухмыльнулся, ехидно приподняв правый уголок своих губ. Его глаза прищурились. — Безумно. Его голос буквально источал сарказм и насмешку, но моя гордость не желала просыпаться, потому что он мог смеяться надо мной сколько угодно, но я действительно тосковала по нему все эти дни. Даже в своих чёртовых снах я скучала по нему. Даже в самых откровенных ночных фантазиях. Я коснулась его левой скулы кончиками своих пальцев. Затем лукаво хмыкнула: — Такие острые, что хоть бумагу режь. Он дотронулся до моих губ, которые распухли от поцелуев. — Такие сладкие, что даже тошно. Я с осуждением сузила глаза. — Умеешь делать девушке приятное. Боец сжал мои щёки, и наклонился. Его шёпот опалил мою кожу, расплавил её, и теперь остались лишь кости, которые тоже становились мягкими. Вот что он из меня делал. Пустоту. Выражение его лицо посуровело, стало жёстким, и по моему телу прокатилась дрожь. Он выглядел не как боец. Он был мужчиной. Но не таким, какие сотнями гуляют по Таймс-сквер, а таким, какие обычно сидят за решёткой, где им и самое место. Его резкий голос хлыстом ударил меня по слуху. — Это единственное, чего я не умею, аггел. И его губы вновь доминирующе обрушились на мои. Язык вступил в хаотичный танец с моим языком, но он не позволил мне держать всё под контролем, а взял всю инициативу на себя, и теперь требовал, отбирал, крал, и не оставлял мне ничего. Я глухо застонала в его рот, пытаясь освободиться из властного плена его рук. Из его жестоких объятий. Он словно жаждал сломать мне рёбра и раздавить мне сердце. Нет. Не словно. Он действительно этого хотел. Кривой и неисправный. Луи подхватил меня под бёдра и потащил в машину, не прекращая целовать. Мои губы горели и пульсировали, пока он требовал каждую часть меня, дыша мне в лицо, облизывая каждую щель моего рта. Не осталось ни единого места, где не побывал его горячий язык. Дёсны, зубы, стенки моего рта. Они были уже завоёваны им. Так падают стены сокрушённого города. Так некогда падала Берлинская стена. И так была побеждена самая непобедимая армия. Тысячам понадобились оружие, бомбы и самые хитрые уловки. А ему хватило лишь одного взгляда, чтобы я сдалась, добровольно отдавшись в руки врага. Луи шумно оторвался от моих губ, а затем отстранился и что силы захлопнул за собой дверь машины. Я прижалась к спинке сиденья, дыша так тяжело, что стало даже больно глотать проклятый сжатый воздух в салоне. Он сел за руль, сжимая его так, что костяшки его пальцев побелели и теперь угрожали прорвать кожу. — Ты отдашь мне это. Сейчас. — низким голосом прохрипел Мэлоун, вдавливая ногу в педаль газа. — Я не собираюсь больше ждать. И всё же… Он колебался. Почему его всё ещё волновало моё согласие? Это не в его стиле. Я уставилась на дорогу, чувствуя, как одежда прилипает к моему телу от выступивших на коже мелких капелек пота. Моё сердце бешено заколотилось, но решимость всё же наполнила меня теплом изнутри. — Я тоже устала тебя ждать. Луи бросил на меня короткий непроницаемый взгляд, но затем увеличил скорость, чтобы поскорее добраться до зала. Своего тренажёрного зала. Вот где мне было суждено лишиться невинности. В самом убогом районе Нью-Йорка, в окружении боксёрской груши, ринга и грязи. На короткое мгновение я вновь смутилась, сомневаясь в том, что делаю всё правильно. Но какое бы светское воспитание я бы ни получила, часть меня, такая же тёмная и извращённая, как душа моего отца, и душа Мэлоуна, продолжала расти, пока не раздавила всё. И радость, и надежду, и свет. Я не была мечтательной принцессой из старой сказки, которая свято верит в долгую и счастливую жизнь. Я была её полной противоположностью, которая бы пожертвовала многим, чтобы получить то, что хочет. А желаемое всегда бывает запретным. Это как яблоко из Эдема, которое нельзя вкусить. Но искушение всегда сильнее. По крайней мере, люди часто проигрывают в этой недолгой схватке. Дверь зала распахнулась, а затем жалобно заскрипела в петлях, прежде чем с треском захлопнуться за нашими спинами. Рука Луи обвилась вокруг моего предплечья. Я спотыкалась, едва находя в себе сил бежать за ним с такой скоростью. Он не стал спускаться на самый нижний этаж. Вместо этого повёл меня наверх, по витой и скрипящей лестнице, ступеньки которой уже заметно осели со