Никс

67 Начало осень Никс с семьей провел в Германии, а вернее, в королевстве Ганноверском, части Германской империи. Георг V скончался еще в 1876 году, и теперь там, пусть и формально, правил Эрнст Август II. Он недавно женился на родной сестре Мини – принцессе Тире и у них уже появился сын и наследник. Пребывание в Нижней Саксонии было приятным, кроме того, оно оградило Никса от лицезрения новой хозяйки Ливадии. Никс неожиданно понял, или попытался объяснить поведение отца. Представьте, что они с императрицей развелись, ну, скажем еще во второй половине шестидесятых. Они смогли сохранить приличные отношения, мирно общались, но каждый стал жить своей жизнью, на которую был способен, которую хотел. Александр II относился к супруге так, словно она бывшая, но в том-то и фокус, что они были женаты. И это накладывало отпечаток на их личную жизнь и отношение к ней окружающих. В Петербург семья наследника вернулась в октябре, жизнь потекла относительно нормально. Вот только отчуждение власти и общества было практически физически ощутимо. Личная жизнь Никса опять впала в анабиоз. Он и не знал, что Мари решилась на откровенный разговор с Алексеем. - Знаете, граф, вы могли бы позаботиться о своем друге, - деликатно выразилась она. - Прошу простить, но я… - О, бросьте! – Мари встала. – Вы, судя по всему, нашли свое личное счастье за стенами дворца, но Никс, он не может… И раз вы теперь немного отдалились… то было бы правильным, если бы предприняли ряд мер. Алексей догадался, о чем та говорит, но был в растерянности. - Ваше Высочество, вы меня просите… - Граф, я все знаю, я даже кое-что видела. И потому, именно к вам я и обратилась. - Но как же вы? – Алексей был удивлен. - О, об этом не беспокойтесь, - она была тверда и очень спокойно. – Главное, выполните свою миссию. Это будет подарком Никсу на день рождения… пусть он и прошел. Граф Перовский был озадачен. Чего-чего, а такого он не ожидал. Просьба была не сложной, вариантов масса, но была загвоздка в Никсе, и даже не в том, что он отказался бы, а в том, что его слишком хорошо знали в лицо, и сохранить конфиденциальность было просто невозможно. Уж больно велика опасность, что слухи вырвутся наружу. И тут он вспомнил о том подпоручике Преображенского полка. Почему бы и нет – ему ведь тоже будет что терять. Выяснить его имя не составило никакого труда – Матвей Корсаков. Высокий брюнет, косая сажень в плечах. Чем не кандидат. Одним словом, он вызвал молодого человека в Аничков к себе. Тот прибыл вовремя, немного волновался. Лакей провел его на третий этаж, в покои графа. Он смотрел на Перовского без страха, с любопытством. - Подпоручик, я прошу вас отвечать на мои вопросы честно, без утайки. - Да, ваша светлость. - Как часто вы посещаете особняк князя Хованского? – вопрос был задан властным, безапелляционным тоном. Корсаков покраснел, потом побледнел. - Я… я… - слова давались ему нелегко, кажется, он хотел соврать, но боялся, что будет уличен во лжи. – Я бывал там пару раз. - Вы так зарабатываете денег, или это ваша наклонность? Корсаков опять покраснел. Он стоял как провинившийся школяр. - Ваша Светлость… я… я стараюсь побороть этот грех… - Судя по всему, получается не очень, - уже констатировал Лекс. Корсаков окончательно сник. - И со многими вы поддерживаете отношения? Бросьте отпираться, как бы вы тогда узнали про Хованского! - Я… я не очень общаюсь, - начал подпоручик. – Я узнал от Костика… о, простите, великого князя Константина. Настала пора удивиться Перовскому. - Какого Константина? - Наследника болгарского престола. Он меня и… - молодой человек не докончил говорить, а густо покраснел. - Ладно, с этим разберемся после, - Лекс взглянул на парня. Он вспомнил как тогда, пусть и мельком, но увидел достоинство парня, показавшееся огромным. – Раздевайтесь. - Ваша Светлость, - взмолился подпоручик, но тон Алексея, его жесткий взгляд не давали повода отказаться. Медленно, трясущимися руками, Матвей Корсаков стал снимать мундир, аккуратно складывая его на