СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
АРЧЕР
Я с силой пнул боксёрскую грушу, и крючок, крепко вбитый в потолок, задрожал. Цепь громко зазвенела, но мой следующий удар вырвал крюк из потолка вместе с куском балки. Боксёрская груша, набитая песком, тут же упала наземь. Рядом с раздражающим звоном на пол приземлилась тяжёлая и заржавевшая цепь. Холодная решимость и ярость наполнили меня, как это часто бывало, когда всё шло не так, как я хотел. Жизнь в Нью-Йорке совсем не была такой, как я себе представлял. Покидая Калифорнию, мы с Тарой надеялись начать всё с чистого листа, новую жизнь, без прошлых потерь. Это не было бегством, это должно было стать началом. Но где бы я ни был, тьма жила во мне, а значит, всё ещё жило и желание причинять боль и изредка выпускать на волю своих дьяволов. Я искупал грехи кровью. В этом была вся моя суть. Бои не были частью моей жизни. Они были её составляющей. Мирное существование определённо не для меня. Тара принимала меня. Я был многим ей обязан. Особенно в те моменты, когда приходил в наш особняк поздней ночью, весь в крови, пребывая в злобе и ярости, оставляя за собой кровавые следы на паркете. Она показывалась из спальни, сонная, босая, в своей тонкой полупрозрачной сорочке, с этими чёртовыми понимающими глазами оливкового цвета. Замирала на пороге нашей спальни, обнимая себя за худые плечи, а затем подходила ко мне, чтобы сцепить свои руки на моих бёдрах. Прижималась щекой к моей груди, и ярость тотчас покидала моё тело, не до конца, но всё же часть тёмного каждый раз испарялась. Она всегда прощала меня, заставляла забывать всю боль. Каким бы сильным я ни был, Тара была не слабее меня. Она была бойцом, но не таким, как я. В ней всегда жил свет, и этот свет всегда спасал меня. Я знал, что скорее разорву всех на части, нежели позволю кому-нибудь причинить ей боль. И знал, что даже если кровавый бой и подарит мне всё то, чего я хотел и жаждал, но то, что дарила мне Тара — не заменит ничто. Я зарывался носом в её светлые ароматные волосы, обнимая, криво улыбаясь, всё ещё видя в ней официантку, яростно пытающуюся освободиться из моих объятий. Всё ещё видя в ней невесту, с робкой улыбкой шагающую к алтарю. И всё ещё видя в ней девушку, родившую наших близнецов. Тара обеспокоенно взглянула на меня. — Всё хорошо? Я покачал головой, злой, потому что вновь пролил много крови. Пытки дарили мне то, в чём я нуждался, но отбирали то, чем я жил. Тара внимательно вгляделась в моё лицо, а затем разжала руки, чтобы исчезнуть в спальне. Разъярённый, но уже изнутри и лишь на самого себя, я прошагал в ванную, чтобы смыть с себя следы насилия. После ледяного душа вошёл в гостиную, утопающую в полутьме, и сел на диван. Тара постучала по дверному косяку, хотя дверь была открыта настежь. — Можно? Я кивнул, оборачиваясь к ней. На её руках сладко посапывала Ханна, скрутившаяся в мягкий клубок. На ней был розовый комбинезон с полумесяцами и кроличьими ушками на капюшоне. Тара бесшумно прошагала к дивану, неся Ханну. Затем чуть наклонилась. — Возьмёшь её на руки? Я внимательно взглянул в глаза своей жены, понимая её намерения. Она тепло улыбнулась. — Джейкоб требует отдельного внимания. А Ханне сегодня нужен только ты. Я медленно кивнул, прежде чем взять нашу дочь на руки. Тара вновь улыбнулась и задела коротким поцелуем мою шею, прежде чем тихо скрыться за дверью. Я погладил большим пальцем щеку Ханны. Она повела носом, как сонный котёнок, почувствовав ласку, а затем медленно приоткрыла свои глаза. Чёрные. Как и у меня. Увидев меня, она сначала