временем. Я с удивлением разглядывала коридор, широкий и разветвляющийся. Здесь было чище, чем внизу. Здесь пахло жизнью, а не только потом и кровью. Луи пнул первую же дверь, потянув меня за собой, чтобы толкнуть на кожаную софу, одиноко стоящую у стены. Я оперлась на локти, пытаясь успокоить своё бунтующее сердце. Мэлоун медленно закрыл дверь и надвинулся на меня. Его голодный взгляд просканировал моё тело, а губы всё кривились в торжествующей улыбке. Луи сжал мою талию сильными руками, словно желая с хрустом её разломать, и прижал к своему горячему телу. Его хриплый шёпот почти прожёг озоновую дыру на мочке моего уха. — Слишком поздно, чтобы отступать. Мои руки обвили его шею, пока Мэлоун нетерпеливо избавлял меня от джинсовых шорт и задирал мою майку. — Слишком поздно, чтобы даже думать об отступлении. — прошептала я в его скулу. Его рука скользнула ниже, гладя мой живот, очёрчивая контур пупка, а затем ещё ниже, играясь с тонким поясом моих трусиков. Ткань насквозь промокла и прилипла к моей коже. Я возбудилась только от его дыхания. От его запаха. От его близости. Мне не хотелось думать о том, что же я почувствую, когда Луи раздвинет мои ноги своими плечами и доставит мне удовольствие языком. Он определённо был не из тех, кто с готовностью спускался вниз, чтобы девушка кончила от его рта. Этого насмешливо искривлённого рта, который манил меня, как пламя мотылька. Я хотела сгореть в нём, вот что было паршиво. А Луи был не против сжечь меня в себе, и это было второй проблемой. Мэлоун задышал тяжелее, прижимаясь подбородком к моей макушке. Я чувствовала, как эрекция распирает его ширинку, заставляя гореть от неудовлетворённости, а он точно был не самым терпеливым человеком Нью-Йорка. Боец помедлил, поглаживая пальцами мою кожу, которая покраснела от следов резинки трусиков. Я ласкала его бритые виски, и с трепетом вглядывалась в самую душу Мэлоуна, пытаясь его понять, но что ещё больше: попытаться спасти его. Его глаза вспыхнули, но не от похоти, что было сейчас удивительно. А от радости, злой и опасной. Неправильной радости. Садистской радости. Так радуется убийца, склонившийся над телом своей жертвы. Так радуется насильник, когда видит растерзанное собой тело. И так радуется Луи Мэлоун, когда добивает своих соперников, лишая какой-нибудь конечности. Чаще всего это бывали руки или ноги, а порой и челюсть. Но мне он разбил только сердце. Проклятое сердце, которое колотилось как бешеное только от одного лишь его потемневшего взгляда. Я замерла от страха, который внезапно завладел всем моим телом. — Луи? Он зловеще сощурил свои глаза. Я затрепетала, когда его рука что силы сжала моё горло, перекрывая доступ кислорода. Моё лицо начало медленно краснеть. Кровь хлынула к щекам. В висках завибрировало. Воздуха стало катастрофически не хватать. Я судорожно задёргалась, безуспешно пытаясь ослабить его хватку. — Луи… Луи! Его глаза горели в каком-то безмолвном отчаянном безумии. Я бешено вцепилась ногтями в его руки, царапая грубую кожу, и даже увидела капельки крови, выступающие на глубоких царапинах, но он только усилил давление, продолжая бороться со мной. Он убивал меня? Почему? Он не стал бы… Но вскоре сознание совсем помутнело. Не осталось ни жутких вопросов, ни страха. Было только дикое желание выжить. И я хваталась за все невесомые нити, которые помогли бы мне остаться в мире живых. Мэлоун наклонился так низко, что жар его губ опалил мой нос. Его хватка ослабла, но всего лишь на одно проклятое мгновение, чтобы позволить мне сделать жадный вдох. Я захрипела, пытаясь выдавить из себя членораздельные слоги. На глаза невольно навернулись слёзы, и несколько капель скатились с моих ресниц, чертя блестящие солёные дорожки на щеках. Луи наклонился, и кончики наших носов соприкоснулись. Я проглатывала его дыхание, те жалкие крохи воздуха, которые он мне дарил. — Не смотри на меня так. — прорычал он в мои губы. — Не смотри! — Как…так? — прохрипела я, облизывая пересохшие губы, когда Луи наконец-то разжал руку. Несколько жадных вдохов восстановили запас кислорода в моих лёгких. Кожа шеи пульсировала. Не самое приятное чувство. — Как он. — прошипел он. — Как чёртов спасатель. Ты не спасёшь меня от меня самого. — Тебя не нужно спасать. — ответила я, слегка