стул, пока не остался в одном исподнем. Перовский кивнул, мол, а это! Не понимая, что происходит, но раздавленный открывшейся правдой, он повиновался. Взору Лекса открылся роскошный молодой бог – плечистый, с красивыми сильными руками, натренированным животом, покрытым широкой елочкой волосков, нависавших над пенисом, вполне обычного размера. Без стеснения, Лекс взялся за член, от чего несчастный юноша чуть не подпрыгнул, и стал массировать. Пенис, медленно, но верно увеличивался, превращаясь в длинную дубинку с массивной головкой. Именно в этот момент Алексей четко понял – задание он не выполнит, этот парень будет его… Никс поднимался к Лексу, для совета. В правительстве намечалась большая инициатива. Лорис-Меликов готовил важный проект, как судачили, введения конституции. Никсу просто хотелось узнать мнение друга, чтобы понять какие аргументы могут возникнуть, чтобы, в свою очередь, подготовить контраргументы. Он вошел в гостиную и заметил военный мундир, аккуратно сложенный на стул. Он просто отметил этот факт и прошел дальше, в кабинет, оказавшийся пустым, в спальню. Лекс стоял на ложе на четвереньках и млел от работы Матвея, чей красивый торс блестел от пота, но на лице играла блаженная улыбка. Кажется, они все одновременно увидели друг друга. Матвей просто замер в нечеловеческом ужасе. Алексей процедил: «Никс!», тот же лишь хмыкнул. - Ты б хоть дверь закрывал, что ли, - развернулся и вышел. Он и не смог бы догадаться, что это тот самый преображенец из особняка Хованского. - Это… это наследник, - с ужасом в голосе произнес Матвей. - Да, про дверь-то я и забыл, - сам себя укорил Лекс. – Ладно, продолжим, но надо завершать, - и он лег на спину, широко разведя ноги. 68 Проект «конституции» был представлен кабинету министров только в январе будущего, 1881 года и для Никса был разочарованием. Совершенно робкий, он ничего не давал, но лишь создавал иллюзию. Возможно, двадцать лет назад оно и прошло бы, но теперь такой проект стал бы дополнительным разочарованием. Но Никс решил – лучше это, чем вообще ничего и проголосовал «за». Поразительно, но никто не проголосовал «против». Даже крайне консервативные люди высказались «за». - Не обольщайся, - заметил Алексей Перовский, сопровождавший Никса в ту поездку в Зимний дворец. - Но они его одобрили, - парировал наследник. - Половина из них уверена, что новое покушение не за горами и что императору на сей раз не повезет… прости, я не имел права так говорить, - Лекс смутился. - И многие ждут этого часа? – грустно усмехнулся цесаревич. - Ну… как тебе сказать… - Как есть. - Ты не вызываешь восторгов у консерваторов, но они надеются, что либо переубедят тебя, либо сам факт цареубийства будет отрезвляющим. Либералы же считают тебя слишком консервативным… нет, не так, не достаточно либеральным. Они слышали твои слова о представительстве и все такое. Никсу был над чем подумать. Тем временем Лорис-Меликов разрабатывал проект манифеста, а вся страна, 19 февраля отметила двадцатилетие отмены крепостного права. Никс помнил тот день – Боже, и в самом деле двадцать лет назад. Как отец, тогда еще молодой и полный надежд, подписал акт, давший волю народу, а он стоял рядом, за всем наблюдал. Казалось, то было началом прекрасной эпохи, но… Но воля оказалась типично русской, как украли. И не воля, и не неволя, а нечто среднее. Прав оказался поэт: «Распалась цепь великая, распалась-расскочилася. Одним концом по барину, другим по мужику». И те недовольны и эти. И так практически по всем реформам, разве что военная удалась. Да и город нельзя было назвать праздничным. Народу мало, все ходят быстро, словно чего-то опасаются. Все думали, что государя убьют именно в этот день. Благодарственную службу отслужили в Казанском соборе, Никс, как и все Романовы там присутствовал. А потом все быстро разъехались по дворцам. По забавному стечению обстоятельств, этот мрачный праздник пришелся на масленичную неделю, но радости было мало, скорее, наоборот. Через три дня Романовы собрались в