застыла, а затем на её лице появилось смутное узнавание. Ханна схватила меня за указательный палец обеими ручками. Она была такой маленькой, что порой это меня даже тревожило. Мне казалось, что она может перестать дышать в любой момент. Что этот мир слишком жесток и опасен для неё. Что я буду защищать её до последнего вздоха. И что никогда и никому не позволю сломить её. Я растянулся на диване, уложив Ханну на свою грудь. Она перевернулась на живот, а затем подняла голову, сияя своими большими чёрными глазами. Я помнил тот день, когда она впервые подняла свою голову. Тот день, когда впервые села и не упала на спину. Когда начала ползать, чтобы поскорее добраться до игрушки. Когда улыбнулась мне. Я погладил её по спине, и она издала свой любимый звук: невнятное бульканье и несколько букв, которые могли означать только одно слово: Папа. Тара неустанно учила её новым словам, но мы продвигались слишком медленно. Ей нравилось ломать, но говорить она отказывалась. Моя дочь. Я был отцом. У меня не было отца, как и матери. Меня вырастили воспитательницы в детском приюте. Я не понимал, каково это: когда тебя любят. Я узнал это только тогда, когда встретил Тару. Мне так часто причиняли боль, что я даже думал: так люди должны выражать свои чувства. Насилием. Иного не бывает. Каждый погрязнет в этом по уши. С течением времени. Никто не останется в стороне. А отец Тары избивал её в детстве, поэтому тема отцовства была для неё слишком болезненной. Я всегда замечал, как она смотрит на нас, когда Ханна, сама того не подозревая, начинает искать меня, моей помощи. Плечи Тары вздрагивали, лицо искажалось. Она поспешно натянуто улыбалась, пряча боль, но я ясно видел, как Тара инстинктивно горбится. Так же, как и детстве, когда её колотили мокрым полотенцем по спине, а она задирала футболку и молча ждала окончания, так как искать помощи было не у кого. Я убил её отца, но её рана была всё ещё свежей. Рубцы кровоточили, боль угасала лишь на время, чтобы когда-нибудь вновь пробудиться с ещё большей силой. Этот наркоман и ублюдок отобрал у неё то, что должно было быть у каждой девочки. Отцовскую любовь. Ханна беспокойно заёрзала, привлекая к себе моё внимание. Она была суетливым ребёнком, всегда требующим внимания. Я улыбнулся. Погладил её по голове, давая себе и ей клятву, что защищу её. И что убью каждого, кто заставит Ханну Эванс пролить хоть одну слезу. И каждый, кто косо взглянет на неё — будет уничтожен. Даже если этот человек — мой ближний.ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД
Луи нервничал, когда нападал на меня. В нём не было место страху и затравленности, но я заметил непривычное напряжение в его мышцах. Вполсилы оттолкнув его на канаты ринга, я ухмыльнулся. — В чём дело? Он торопливо отвёл взгляд в сторону. Мой самый слабый ученик превратился в настоящего волка. Мэлоун был единственным, с кем мне было интересно драться. Он умел двигаться хаотично, непредсказуемо, но мы оба знали, что победу он не одержит. Только по одной причине: победы он желал сильнее, чем кто-либо. Луи концентрировался лишь на выигрыше. Такая тактика всегда ведёт к краю пропасти. Одной жажды мало. А он был слишком озлоблен на этот мир. Я не собирался давать ему слабину. Мне нравился честный бой, и я не был осторожным бойцом. Ранее я ломал кости и хрящи. Моим ученикам было легче: они ограничивались лишь вывихами и порезами. Я не мог калечить своих же бойцов. Луи сразу же перешёл в режим атаки, что силы колотя меня по почкам. Это было неожиданно. Я не показал своего удивления, метнув кулак в