приподнимаясь. — Ты не нуждаешься в спасении. — Твой взгляд говорит о другом. — спокойно ответил Луи, словно вставляя последний пазл, и картина вдруг стала целой. Я отвела глаза в сторону. Он читал меня так легко, что это даже пугало. Синдром спасателя и исцелителя у меня в крови. Я верила в то, что смогу восстановить его. Но Мэлоун действительно не нуждался в исцелении. По крайней мере, в моём. Возможно, мы оба чертовски запутались. И оба не подлежали исцелению. Я замерла в той же позе, пока его тёмно-зелёные глаза изучали мои. Затем Луи наклонился и прижался губами к моей шее. Провёл подушечками пальцев по следам, оставленным собой. Горькая усмешка искривила его губы, когда он оставил горячий поцелуй на моей ключице. Я напряглась, когда Мэлоун зубами стянул лямку майки, обнажая мою грудь. — Расслабься, аггел. Я умею совмещать боль и удовольствие. Горячие влажные следы от его поцелуев пылали на моей коже, продолжая тянуться от ключиц до полушарии груди. Его зубы впились в мой набухший сосок, и я выгнулась от удовольствия, хватаясь за его волосы. Шершавая ладонь бойца скользнула под майку, задирая её. Кружево мягкими розовыми складками собралось под моей грудью. Луи сложил ладонь чашечкой, сжимая мою грудь, прежде чем припасть ртом к затвердевшему соску. Я ахнула, а затем тихонько вздохнула, не желая показывать ему свою уязвимость. Ненавижу покорность. Горячий язык обвёл мой сосок неровным кружком, прежде чем втянуть его в рот, сжимая его губами, посасывая кожу, которая и без того дико пылала. Дрожь пронеслась по моей спине, прежде чем весь жар скопился в самом низу живота. Мэлоун оторвался от моей груди, чтобы провести языком по горлу, оставляя влажный зудящий след. Я вновь сухо кашлянула, вспомнив про удушье. Луи остановил свой взгляд на моих губах, и я увидела скрытую пелену его острой душевной боли. В нём не было сострадания, не было сожаления, но в глазах сквозило понимание. Нет, не понимание. Узнавание. Он знал, каково же быть здесь, внизу, под чужой властью. Что же с тобой произошло? И действительно ли ты нуждаешься в спасении? Пытаешься причинять другим боль, чтобы тебе не было одиноко в своём внутреннем хаосе? И кому же от этого легче? Тебе, мне, тому, кто заставил тебя стать таким? Ломать уже сломанное не так интересно, верно? Я приподнялась, опершись на локоть. — Больно? — вдруг хрипло прошептал он, поглаживая моё горло, водя пальцами по покрасневшей коже. Затем наклонился и прижался губами к венке, бешено бьющейся на шее. Начал горячо и жадно целовать мою шею, словно пытаясь облегчить зуд на коже. — Почему? — сердито прошептала я, почти ненавидя его за это раздвоение личности. То нежен, то груб. То целует как преданный раб, то пытается задушить как заклятый враг. — Почему ты это делаешь? — Потому что хочу причинить тебе боль, но это убивает меня. — сквозь стиснутые зубы пробормотал он. Я не понимала его. И всё же… Не понимала я себя ещё больше. Почему я всё ещё здесь, с ним, под ним? Луи опёрся на свои локти и медленно спустился вниз, проводя кончиком носа по моей коже. Никакое лезвие ножа не сравнится с его дыханием. Оно вспарывало мою плоть, чтобы проникнуть в меня, под мою кожу, и остаться там навсегда. Вечный яд, который никогда не выветрится из моего сердца. Его губы остановились у резинки моих трусиков, грубая ладонь скользнула под ткань. Я затаила дыхание, готовясь к неизбежному. Но вместо крика, с губ сорвался сдавленный стон, когда он провёл кончиком указательного пальца по моему клитору, который буквально умолял о внимании. Смочил два пальца в влаге, сочившейся из меня даже через ткань белья, подобно прорванной плотине. Я вцепилась зубами в нижнюю губу, пытаясь сдержать стоны, когда Луи начал совершать плавные круговые движения пальцами, обводя ими мой клитор. Электрические разряды пробежались по позвоночнику, и рикошетом стрельнули меня по животу. Я приподняла бёдра, качая ими и двигаясь ему навстречу. Он словно знал моё тело, каждую его клетку, каждый его дюйм. Знал почти тысячу лет и выучил наизусть каждую уязвимую точку. Ни один мой оргазм, который я доставляла себе сама, не сравнился бы с тем, что я чувствовала только от его касаний, даже не взрываясь. Его тело было напряжённым, глаза горели, пока он пожирал меня голодным взглядом