Зимнем. Приехал даже Саша с семьей. Еженедельный воскресный обед пришелся на Прощеное воскресенье и, прежде чем сесть за стол, государь обошел всех и попросил прощения, за все, вольно или невольно сделанное. Это был очень трогательный момент, даже Саша расчувствовался. Кажется, отец был очень печален. Через две недели настало то самое 1 марта. Никс знал об этой дате, боялся ее и одновременно ждал её. Государь всегда присутствовал на гвардейских разводах в Михайловском манежах, но последние три недели не появлялся. Само по себе это было не страшно, но в гвардии начинался ропот. И потом, в этот день впервые должен был участвовать Петя, сын дяди Низи. Для всех это было важно. Никс так же присутствовал на том разводе. Император въехал в Михайловский манеж на коне, под громогласное «Ура!». Полки прошли пару раз перед государем, он произнес: «Благодарю!» и Романовы покинули манеж. Государь сел в карету и покинул развод, но направился в стоящий совсем рядом Михайловский дворец, к кузине, великой княгине Екатерине Михайловне. Никс в карете по Малой Садовой отправился к себе. Он ехал, и вдруг одна мысль поразила его – а что если взорвут его, по ошибке. Эта мысль была страшной, она вогнала мужчину в оцепенение, только когда карету качнуло вправо, он пришел в себя. Они вывернули на Невский и подъезжали к воротам Аничкова. Все прошло хорошо. Никс поднялся на парадный второй этаж и медленно шел по роскошным, но пустым залам. Он чувствовал себя предателем, он так и не предупредил отца, тот вскоре должен был поехать на верную смерть. И мужчина не мог найти себе места. Наконец, не выдержав, он поднялся на третий этаж, в домовую церковь, не очень красивую, впрочем, Никсу всегда было все равно. Тут и подавно никого не было. Он встал перед образом Спасителя. «Господи! Господи, прости меня, если такое прощают!»- мысленно взмолился он. «Как жить после такого, как!?». Мысли путались в голове, он даже порывался послать отцу нарочного, чтобы тот предупредил, но ничего не сделал, он просто ждал. «Господи! Если уж суждено мне стать императором, то дай силы притворить все задуманное, пусть этот мой поступок будет замолен и исправлен правлением, которое устранит все вредное!» - шептал он. «Я спасу страну от революции, я сделаю ее стабильной и богатой, по крайней мере, попытаюсь…» И тут грянул взрыв. Окна зазвенели, но не разбились, стены вздрогнули. «Свершилось!» - подумал Никс и покинул храм, стал спускаться. На часах в коридоре было 14:15. Во дворце начался легкий переполох. Мари, как всякая женщина, думала прежде всего о своей семье. Но все были дома. Особенно она обрадовалась, увидев Никса. - Слава Богу, ты тут! – выдохнула она. – Как думаешь, они сами подорвались или… государь ведь уже во дворце… - Нет, папа́ поехал в Михайловский дворец. - Боже! – воскликнула Мари и закрыла рот руками. 69 Они ехали по совсем пустому Невскому проспекту, их сопровождало четверо казаков. Конечно, охрана была формальная, но ничего лучшего просто не имелось. Их карета подъехала к Салтыковскому подъезду, выходившему на Адмиралтейство. Каменные плиты холла, ковровая дорожка, все было заляпано кровью. Мари просто дрожала от ужаса. Они вошли в кабинет государя. Там столпились придворные, Адлерберг стоял белый, словно полотно. Отец лежал на скромной походной кровати, на которой обычно спал. Его накрыли старой шинелью, которую он использовал как халат. Император был в амоке, полузабытье. Иногда он приходил в себя, пытался что-то сказать, но сил уже не было. Очень быстро прибыли дяди – Низи и Миша. Подоспел и Владимир. Все столпились перед государем. Лейб-медик доктор Боткин покачал головой – надежды нет. Никс вышел в приемную отца. - Пусть привезут Алекса, - скомандовал он. Кто-то бросился выполнять приказ. Сам же Никс вернулся в кабинет. Это было тягостное зрелище, но он должен был его перенести, это его отец и это, пусть и отчасти, его вина. Вскоре подошла Юрьевская, вся зареванная. Она увидела истерзанного мужа первой и лишилась чувств. Теперь