его глаз. Он увернулся, но споткнулся и тяжело приземлился на пол, выругавшись под нос. — Что за дерьмо с тобой происходит, Мэлоун? — коротко поинтересовался я, пнув его по боку. Луи зашипел от боли, но затем резво вскочил на ноги, быстро подпрыгивая. Нервозность в его теле вызвала у меня саркастическую ухмылку. Волнуется. — Отказываюсь. — его левый кулак врезался в моё плечо. Я отразил удар, мрачно улыбаясь. Он пытался воспользоваться моим расслабленным состоянием, но даже засыпая ночью в тёплых объятиях Тары я был готов к внезапной атаке. Чуткость легко скрывалась за холодной и непроницаемой маской. — Отказываешься быть киской? Луи легко вёлся на провокацию. Выбить из него дух было непросто, но заставить обезуметь — проще простого. Мы всё ещё работали над этим. Над его контролем. Его глаза сердито вспыхнули. — Отказываюсь быть твоим учеником. Он тут же отпрыгнул от меня, как если бы ожидал сильный удар в челюсть. Я размотал ленты на руках и облокотился на канаты ринга, внимательно глядя на задыхающегося Луи. — Причина? Он поморщился, вытирая пот со лба. Его губы сердито скривились. — Ты знаешь, чёрт возьми, ты знаешь причину! Ты всегда это знал. Ты всегда знал больше меня. Я приподнял бровь. — Ты можешь выбивать дерьмо из своих соперников на всех платных боях в подпольных клубах. Можешь резать и насиловать девушек. Но это не поможет тебе забыть его. Он зарычал. Его маска кровожадности напомнила мне меня самого. Лицо Луи покраснело от гнева и воспоминаний, и на миг я вспомнил того мальчика, который лежал на скамье в автовокзале, укрываясь газетными листами, и готовый укусить меня, когда я предложил ему помощь. Недоверчивый и сломленный. — Блядь, ты ничего не понимаешь! Тебя не… — Меня не насиловал мой отчим, верно, — криво улыбнулся я. — Я тебя не пойму. Но бороться с собой невозможно, и мы оба это знаем. Ещё не всё потеряно, и ты это тоже знаешь. Пора принять себя, Мэлоун. Трезво глядеть на вещи и перестать видеть во всех людях его призрак. Ты убил его. Уничтожь и все воспоминания. Больше никто не посмеет причинить тебе боль. Он сдох. Его больше нет. Он затрясся от злобы. Я говорил с ним на том языке, который он понимал. Слова поддержки и объятия были для него омерзительны. Он боялся меня. Я был мужчиной. Он боялся и ненавидел всех мужчин, и это его медленно убивало. Единственные, на ком он мог вымещать свою боль и ярость — это были женщины. Он любил их мучить. Любил причинять им боль. Так он не чувствовал себя одиноким в своём горе. Его понятие о искуплении было слишком извращённым. За последние месяцы несколько девушек приходили в мой зал, прося у меня помощи. Я знал, что Луи не избивает их. Он нашёл другой способ заставить их кричать. В его понимании всё было просто и доступно. Женщины были для него слабыми существами, а значит, самыми уязвимыми. Имея силу и требовательность, он брал то, что хотел. Без разрешения. Следуя примеру своего старого развратного отчима. Тара была в ужасе, когда однажды плачущая девушка перехватила её на улице, умоляя её поговорить с Мэлоуном. Тот преследовал девушку уже несколько дней. Тара действительно предприняла попытку поговорить с ним, пытаясь ему помочь. Моя светлая жена всё ещё верила в то, что всякий заслуживает прощения, и что у каждого есть выбор и надежда. Луи был кривым и неисправным, хотя все эти годы я пытался выковать из него достойного бойца. Я поставил перед ним условие. Ещё одна безжалостно изнасилованная девушка — и он больше не ступит на территорию моего зала. Путь сюда будет закрыт для него навсегда. Моё слово