и изо всех сил боролся за контроль. Я рухнула на софу, уже не сдерживая стоны, которые становились всё громче и недостойнее. Луи щёлкнул пальцами по бугорку, и я скрючилась, дыша через рот, жадно хватая воздух сухими губами, чтобы не задохнуться от исступления. Волны, такие горячие, словно не морские, а пламенные, обжигали моё тело, и заставляли мои колени дрожать от экстаза. Пальцы ног свело от сладкой судороги. Сквозь расплывчатый туман перед глазами я видела, как одним рывком он срывает с себя футболку, оголяя своё мускулистое тело. На нём не было шрамов или уродливых отметин от ожогов. Его кожа была гладкой, смуглой, и только на мышцах пресса большими бутонами роз расцвели синяки, поражающие своими разнообразными оттенками и размерами. Следы долгих и изнуряющих боёв. За футболкой последовали брюки, а затем и чёрные боксеры. Он склонился надо мной, полностью обнажённый, мускулистый, с горящими от похоти глазами. Я опустила взгляд ниже и задохнулась от волнения. Сердце уже не контролировало свои удары. Кровь зашумела в ушах от вида его эрекции. Я судорожно вздохнула, ёрзая бёдрами, чтобы не сползти с софы на пол. Он ловко ухватился пальцами за края моих трусиков и потянул их вниз, оставив меня обнажённой, без единого клочка ткани. Некоторое время боец жадно разглядывал моё тело, и недостаток в словах показался мне абсурдным. Говорили лишь его глаза. Они кричали обо всём, что я жаждала услышать. И ни на секунду не умолкали. Его ладони коснулись моих коленей, одним требовательным махом раздвигая их в стороны. Мэлоун красноречиво взглянул на меня, облизывая свои губы. — Что… — выдохнула я, с трудом выдавливая из себя человеческие звуки. — Ты ещё не готова принять мой член. — с поражающим спокойствием ответил он, закидывая мою левую ногу на своё плечо. Я вонзила ногти в кожаную обивку софы. Господи. Это было то, о чём я мечтала, но даже не надеялась. Язык Луи провёл обжигающую дорожку от самого центра до клитора. Я задрожала, пытаясь совладать со своим предательским телом. Сознание испарялось, а глаза медленно закатились от удовольствия. Луи сжал мою талию, притягивая к себе ещё ближе, пока полностью не зарылся лицом в мои бёдра. Его язык некоторое время кружился вокруг клитора, а затем он пососал его, вызывая лёгкую тянущую боль. Я коротко вскрикнула, выгнувшись дугой. Луи всё ещё настойчиво облизывал мою кожу, когда его палец скользнул внутрь, застав меня врасплох. Мои мышцы сжались вокруг его пальца, пульсируя и содрогаясь. — Блядь. — пробормотал он, поднявшись и зарывшись носом в изгиб моей шеи. А затем начал двигать пальцем, покоряя мои дрожащие стенки, проникая глубже с каждым разом. Дискомфорт и боль притупились, уступая место бледной вспышке наслаждения. Я вжалась грудью в его грудь, ища его губы. Он поймал мою нижнюю губу, а затем уже и верхнюю, всецело завладев моим ртом, сминая мой язык. Кожа к коже, дыхание к дыханию. От него пахло сексом и лаймом. Пахло адом. Потом. И моей возможной гибелью. Мэлоун отстранился от моих губ, чтобы демонстративно облизать свои мокрые пальцы, только что побывавшие во мне. Я тяжело дышала, не зная, как мне стоит на это реагировать. Луи выдохнул на мою шею, и кожа вмиг покрылась мурашками, размером со слонов, если не больше. Его язык скользнул по моей ушной раковине, прежде чем он втянул мочку моего уха в рот и слегка пососал его. Это действие тут же отозвалось слабой пульсацией между моих ног. Пальцы онемели, а тело оцепенело и вытянулось в одну струнку. — Ты не прикажешь мне остановиться? — насмешливо прошептал Луи, задыхаясь от возбуждения. — Нет? Его рот переместился на моё пересохшее и опухшее горло, покусывая, облизывая, жадно всасывая участки покрасневшей кожи, чтобы оставить там свои дикие отметины. Я предпочитала двигаться на равных условиях, а не идти на его поводу как послушная гончая. Поэтому вцепилась ногтями в его лопатки, царапая татуированную кожу, и что силы оттолкнула его от себя. Луи перекатился на спину, тяжело дыша. Его губы покраснели и опухли от поцелуя, подбородок и едва заметная щетина блестели от моих соков. Он ухмыльнулся и закинул руки за голову, непринуждённо реагируя на вспышку моего гнева. Я сердито прищурилась, сдувая пряди волос с лица, ненавидя его так сильно, что это даже