же старалась держаться. Нагнувшись, она стала что-то шептать ему на ухо, громко всхлипывая. Подвели их детей. Отец еле смог благословить их. По его щеке прокатилась слеза. Тут в комнату ввели Алекса. Он уже знал о случившемся. Мальчик выглядел ошарашенным. Бледный, волосы чуть всклокочены, глаза круглые, словно блюдца. Ему было тринадцать лет, высокий, стройный с чуть округлым лицом, он был неисправимым шалопаем, хотя учился очень неплохо. - Папа, - дрожащим голосом произнес Никс. – Наш милый шкода. Император попытался открыть глаза, но получалось слабо, однако кончики губ чуть дернулись в улыбке, значит – узнал. Алекс, заметно дрожа, склонился и поцеловал дедушку в лоб. Затем рядом с умирающим сел Никс. Он взял руку государя, поцеловал ее и сжал ее. «Прости меня» - мысленно произнес он. Вся семья встала возле ложа умирающего. Никс держал за плечи сына. Неожиданно отец издал какой-то глубокий всхлип и затих. Доктор Боткин приподнял руку государя и пощупал пульс. Через минуту он положил её на грудь императора и, встав, замер. Все посмотрели на часы, на них было 15:35. Адлерберг быстро вышел из комнаты, его глаза были полны слез. Все взглянули на Никса. И только тут до него самого дошло – он император. 70 Город очень быстро узнал о смерти государя, так как императорский штандарт был приспущен на главном флагштоке дворца. Один из террористов выжил и тут же выдал сообщников. Оказалось, что некоторых схватили уже до того. Полиция стремительно громила боевую организацию, которая на поверку оказалась хоть и крайне сплоченной, но небольшой. Императорская фамилия быстро собралась в Петербурге, это в первую очередь касалось Саши и его семейства. Все находились словно в оцепенении. Никто не знал, что делать дальше и Никс не был исключением. Впрочем, государственная машина работала и без жесткого контроля. Императорская фамилия же была занята тяжелыми, но необходимыми делами. Через три дня, 4 марта гроб с телом императора перенесли в большую церковь Зимнего дворца. Все духовенство опять надело черные ризы, в церкви постоянно служили заупокойные. Никс пока оставался в Аничковом дворце. Из соображения безопасности погребальный маршрут держали в секрете. Седьмого марта, великие князья, включая нового самодержца, подняли тяжелый гроб и пронесли по залам дворца – Гербовому, Петровскому и Фельдмаршальскому, а потом по Иорданской лестнице и на набережную, где стоял внушительный катафалк. Император и великие князья встали за катафалком и ровно в полдень процессия двинулась. Пред гробом шла практически вся гвардия, все верховное духовенство. В первой карете ехала государыня с детьми. Это изменение положения, государыня императрица, да еще при таких обстоятельствах, стало для Мари испытанием. Она всегда, в глубине души, ждала этого, и вот теперь ее мечта сбылась. На этот раз в центре Петропавловского собора соорудили внушительный балдахин. Его прикрепили к одной из люстр, а ниспускавшиеся полотна золотой парчи, подбитые горностаем, прикрепили к колоннам. Гроб установили на небольшое возвышение, пред ним на табуретах, обитых серебряным глазетом, разместили ордена, российские и иностранные. Слева от алтаря, чуть далее основных захоронений, рядом с надгробием Марии Александровны каменщики уже соорудили склеп, выложенный кирпичом и оштукатуренный. Через два дня в Петербург прибыли Константиновичи, так как в такой момент он не мог притворяться и должен был воздать должное своему брату. - Знаешь, - шепнул Саша Никсу на вокзале, где они вдвоем встречали главу этого балканского государства. – Даже если ты введешь конституцию, я тебя прощу, за то, что ты его выставил вон. Теперь справься с этой женщиной, и я тебе прощу парламент. - Ловлю на слове, - буркнул Никс. Ему не хотелось прямо сейчас давать понять, что между ним и братьями возникает какая-то пропасть. Зато в стране консервативные настроения стали разгораться бурным цветом. Никс и не ожидал, что смерть его отца у столь многих вызвала даже радость. Еще до официальных