было окончательным. Я не любил повторять дважды. Луи держался изо всех сил, понимая, что не хочет потерять это место. Больше у него никого и ничего не было. Он всё ещё был тем одиноким и озлобленным мальчиком, который сбежал из дома, впервые лицом к лицу столкнувшись с насилием. Но сегодня он решился. Он выбрал свой путь. Он разочаровал меня. Стал никем. И теперь ему предстояло бороться со своими демонами в одиночку. Я пытался выбить из него всё дерьмо, но корни прошлого не выпускали его из своего плена. Он мог ухватиться за мою руку. Мог спастись. Но предпочёл тонуть в этом закольцованном потоке насилия. И я отпустил его.НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ
Джейкоб дрожащими руками потянулся к карману брюк, вытаскивая оттуда пачку сигарет. Я вскинул брови, когда он поднёс одну сигарету к зажигалке. Он поймал мой взгляд и тут же уронил зажигалку на ковёр. Его глаза беспокойно бегали по сторонам. Пальцы сжимали пакет со льдом. Из его разбитой губы сочилась кровь. Он хрипел, когда пробормотал: — Папа. Его глаза оливкового цвета потемнели, наполняясь страданием. Чувством вины. Чувством угнетения и боли. Это выражение лица было мне слишком знакомо. Не защитил то, что ему дорого. Я наклонился и без колебаний процедил: — Кто? Джейкоб растерянно заморгал заплывшим от крови глазом. Затем застонал, ударив себя кулаком по колену. Его тяжёлый болезненный вздох сорвал тишину гостиной. — Мэлоун. Луи Мэлоун. Я выпрямился. Каждая клетка моего тела запульсировала. Каждый нерв зашевелился, и каждая чёртова мышца наполнилась небывалой яростью. Джейкоб вскочил с дивана, но пошатнулся, схватившись за свой затылок. — Они были вместе. Мэлоун пользуется Ханной. Сегодня, в его зале, в Южном Куинсе. Я выследил её и увидел, как они… Я жестом остановил его. Джейкоб замолк, глядя на меня. Мой мозг работал лихорадочно, как машина, которая ожила от новой мощной порции энергии. Я доверял своему сыну, но часть меня была в оцепении от того, насколько же всё иронично: Луи Мэлоун. В глубине души я всегда знал, что когда-нибудь наши пути пересекутся. Но он тронул непозволительную жилу в моей жизни: мою дочь. — Тара! — позвал я, крепко сжимая челюсти. Джейкоб заковылял в коридор, понимая моё желание остаться с ней наедине. Его виноватый взгляд заставил меня почувствовать то же самое. Я коротко сжал его плечо, и он благодарно кивнул мне. Джейкоб был другим. Он ненавидел насилие. Поразительно, что из близнецов именно Ханна тянулась к тьме. И теперь нашла того, кто уже по уши погряз в дерьме. Тара появилась в дверях гостиной, бледная и встревоженная. Её пальцы нервно теребили край рукава платья. — Арчер? Я подошёл к ней, хватая её за руку. — Ты знала? Она кивнула, нервно кусая нижнюю губу. — Джейкоб рассказал. Я не имела понятия. Я… — она закрыла глаза, вздохнула, и прислонилась лбом к моему плечу. — Он… Как думаешь, он уже успел ей навредить? Я помню тех девушек, с которыми он вытворял нечеловеческие вещи... — Тара содрогнулась и задрожала. — Мне не хочется устраивать истерику и… Но, Арчер, это же Луи. Он... Ярость грозила разорвать меня на части. Чистая ярость той силы, что калечила мне душу уже несколько десятков лет. Но в этот раз она была куда хуже. На мою семью вновь посягнули. Я словно услышал свои мысли, когда сидел в вертолёте, спеша спасти Джейкоба от Роджера. Я убью его. — Осмотри Ханну. — прохрипел я, гладя щеку Тары. — Убедись, что с ней всё в порядке. Она подняла на меня свои большие испуганные глаза. — Что ты с ним сделаешь? Разорву его. С удовольствием порежу на кусочки. Каждую