переросло в отвращение. Ненавидя так сильно, что моя одержимость стала только ещё более мощной. Как взрыв, как хаос, как чёртов конец света. Луи протянул ко мне руки и сжал мои бёдра. — Мне нравится твой взгляд. — пробормотал он, продолжая мять мою кожу. Конечно. Это была его конечная цель. Заставить меня ненавидеть его. Это чувство было для него слишком знакомо. Он хорошо понимал ненависть, знал все её закоулки и преимущества. Ненависть и страх. Этого он от меня ждал. — Ошибаешься, если думаешь, что я тебя боюсь, — прошипела я. — Я не из тех девушек, которые не могут защитить себя. Ты возьмёшь меня силой только с моего разрешения. Наши взгляды встретились. — Не сомневаюсь, аггел. Я не думал о тебе как о тех девушках. Я думал о тебе как о невменяемой и безумной. Ты создана для меня. Не отводя от него пристального взгляда, я оседлала его пресс, сжимаясь и дрожа от ощущения его горячей кожи, подобной раскалённым углям. Он погладил мой живот, подаваясь вперёд. Его глаза искрились от возбуждения, и новая волна влаги не заставила себя ждать, заставляя мои бёдра почти ныть от желания. — Даже если мы вскоре и расстанемся? — прошептала я. Луи резко сел, недобро прищурив свои глаза. Он сжал моё бедро ещё крепче. Его взгляд говорил о тёмном собственничестве. — Ты всё равно останешься моей. Верно. Нашу суть не изменить. А он окончательно превратил меня в грешницу. Я уже приподнималась на коленях, когда Луи перевернул меня на спину, широко развёл мои ноги, и вошёл в меня одним толчком. Твёрдым и уверенным, без единой тени колебаний и сомнений, но я громко ахнула и вздрогнула. Меня словно сильно ущипнули, резкая острая боль пулей пронзила бёдра. Я выгнулась, безнадёжно хватаясь за его плечи. Мэлоун не замер, позволяя мне привыкнуть к новым ощущениям. Он начал двигаться, с каждым выпадом проникая глубже, не до самого конца, но всё же наполовину, заполняя меня до предела. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, когда я задрожала под ним, потная и окончательно разбитая им. Луи двигался плавно и неспешно, замедляя темп до умеренного, но когда распознавал на моём лице признаки боли, то гладил мою щеку грубыми движениями, заставляя меня совсем терять голову, медленно сходить с ума. Он не был нежен, но я чувствовала его скрытое желание ослабить мою боль. И от этого моё сердце раскалывалось на тысячи мелких, почти атомных частиц. Я бурлила как полноводная река. И сейчас я уже не была так уверена в том, о чём говорила ему ранее. Это не он нуждался в спасении. А я.ЛУИ
Я не стал на неё давить. Её лицо покраснело, брови хмурились, пока боль пронзала её тело, а губы дрожали, с тихим свистом втягивая воздух. Я наклонился, целуя её, но она вздрогнула, когда я шире раздвинул её колени, закидывая идеальную длинную ногу на своё бедро, предоставляя себе доступ погрузиться в неё ещё глубже. Моё тело жаждало большего, я желал врезаться в неё так же безжалостно и быстро, как и в Дель в прошлый раз. Я слышал её учащённое дыхание, но продолжал бороться за контроль, потому что какая-то часть меня не желала причинять ей какой-либо физический ущерб. Чёрные глаза Теи вспыхивали, пока я покрывал жадными поцелуями её шею и скулы. Пот катился с моих висков, капал на её губы, щёки. Она смотрела на меня так, словно теперь нам обоим нет спасения. А разве оно когда-нибудь было, мой маленький аггел? Мы прокляты. Ты потянулась ко мне только по той причине, что дьяволы всегда притягиваются друг к другу. Потому что мы суждены быть сломанными, но эти гребаные трещины сделают нас только сильнее и прочнее. В нас достаточно смелости, чтобы искать удовольствие в запретных вещах. Не отказывай себе даже в этих крупицах удовольствия. Это единственное, что нам доступно. Мои бёдра ударялись о неё с очередным толчком, и я медленно терял контроль, как над своим членом, так и над всем сознанием. Теа напряглась от боли, но продолжала прямо глядеть на меня, сводя с ума. Я склонился, требуя её губы. И только трахая её рот языком, смог забыть про этот чёртов взгляд, знакомый, некогда спасший меня. Сильнее. Жёстче. Неконтролируемее. Пол заскрипел под низкими ножками софы, кожаная обивка скользила под нашими потными телами, пыль сыпалась с потолка. Я выдохся, с силой сжимая челюсти, чтобы не кончить