похорон Никс пригласил генерала Лорис-Меликова. Тот понимал, что его ждет и был готов ко всему. - Граф, - обратился к нему император. – Я прочел ваш проект, он лежал у папеньки на столе. Не со всем я согласен, но… вы, думаю, и сами понимаете, теперь не время для подобных решений. - Я понимаю вас, - сдержано ответил граф. – Полагаю, мне нужно уйти, дабы Ваше Величество мог назначить нового министра. - Не стоит. Вы хорошо исполняете обязанности министра внутренних дел. Полагаю, вы должны продолжить службу. Граф Лорис-Меликов поклонился и вышел из кабинета императора, вернее, кабинета в Аничковом дворце. В глубине души Никс понимал, что ему нужно начать править, что он не может оттягивать этот момент. Самодержавие не предполагает отсутствие монарха, тогда все идет в разнос. У Никса должен появиться свой голос, но решил подождать до завершения похорон. А они состоялись 15 марта. Чин отпевания совершал митрополит Новгородский и Петербургский Исидор, присутствовали все члены Святейшего синода и прочее духовенство. Оно тянулось невероятно долго. В конце его родственники подходили к гробу для прощания. Первыми были император и императрица, затем к гробу подошла княгиня Юрьевская и разыграла небольшую сцену, а может и в самом деле ее чувства были столь сильны. Потом великие князья поднесли закрытый гроб к могиле и восемь дворцовых гренадеров на шелковых шарфах опустили его в склеп. Мастер аккуратно закрыл крышку медного ковчега, более похожего на ящик, и запер на замок. Ключ он передал графу Адлербергу. На этом для Романовых все закончилось. Они седи в кареты и направились во дворец, где должен был пройти поминальный ужин. После него Никс подошел к Александру Владимировичу Адлербергу. - Вы неважно себя чувствуете, - заметил Никс. - Это чудовищное событие всех нас подломило. - Вы не хотели бы отдохнуть? – спросил Никс. Адлерберг пристально взглянул на нового императора. - Ваше Величество, я хотел бы просить об отставке, - преодолевая внутренне волнение, произнес граф. - О, это не обязательно, - поспешно заметил Никс. – Я просто хотел бы предложить разделить вашу должность. Как вы смотрите на то, чтобы начальником Главной квартиры стал генерал Рихтер? - Да… - Адлерберг помедлил, переживая сказанное. – Полагаю, это правильное решение, да и мне станет легче. Полагаю, это и в самом деле хорошее решение. 71 Будущую коронацию назначили на следующий год. Примерным числом выбрали 27 июня. Как раз будет уже тепло и все праздники пройдут, так как Пасха в следующем году будет ранней. Для нового императора основным теперь должна была стать политика, а точнее расстановка нужных людей. Он понял одну важную вещь – кадры решают всё. Мало придумать хорошую вещь, ее нужно еще и воплотить в жизнь. Именно для этого и требовались правильные люди. Начал Никс с основного. Он решил отправить в отставку Горчакова. Светлейшему князю уже исполнилось аж восемьдесят три года. Это был уважаемый сановник, но, увы, потерявший хватку. Это уже было видно в Берлине, но отец был привязан к министру, а потому просто не хотел того менять. Там очевидным кандидатом на замену стал Николай Гирс, человек достаточно либеральный и осторожный. Графу Дмитрию Милютину было шестьдесят пять, вроде, человек не старый, но последние двадцать лет он возглавлял военное министерство. От такого долгого сидения глаз замыливается. Кем его заменить Никс еще не решил, но предположил, что лучше всего передвинуть туда Лорис-Меликова. Тот был бравый генерал, а заодно всегда будет под рукой. Тогда кто министр внутренних дел? Можно вернуть Тимашева. Тот, конечно, не либерал, но пока можно и подержать. Равно как и председатель кабинета министров граф Валуев. Уж он-то был человеком либеральным. Михаил Островский - больше конечно юрист, но разбирался в финансах. Что ж, того можно будет при случае назначить на пост министра юстиции. Кроме того, не стоит забывать о Рейтерне, бывшем главе финансового ведомства, который руководил им самым успешным образом. Министром юстиции