кость ему сломаю. Я молча посмотрел на неё, и Тара всё поняла. Её тонкая рука обвилась вокруг моего затылка. Она приподнялась на цыпочках, сближая наши лица. Её голос не дрогнул. — Арчер, не надо. — Он ведь понял, что это моя дочь. Понял, сукин сын. И всё равно прикоснулся к ней. Тара погрузила пальцы в мои волосы. — Прошу. Ты не его убьёшь. А себя. Арчер, ты не сможешь простить себя, если сделаешь это. Ты снова увязнешь в насилии… — её щеки были мокрые. Я знал, о чём она думает. Она боялась этой части меня. Боялась, что всё прошлое вновь всплывёт на поверхность и разрушит меня. Но теперь у меня была семья. Я не позволю им навредить. — Не надо, Арчер… Поговори с ним. Только поговори. Не спеши его у… — Позаботься о нашей дочери, Тара. А я позабочусь об остальном. — я мягко отстранил её от себя, а затем быстро вышел из гостиной.ХАННА
Да я скоро с ума сойду! Что же там происходит, в гостиной? Я мерила широкими шагами кухню, стуча пальцами по своим бёдрам. Меня жутко раздражало то, что всё так внезапно обернулось. Джейкоб. Подумать только! Подрался с Луи. Идиот! На нём же живого места не осталось! Глупый! Вспыльчивый дурак! Я вздохнула, остановившись у окна. Раздражение исчезло, уступая место тревоге. Я вспомнила выражение лица мамы, когда она медленно спросила: «Почему именно Луи?». От её взгляда у меня зашевелились волосы на затылке. В чём дело? Да, он жесток и развратен. Он боец. Он Мэлоун. Но откуда такой смертельный ужас в её глазах? Совсем с ума сойду! Я не выдержала и выскочила из кухни, направляясь на задний двор. Но в коридоре я вдруг врезалась грудью в спину папы. Он только что быстро вышел из гостиной, почти вылетел оттуда, напряжённый до предела. Я ахнула, резко отстраняясь от него. Папа обернулся ко мне. Его глаза стали темнее, чем обычно, хотя это казалось невозможным. Моя грудь тут же сжалась. Он просканировал меня взглядом, остановившись глазами на моей шее. Я поспешила закрыть ладонью красные следы от зубов Мэлоуна, но папа уже успел всё увидеть. Он склонился надо мной, и его губы сжались в жёсткую линию. — Папа, он не причинял мне боль, — тихо произнесла я, борясь с тревогой на сердце. Его глаза сверкнули. — Я хорошо знаю Мэлоуна, Ханна. Он ненавидит не только себя, но и весь мир. И пытается отомстить своей матери через женщин, причиняя им боль. — Это не так, — с трудом прохрипела я. Папа резко выпрямился. — Посмотри на меня. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы взглянуть в его глаза. Отражение собственных чувств в его чёрных зрачках заставило меня задрожать. Его голос был спокойным, но это была лишь тихая гладь воды, на дне которой бурлило опасное течение. — Скажи мне правду, Ханна. Я закрыла глаза и тяжело задышала. — Я не лгу… Нежность исчезла с лица папы. Он наклонился и коснулся ладонью моей щеки. — Разве мы с Тарой вырастили вас так, чтобы вы добровольно шли навстречу насилию? Нет. Он это знал. Он окружил нас любовью и заботой, стал нашей крепостью, нашим миром. Мы с Джейкобом выросли не зная горя и нужды, и в этом была заслуга лишь наших родителей. Из моих глаз брызнули горячие слёзы. Словно в бреду, я зашептала: — Папа, он мне нравится… Мама ведь тоже тебя полюбила когда-то, приняла, несмотря ни на что… Только ты можешь понять меня… Глаза папы горели ненавистью и болью, и я тут же пожалела о своих словах. «Не смей сравнивать их». Я не должна была их сравнивать. Но пыталась цепляться за все нити, чтобы убедить папу в том, что Луи ещё не потерян. Что в нём много боли, но мне хочется быть с ним, невзирая на его прошлое и