раньше времени, но продолжал остервенело вдалбливать её в эту чёртову софу. Чёрт возьми, она слишком хорошо чувствовалась. Я был грешником, увидевшим обломок рая, даже ступившим на его территорию, хотя был недостоин даже дышать его воздухом. И дело было вовсе не в том, что она особенная. Я понял это ещё в первую же ночь. А в том, что я был первым, кто заставил её испытать оргазм, и первым, кому она это позволила. По собственной воле. Мои ладони сжимали её грудь, теребили и щипали её соски, гладили её затылок, и обнимали её за спину. Она издала громкий стон и задохнулась от крика, когда вдруг выгнулась в пояснице. Её ноги, обнимающие меня за бёдра, задрожали, а внутренние стенки крепко стиснули меня. Это было похоже на гребаную влажную атласную перчатку, обволакивающую меня со всех сторон. Теа задрожала подо мной, издав короткий вскрик, и запрокинув голову, обнажая своё белоснежное горло. Мой член дёрнулся внутри неё, и я застонал, прижавшись лбом к её лбу, желая похоронить себя в ней. Умереть в ней, и это, чёрт возьми, было бы лучшей смертью для такого, как я. Она уткнулась носом в основание моей шеи, издав хныканье и стон, смешанные со всхлипом. Я наклонился к её губам. — Тише… Теа поджала губы, скрывая от меня выражение своего лица. Её подбородок задрожал, когда я вышел из неё. Наши тела шумно оторвались друг от друга. А затем я поднял её на руки, чтобы спуститься вниз. Ступеньки трещали под моими ступнями, а Теа продолжала прятать от меня свой взгляд, утыкаясь носом в мою грудь. С её ног капала влага, извращённая смесь из нашего пота, девственной крови и моей спермы. Она продолжала молчать, даже когда я зашёл в душевую кабину и включил воду. Раздалось жалобное бульканье. Сначала потекла ржавая вода, имеющая янтарный цвет, и я помедлил, подставляя под струю свою спину. Затем вода стала совсем прозрачной, и я прижался к кафельной стене, позволяя ей заливать тело Теи. Она стучала зубами, хотя вода была тёплой. Её глаза заблестели, и я был почти уверен, что это слёзы, пока она не спрятала лицо под золотым покрывалом своих волос. Её вздохи отдавались эхом в пространстве ванной комнаты. Я поднял руку, ловя капли воды, прежде чем скользнуть ладонью по её икре, поднимаясь выше, касаясь её бёдер. Теа тихо зашипела, когда мои пальцы раздвинули её сведённые ноги, чтобы смыть следы секса. Будь моя воля, она бы насквозь пропахла мной. Но я видел в её глазах то, что заставило меня пойти на то, чего я раньше не делал. Её ресницы затрепетали, когда я наклонился ниже. Она тихо шепнула: — Я… — Это имеет для тебя такое значение? — грубо отрезал я. — Твоя девственность? — Для моей семьи — да, имеет. — ответила она, быстро заморгав. — Я не жалею, не волнуйся. Но чувство, словно ты отобрал у меня что-то ценное… Ты не поймёшь. — Мы не суеверные дикари, аггел. Передай своей семье, что я изнасиловал тебя, если это принесёт им облегчение. Она подняла на меня свой ясный взгляд, и я ухмыльнулся, поняв, что она не плачет. Несокрушимая. — Ты пытаешься утешить меня? Я пожал плечами. — Ненавижу слёзы. Это признак слабости. — Гораздо лучше кровь, верно? — в её голосе прозвучали странные болезненные нотки. Она провела пальцами по моему лицу, вызвав у меня те эмоции, которые любили жить в темноте. — Это признак уязвимости. — Ты уже пролила из-за меня свою кровь. И однажды я истеку кровью ради тебя. Она вздрогнула, и её брови сошлись на переносице. — Это обещание? — Это долг. — коротко ответил я, затем выключил воду. — К тому же… Не только я отобрал у тебя что-то ценное.ХАННА
Моё тело ломило от боли, когда я застыла перед зеркалом, выбирая подходящую одежду. Водолазку, чтобы скрыть следы ярких засосов на шее, и оксфордские брюки, чтобы никто не увидел синяки и ссадины на моих ногах. Серебряное кольцо на указательном пальце левой руки Луи оставило длинные кровоточащие царапины на внутренней стороне моих бёдер. Я распустила волосы и вздохнула, глядя на своё отражение. Прошло уже двое суток, и только сегодняшним утром я осмелилась выбраться из постели, решив больше не прикрываться усталостью. Мои ноги не держали меня ещё в первую же ночь, но сейчас тело восстановилось, и мышцы требовали физической нагрузки, к которым так привыкли. Папы не было дома, а мама устроилась на террасе с тётей