пока можно было оставить и Дмитрия Набокова. Министр народного просвещения барон Николаи был известен своими либеральными взглядами. Да и потом, то было последнее кадровое решение отца, с которым и нужно и можно было считаться. По всему выходило, что видных либералов во власти было очень мало, зато консерваторов с избытком. И это в одночасье было не переменить. Вот Никс и взял паузу, тем более что сначала нужно было покончить с народовольцами. А там будет видно. Самых опасных террористов повесили в апреле на Семеновском плацу. Известный писатель Иван Тургенев попросил о снисхождении к ним. Не то, чтобы Никсу до жути хотелось крови, но он понимал, а может и чувствовал, что, если он поступит иначе, его не поймут, консерваторы на него ополчатся. Это и так произойдет, но теперь он находится в крайне слабой позиции. Никс же стал готовиться к коронации, вернее, готовить все начали другие, он же просто старался не утонуть в вале бумаг, которые поступали к нему. Жизнь империи менялась, и император не мог решать все вопросы. Вот, например, пред ним лежат две бумаги. Одна, это письмо от лондонского посла князя Лобанова-Ростовского, в котором высказывается озабоченность ситуацией на Балканах. Хитрость с Болгарией в общем, была раскрыта, новый премьер Гладстон собирался укрощать Россию в этом регионе и требовалось решить, как действовать в создавшихся условия. Это было и сложно, и важно. Вторая бумага – прошение мещанина Какашкина о смене фамилии. Когда крепость отменили, мужичье, чтоб не спугнуть удачу, стало брать себе самые неприглядные фамилии. Счастья и достатка это особо не принесло, но вот в новой жизни такие фамилии мешали жить и их обладатели стали ходатайствовать об их смене. И решать сей вопрос так же должен был император. Выводов два. Первый, тактический. Ему нужен помощник, человек, взявший на себя разбор этого безумного потока и принятия решения по самым маловажным вопросам. Стратегический вывод – такие вопросы должны решать на местах, где им самое место. С первой задачей он попросил справляться Лекса. Тот, по началу, не хотел, да и как у самодержца может быть личный секретарь, но потом согласился. Однако, это не все. Алексею Перовском пришлось нанять пять чиновников, для работы с документами. Они готовили резолюции по самым маловажным делам. В обществе, точнее, его высшем слое, о нововведении узнали быстро. Мнения разделились. Одни считали, что государь ленится, другие, что очень рационален. Но никто не ставил под сомнение его всевластие. Сам же Никс был очень доволен этим начинанием, оно высвобождало массу времени для главной заботы. С главной же проблемой он начал справляться в начале осени. С почетом отправил фельдмаршала Милютина в отставку, посадил его в Государственный совет. Тогда же заменил и Горчакова. Правда, светлейший князь хандрил, да и здоровье его оставляло желать лучшего, вот он и поехал лечиться в Монте-Карло. А Лорис-Меликов и Гирс сумели тайно направить две дивизии в Болгарию. С дядей Костей все было понятно, а вот с князьями сербскими вышла легкая заминка. 25 декабря Константин провозгласил себя царем Болгарии, Народное собрание это одобрило. Милан I был русофилом, но сложным человеком. Глядя на своего балканского соседа он возжелал стать королем Сербским. В Вене этому возмутились, но две дивизии русских слегка остужали пыл, и потом, Милан не собирался заключать договор, ставивший под угрозу Австрийские владения. Вена не смирилась, а затаилась. Правда, постоянное нахождение русских войск за границей было немного накладным, но все полагали, что это не навсегда. Сам же Никс с самого начала нового, 1882 года стал интенсивно готовиться к коронации, взяв тайм аут во внутриполитических делах. 