настоящее. Он стал для меня всем. И пусть никто не верит, я действительно люблю его. Без него я не смогу. Уже решившись, я отстранилась от папы, отмахиваясь от его ладони на своей щеке. — Не трогай его. Прошу. Не трогай! Он не знает, что я твоя дочь. Он не знает моего настоящего имени. Я первая… Первая подошла к нему. Захотела быть с ним. Виновата лишь я одна. Запри меня в комнате, говори, что хочешь, но не трогай Луи. Пожалуйста, папа! Пожалуйста! Папа сосредоточил на мне свой взгляд, и я содрогнулась от ломающей меня изнутри боли. Этот взгляд сказал мне всё, чего я только боялась. Не важно, подошла ли я к нему первой. Не важно, знает ли Луи о моей семье. Важным для него было лишь то, что он касался меня. И причинил боль. Я смутно вспомнила про удушье, про его руки на своих бёдрах. Другим ему не стать. И всё же это не пугало меня. Почему? Потому что… В голове сверкнула новая мысль. Я схватила папу за пальцы. К счастью, он не отдернул руку. — Папа, я такая же, как и ты, не видишь?! Тьма тянется к тьме. Я ничем не лучше Луи, ничем! Я такая же, как и вы. Злобы во мне тоже хватает. Ты должен это понимать! Я твоя дочь. В моих жилах течёт твоя кровь. Ты сам говорил, что не стал таким. Ты рождён таким. Нам нет оправдания и прощения. Я не та девочка, которую ты раньше катал на своих плечах. Я повзрослела, папа. Я сама выбираю того, с кем хочу быть. Луи такой же, как и я, поэтому… Папа сжал мою руку, несильно, но достаточно, чтобы остановить мою гневную тираду. Его лицо исказилось, и я поняла, что мои слова не сыграли и малейшей роли. Слезливая речь влюблённого подростка. Вот что он думал. — Ты знаешь, что Луи делает с женщинами? — коротко и холодно поинтересовался он. Мне вспомнилось бледное лицо Эделин, медсестры в клубе. Как она плакала и тряслась от страха, когда подошла к Луи. — Нет... — шепнула я. Папа внимательно посмотрел на меня. — Знаешь, что он сбежал из дома, когда ему было всего восемь? Я сглотнула ком в горле. — Нет. — Знаешь, почему я выгнал его из своего зала? Моя голова обречённо повисла вниз. Я дёрнула плечом. — Нет. Папа склонился надо мной. — Как ты можешь ставить себя в один ряд с человеком, которого не знаешь? Как можешь любить незнакомца? Его слова болезненно задели меня. Удар под дых. Я закрыла глаза, вздыхая. Ни Луи, ни я, не интересовались прошлым друг друга. Мы не откровенничали. Мы трахались. Мы причиняли друг другу боль. Мы играли в извращённые игры. Больше ничего. Луи даже не было интересно, какой я была раньше. Он никогда не спрашивал про мою семью. Потому что ему было плевать. А вопросы всегда задавала я. Слеза прокатилась по моей щеке, и горло тут же опухло от боли. Папа молча вытер большим пальцем слезу с моей щеки. Затем низким и спокойным голосом повторил: — Скажи мне правду. Я всхлипнула, пытаясь взять себя в руки. До этого дня я не имела привычку плакать при родителях. Щёки словно загорелись. Я накрыла папину ладонь своей. Папа посмотрел на меня с той мягкостью, которая принадлежала только мне, и которую он никогда не показывал внешнему миру. — Не защищай его, Ханна. Я никому не позволю сломать тебя. Никто не причинит тебе боль. Я должна была найти хорошего человека и завести здоровые отношения, верно? Я должна была быть счастлива, а не разбита, стоя здесь, перед папой, унизительно роняя слёзы и умоляя себя успокоиться. Я должна была быть нормальной, а не невменяемой. Папа хотел, чтобы меня уважали и любили, а я любила того, кто называл меня аггелом и оттягивал мои волосы назад, наслаждаясь моей беспомощностью. — Он не избивал меня, — прошептала