Софи. Я скривилась, когда проходила мимо этой жуткой женщины, страстно любящей лезть в дела нашей семьи. Она и сейчас постаралась на славу, высказавшись на тему моего наряда, выразительно приподняв при этом правую бровь: —…а Ханна слишком зажата и… — Моё восхищение дяде Крису, который видит это адское лицо каждое утро, — пробормотала я, а затем наклонилась к маме, оставляя лёгкий поцелуй на её щеке. — Привет, мам. Она подняла голову, встревоженно оглядывая меня с головы до ног. — Ты уже хорошо себя чувствуешь? — Живее всех живых. — бросила я напоследок, скрываясь за стеной. За кухонным столом сидел вечно недовольный Джейкоб, неторопливо потягивая кофе. Он был в одних лишь шортах, и его блестящие от пота мускулы дали мне понять, что сегодняшнее его утро началось точно так же, как и всегда: с упорных тренировок. — Усталость быстро прошла? — язвительно парировал он, когда я отобрала его чашку и осушила её в два глотка. Как и в детстве, Джейкоб с невозмутимостью делился со мной всеми своими вещами. — Истощение под названием «Радужное похмелье», угадал? Я нашёл бутылку виски в мусорном ведре под твоим письменным столом. Я фыркнула и схватила гроздь винограда со стеклянной миски на столе, развалившись на стуле. — Возможно, тебе стоит завести девушку, чтобы нянчиться с ней, пока меня не будет рядом. Серьёзно, Джейкоб? Хватит опекать меня. — Я не опекаю тебя, — прищурился он. — Ты моя сестра. — Поверь, в словаре синонимов «сестра» и близко не стоит рядом с «раба». — О каком рабстве речь? Я возмущённо взмахнула руками и закатила глаза. — Год назад вы с папой установили JPS-передатчик в моей машине, что же это по твоему? Вы бы ещё родительский контроль на моём телефоне включили, чтобы я даже на взрослые сайты не смела заходить. О Боже, о Боже, да, я тоже это делаю! Джейкоб хлопнул ладонью по столу. Его ноздри гневно раздулись, делая его лицо совсем комичным. Он всегда был таким милым. Всё равно что плюшевый мишка с ножом или пушистый утёнок с пулемётом. — Заткни свой рот, Ханна. И расскажи мне про того, к кому ты всегда убегаешь. — Как я могу это сделать, если ты приказал мне заткнуть рот? Желаешь невозможного? — притворно изумилась я, закидывая ногу на ногу. — Не смешно. Мне следует выбить из тебя признание? Я пошевелила кончиками пальцев и пульнула в него косточками от винограда. — У меня нет щекотки, а избить ты меня не сможешь. Глаза Джейкоба угрожающе сузились, кулак напрягся, сжимая десертную ложечку. — Почему ты в этом так уверена? — Твоя светлая душонка будет против. Ах да, и папа выбьет из тебя всё дерьмо, если узнает, что ты причинил мне боль. Не повезло, не повезло… Он слегка улыбнулся. — Избалованная папина дочь. — Ты действительно считаешь это оскорблением? Огорчу тебя, быть дочерью Арчера Эванса в Нью-Йорке — это самый настоящий престиж. — Это самое настоящее проклятие, и ты это знаешь. — Джейкоб встал и лениво потянулся, демонстрируя мне свои мускулы. Я улыбнулась. Он любил хвастаться своей физической формой. — Ты просто Апполон, братец. — У Апполона был маленький член. — недовольно нахмурился он. — Вот видишь? Вылитый Аполлон. Один в один... Он резко подскочил ко мне и скрутил мне руки за спину, как самому отъявленному преступнику Готэма. Я ахнула, пытаясь пнуть его в пах. Джейкоб крепко сжал мои предплечья, и мышцы заныли от боли. — Ну хорошо, хорошо! Не Аполлон, а «Давид» Микеланджело. У него на целый дюйм больше. — Да я тебя сейчас… — вспылил Джейкоб, и повалил меня на пол, щекоча мои ступни. И хотя я всегда клялась, что это так не работает, но тут же взорвалась от хохота. Тётя Софи наверняка сейчас закатила глаза, но мне было приятно осознавать, что прежние Джейкоб и Ханна всё ещё живут в нас.ДЖЕЙКОБ