72 Москва хорошела на глазах. То тут, то там, возникали новые сооружения. Их начали строить в так называемом русском стиле. Этот стиль появился уже лет пять как, и с каждым годом становился все популярнее. Вот, на самой Красной площади наконец-то возвели Исторический музей. Правда, проблемы с финансированием оттягивали открытие. Никс назначил попечителем музея брата Сергея, тому затея очень понравилась. Правда, к коронации успеть было сложно. Что ж, решили отложить открытие на год, тем более что в будущем году государь и так собирался посетить древнюю столицу с большим визитом. Но более чем каменных построек, на века, сооружали временные – террасы и павильоны. Работа кипела. Из столицы в Москву отправляли несколько тонн, не меньше, вещей и посуды, кое-какую мебель. Кроме того, в древней столице ждали массу высоких гостей. Из-за событий на Балканах все могло осложниться, но пронесло. Да и потом – коронация была прекрасным поводом встретиться и обсудить какие-то вопросы. Да и ажитация общества была крайне высока. Разумеется, общества русского. Даже такие персоны как Катков прикусили языки. А Петербург стремительно пустел. Бо́льшая часть важного чиновничество отбывала в Москву, остальные, кто рангом пониже, тянули лямку «служения» без усердия, то есть, как всегда. Правда, возникла небольшая заминка. Оказалось, что Мини, жена Саши, в положении и должна была родить как раз в начале лета. Формально, ничто не могло заставить отложить коронацию, но Никс не хотел обижать брата Сашу, а потому было решено устроить коронацию в августе, благо это еще прекрасный летний месяц. Благодарен был не только наместник на Кавказе, но и чиновники, так как у них появлялись дополнительные два месяца для разных работ, ведь вещей, как оказалось, нужно сделать массу. Точная дата рождения малютки известна не была, а потому все ждали. Девочка, названная Ольгой, появилась на свет в Тифлисе 13 июня, крепенькая, здорова, мать тоже себя прекрасно чувствовала. Чиновники же ощущали себя куда как хуже. За три недели до коронации в Москву отправили регалии. Их везли важные придворные в раззолоченных каретах в сопровождении кавалергардов. Зрелище было потрясающее. Никс и сам не отказал себе в удовольствии посмотреть на церемонию. Он с семьей приехал в Аничков дворец и наблюдали как по Невскому проспекту к Николаевскому вокзалу, тянулась эта красивая процессия. Он смотрел на семью и не мог поверить, что это его семья. Олюшка, уже практически девушка, шестнадцать лет, как ни как. Впрочем, девушка и есть. Надо уже подыскивать женихов. Алексу только недавно исполнилось четырнадцать. Высокий, стройный, симпатичный. Но самый красивый это Тошка, ему десять лет, он и сейчас хорош собой, знает это и немного задается. Мари стала настоящей гранд-дамой. Нет-нет, она не располнела, но талия немного расширилась и потеряла девичью грацию, зато приобрела солидность, стать. Сама императорская семья перебиралась в Москву поэтапно. Вначале переехали великие князья, Николаевичи и Михайловичи. Оба дяди уже имели взрослых сыновей, правда, никто из них пока женат не был. Приехали «развеселые холостяки» – Алексей, Сергей и Павел. Наконец, два семейных человека. Александр и Владимир. Они захватили своих детей, хотя в церемонии практически никто из них участвовать не мог. Императорское семейство отправилось в столицу в ночь с субботы на воскресенье и прибыла в древнюю столицу в час по полудню 16 августа. Стояла прекрасная солнечная погода. Еще утром, около десяти, в Клину, в вагон вошел генерал-губернатор князь Владимир Андреевич Долгоруков. Ему уже было шестьдесят пять лет, но он хорохорился, подкручивал седые усы, держался молодцевато. Причем, последние восемнадцать лет он занимал именно эту должность. На перроне Николаевского вокзала в Москве их уже ожидала делегация московской городской думы во главе с городским головой Борисом Чичериным, бывшим наставником Никса и очень либеральным человеком. Не старый, всего то пятьдесят, он мог оказаться кадровым резервом для нового государя. Но в такой день о всяких глупостях просто не думалось. Все чинно сели в кареты и отправились по Садовому кольцу в Петровский путевой дворец. Его построила еще Екатерина Великая и как раз для такой важной цели – последней остановки перед въездом в Москву. Правда, Никс