я хриплым голосом, всё ещё оправдывая его. — Он не бьёт женщин... — У него другие способы причинять боль, — на скулах папы заиграли желваки. Я отрывисто кивнула в ответ, давясь слезами. Не желая и дальше смущать меня расспросами, папа коротко кивнул и вышел из дома. Я застыла у дверей, разбитая вдребезги, уничтоженная всем произошедшим. Откровения были слишком болезненными. Джейкоб вышел из гостевой комнаты, прихрамывая, и я яростно вытерла свои мокрые щёки. — Ненавижу тебя! — прошипела я. Он не удивился. Его лицо было задумчивым, даже грустным. Мне показалось, что Джейкоб сейчас истерично засмеётся. Таким страдальческим было выражение его лица. Превозмогая гордость и обиду, я подошла к нему, осторожно касаясь синяка на его скуле. — Больно? — Мы близнецы. И сейчас я чувствую только твою боль, — прошептал он, обнимая меня за спину. Я сглотнула и неуверенно прижалась к нему. — Ошибаешься. — Что? — тихо прошептала я. — Ты ошибаешься. Я всё слышал. Ты не такая, как Мэлоун. Он не стоит и твоего мизинца. Ты всего лишь влюблённая девушка, заблудившаяся в собственной жизни. Ты сравниваешь себя с нашей мамой, но ты забываешь, чего ей стоили отношения с нашим отцом. Ты забываешь про её болезнь и мучения. Ты забываешь про убитого брата нашего отца. Про Джейкоба. Ты живёшь в мыльном пузыре, Ханна. Посмотри вокруг. Любящие люди не должны вредить друг другу. Я разговаривал с Луи. Он относится к тебе как к шлю… — он зажмурился и шумно выдохнул сквозь зубы. — Как к предмету, который можно брать когда захочешь и как. Он не любит тебя, сестра. Очнись. Ты же не дурочка, которая собирается терять свою семью из-за морального калеки. — Не ставь меня перед таким выбором, — с болью в голосе прошептала я. — Это очень жестоко. — Мэлоун не человек. Он собрал себя из осколков, когда его сломал отчим. Он криво склеил части себя, а затем наполнил этот сосуд жестокостью и болью. Поверь, Ханна, это не сказка, а жизнь. Люди не меняются. Я прижала ладонь к горлу, хрипло кашляя, борясь с тяжестью в груди. Затем крепко обняла Джейкоба, потому что не могла и дальше держать и хранить в себе эту боль. Он успокаивающе погладил меня по спине. — Что с ним сделал его отчим? — прошептала я в его шею. Он напрягся, затем тяжело вздохнул. — Изнасиловал его. Я резко отшатнулась от Джейкоба, расширив глаза. Моё сердце дрогнуло. Спину обожгло холодом. — Что..? — Он изнасиловал его в детстве. Луи сбежал из дома. Наш отец нашёл его на автовокзале, помог ему обустроиться, и даже когда позже мы переехали в Нью-Йорк, забрал его с собой, потому что нёс за него ответственность. Мэлоун изначально был из Нью-Йорка, ты знала это? Калифорния стала для него лишь пристанищем. Дрожь бежала по моему телу не переставая. Я в ужасе глядела на лицо своего брата. — А его мать? — Отец сказал мне, что говорил с ней. Нашёл её адрес и поехал туда. Она поблагодарила его за помощь и просила позаботиться о её сыне. Смешно, правда? Она выбрала мужчину, который изнасиловал её сына. — Как?! — гневно вскричала я, дрожа от злобы. — Как такое может быть? Она же мать! Где её материнские инстинкты?! — Она была инвалидом, Ханна. Сидела в кресле последние десять лет. Её обеспечивал лишь муж. Она считала, что без его денег ей наступит конец. Луи был лишь обузой и лишним голодным ртом. А тут приходит мужчина и говорит, что её сын в порядке и он заботится о нём. Это был идеальный шанс избавиться от сына. И она это сделала. Папа не говорил Луи об этом, но тот почти сразу всё понял. Он ненавидел её. И когда убивал своего отчима, то едва не убил и