Мне с трудом удалось взять под контроль своё дыхание, чтобы оно не выдало меня при первой же секунде. Засада — чертовски сложная миссия. Мышцы уже затекли, а терпение медленно иссякало. Боль в рёбрах заставила меня нахмуриться. Я не был убеждён в том, что они не сломаны. В последнее время противников на общих тренировках становилось всё больше, а мои силы испарялись, стоило мне сделать первые удары. Я ненавидел это чувство, но мне никогда не стать таким, как мой отец. Он был безжалостным и жестоким, когда дело доходило до кровавых боёв, а я терялся, потому что ненавидел причинять людям боль. Ханна смеялась надо мной даже в детстве, когда я не стал избивать мальчишку, угнавшего мой велик. Я мог бы. Но не стал. Меня отталкивало насилие. Я презирал его всем своим существом. Я не был светлым и хорошим человеком. Но не был и плохим. И ненавидел себя за это. Ханна словно впитала в себя всю ярость, боль и кровожадность нашего рода. А я стал тем, кто унаследовал мамину теплоту и альтруизм. Часть меня бунтовала, требуя большего. Но настоящий Джейкоб был не таким. Тень. Вот кем я был. Я был тенью погибшего Джейкоба, сводного брата отца. Рыжего парня, который умер несправедливой смертью на его руках. Я всегда был его призраком. Папа видел во мне только его. Он словно пытался общаться с ним через меня. Но тот Джейкоб был другим. Тот Джейкоб был его гордостью. Разочарование. Вот кем я был. Не такой, как он. Не такой, как все. Я был гребаным человеком, который умеет сострадать и ненавидит бойцовские клетки. С самого детства меня учили быть нерушимым. С самого рождения отец закалял меня. Он любил меня так, как только мог. Как только способен на это чувство. Но в глубине души он знал, что мне никогда не стать таким, как он. Он хорошо это знал. Я был таким лишним в семье Эвансов, что это порой угнетало меня. А проклятая Ханна убивала меня своей жаждой попасть в очередные неприятности. Я сидел в кустах во дворе её университета уже полчаса, но не намеревался сдаваться. Наконец, стеклянные двери распахнулись, и целая толпа студентов вывалилась наружу, смеясь, громко разговаривая и пытаясь столкнуть друг друга, чтобы выйти вперёд. Моя сестричка не была исключением. Она всегда ходила в гордом одиночестве, но только сегодня я заметил, что она превратила тротуар в подиум, а обычную ходьбу в гребаное дефиле, стуча своими каблуками. На неё глазели многие парни, но к моему счастью, она либо игнорировала их, либо смотрела на них свысока, как на жалких тараканов. Это было в новинку. Раньше Ханна предпочитала просто не замечать их. Если её взгляды изменились… То было ли ей с кем сравнивать этих парней? Эта мысль меня невольно встревожила. Ледяная королева, но с чёрными глазами и огненной душой. Она прошла мимо куста, за которым я сидел, и подошла к своей машине. Нашего водителя там не было. Интересно. Я прыгнул за свой «Шевроле», намереваясь не отставать от неё. Она неплохо водила, но имела привычку врезаться в чужие капоты, только ради того, чтобы выпустить весь пар. Но сегодня Ханна водила прилежно, уступая дорогу почти каждому. Я прищурился, подавшись вперёд и сжимая руль. Моё удивление пересилило все остальные эмоции, когда она повернула в сторону Южного Куинса, одного из самых бедных и убогих районов Нью-Йорка. Что же она там потеряла? Я потянулся к телефону, лежащему на соседнем сиденье, чтобы позвонить ей, но тут же вдавил ногу в тормоз, когда машина Ханны остановилась у старого тренажёрного зала. Меня словно окунули в ледяную воду. Этот адрес был слишком мне знаком. Луи, дьявол его побери, Мэлоун. Это ведь его убежище. Гребаный сукин сын, у которого одержимость причинять людям боль. Я ненавидел его ещё с детства. Знал, что этот ублюдок когда-нибудь покажет своё истинное лицо. Он рано сошёл с пути, бросив всё и всех, и напрочь разочаровав моего отца. Он повёлся на обманчивый аромат преступного мира, и дрался в тех клубах, где избиение до потери сознания было даже обыденным. Кровожадный сукин сын, но сильный. Я вышел из машины, но затем застыл на месте. Моя рука, которая собиралась закрыть дверцу, словно заледенела. На улицу вышел Луи, вытирающий полотенцем своё блестящее от пота лицо. Но больше всего меня уничтожило то, что Ханна подошла к нему и обвила его шею руками. Мэлоун развратно ухмыльнулся и сжал её бёдра, наклонившись, чтобы поцеловать её в губы. Так, словно сейчас проглотит её, и вырвет ей язык. Уничтожу. Меня трясло от бессильной ярости. Я сделал шаг вперёд, но когда Ханна тихо засмеялась и крепче обняла его, то я почти услышал треск в собственной груди. Сердце провалилось в бездну. Вот к кому она всегда убегала. И в свой день рождения тоже. К извращённому садисту, который калечил любого, кто смел бросать на него косой взгляд. И к тому, кого в нашей семьей все так отчаянно ненавидели. К Мэлоуну.