её. — Она… ещё жива? — глухо прошептала я, глядя в стену. Джейкоб кивнул. — Была жива два года назад, но я не знаю, жива ли она сейчас, и за чей счёт она существует и как. Боль лезвием пронзила моё сердце. Отчим изнасиловал его, когда Луи было всего восемь. Он сбежал из дома. А мать не искала его. Он был один всё это время. Но… Почему… Я вонзила ногти в ладонь. — Наш отец любил Луи как собственного сына. Спроси его сама, он даже хотел дать ему свою фамилию. Но у каждого блага есть свои границы. Мэлоун сам разорвал все связи. Он насиловал девушек, пользуясь своими физическими возможностями. В детстве он был жертвой. Но сейчас сам и ломает чужие судьбы. Он болен, Ханна. Ты уверена, что сможешь простить и принять такого человека? Я поскорее отвернулась от Джейкоба, прижимая руку к своему рту. Боль разрывала мои внутренности, но теперь я не была уверена в том, что поступаю правильно.ЛУИ
Машина остановилась у старого дома в Южном Бронксе. Я вышел и опёрся бедром на капот. Мускул на моей щеке дёрнулся, когда я взглянул в приоткрытое окно на первом этаже. Играл джаз. Любимая музыка моей матери. Она всегда мечтала танцевать на улицах Нового Орлеана. Сколько себя помню, она катила своё инвалидное кресло по тесным коридорам нашего дома, напевая себе под нос. Бог решил, что ноги ей ни к чему. А она решила, что её восьмилетний сын станет для неё обузой. Я закрыл глаза, поднимая голову к небу, вновь побеждая боль прошлого. Было уже темно, но Дженнифер увидела меня из окна и тут же выскочила наружу, встревоженно улыбаясь. — Луи? Это ты? Грузная женщина, которой уже было пятьдесят, но которая была единственной, кто согласилась ухаживать за инвалидом в этом доме. Я нашёл её по объявлению после убийства отчима, и тут же нанял её, чтобы она заботилась о моей матери. Дженнифер обняла себя за плечи, кутаясь в шаль. От неё пахло… Это был запах моей мамы. Я прикрыл веки, вдыхая запах детства. Как же сладко оно пахло... Как же чисто... — Сегодня Полли хорошо себя чувствует. В последние дни у неё был жар. Она спрашивала про тебя вчера. Хочешь зайти в дом? Я крепко стиснул зубы, качая головой. — Нет. — затем помедлил и вынул из кармана помятые доллары. — Твоё жалованье за этот месяц. Дженнифер осторожно приняла деньги, а затем опустила глаза на потресканный асфальт. — Ей недолго осталось, Луи. Она хочет увидеть тебя, пока не поздно. Тебе стоит навестить её хотя бы один раз. Прошу. Она ищет тебя. Всегда ищет. Я засунул руки в карманы и ухмыльнулся, игнорируя дикое желание последовать её совету, ворваться в дом, обнять колени матери, вновь почувствовать себя маленьким. Затем покачал головой. — Не стоит. Иди в дом, Дженнифер. Простудишься. Она замешкалась, но затем согласно кивнула, отдаляясь от меня. Не выдержав, я окликнул её. — Дженнифер! Она обернулась. — Да? — Позаботься о ней... — прохрипел я. Дженнифер поспешно закивала, затем махнула рукой, прощаясь со мной. Я постоял ещё немного, глядя на окна, надеясь, что мама подкатит своё инвалидное кресло к стеклу, надеясь увидеть её сморщенное родное лицо. Надеясь простить её. Надеясь услышать её извинения. Надеясь. Всегда надеясь. Но затем я торопливо сел в машину и завёл мотор. Старые улочки бедного района преследовали меня по пятам, пока я не покинул эту улицу. Я помнил, как лихорадочно натягивал на ноги кроссовки и выбегал из дома, истекая кровью. Помнил, как больно было бежать и сидеть. Помнил, как тихо рыдал той ночью в метро, и когда взрослые встревоженно спрашивали у меня: «Где ты живёшь, мальчик?», то понимал, что у меня больше нет дома.