с семейством уже в нее въехал, и теперь покидал. Там, у самой границы города он денек другой «отдохнет». Отдых, это так называется. В реале приехала масса иностранных гостей. Из Греции королева Ольга Константиновна с дочерьми. Ее отец, царь Болгарии Константин I с семейством тоже пожаловал. Прибыли герцог и герцогиня Эдинбургские. Причем, герцогиня Эдинбургская была родной сестрой Никса, Марией. Ее прошлогодний экстренный визит на похороны отца был тягостным. Мало того, что хоронили отца, так еще эта история с Юрьевской... Мария, как и многие в семье, ничего не знала и теперь громогласно заявляла, что никогда не простит отца за такое, хотя, по-христиански, и будет за него молиться. С Юрьевской Никс поступил проще. Он купил огромное поместье в Крыму, но подальше от Ливадии и поселили там княгиню. К миллиону рублей, положенных на ее имя еще покойным государем перед отъездом на войну, он добавил два от себя, но не отдал их достаточно глупой и расточительной женщине, а оформил фонд, процент от оборота этой немаленькой суммы и должен был составить ее содержание. Юрьевская была недовольна, но высказывать этого не стала. Никс же решил, что заграницей, под другой юрисдикцией, та может выйти их под контроля, и попросту начать шантажировать семью. Нет уж, лучше пусть будет под боком. Но вернемся к гостям. Вообще, на коронации в другие страны не то, чтобы было запрещено, скорее не принято приезжать другим правящим монархам. Трудно сказать, в чем там смысл, но раз повелось, то этот принцип все соблюдали неукоснительно. Именно потому Данию представлял наследный принц Фредерик с супругой, Луизой, Швецию наследный принц Густав, но не супругой, Викторией, она была в положении, а с братом, Оскаром. Исключение делались только для близких родственников, если уж совсем точно, то для титулярного король Ганновера Эрнста Августа II и его супругой Тиры (сестры Мини), а так же неугомонного дяди Кости. Сложнее было с немцами. От Австрии прибыл наследник эрцгерцог Рудольф и это дорогого стоило. Его обхаживали как какого-нибудь падишаха. Германскую империю представлял наследный принц Фридрих-Вильгельм с супругой, Викторией Адельгейдой. Но ведь помимо них в Германии, пусть и номинально, но были и другие монархии. Прибыл герцог Мекленбург-Шверинский, брат Марии Павловны, жены Кукса и герцог Саксен-Альтенбургский, кузен Александры Иосифовны, жены дяди Кости. Был великий герцог Баденский, брат Ольги Федоровны, жены дяди Миши и одновременно дядя Виктории Шведской, той самой, которая не смогла приехать. А еще – наследный принц Саксонский, дядя короля Баварии, того самого Людвига, с которым Никс познакомился в Киссингене, и великий герцог Гессен-Дармштадский (внучатый племянник Марии Александровны). А ведь еще были страны, представленные обычными делегациями, вроде французской, североамериканской и османской. Короче говоря, голова шла кругом от этих гостей. И всех их нужно было принять, разместить. Министерство двора арендовала по Москве около двадцати зданий для размещения делегаций. А сколько журналистов прибыло на это эпохальное мероприятие. Просто тьма. По счастью, всеобщее ликование и предвкушение торжества не омрачила прошлогодняя трагедия. Полиция сработала отменно, народовольцы были зачищены по самый корень. По крайней мере, какое-то время об этом можно будет не думать. В Перовском дворце проходили пышные завтраки, обеды и ужины. Никс и Мари играли роль счастливых хозяев, хотя они и сильно уставали. Больно наряженным был график. Утром 18 августа все встали ни свет, ни зоря. Волнение было необычайное. У Никса даже спина немного разболелась, так он нервничал. К полудню небольшой дворец уже кишмя кишел народом. В глазах так и рябило от калейдоскопа военных мундиров, российских и иностранных, расшитых золотом гражданских мундиров, роскошных дамских нарядов. На Никсе был обычный мундир генерала от кавалерии, золотые эполеты, золотые аксельбанты, лазоревая Андреевская лента и четыре горевшие в лучах восходящего солнца звезды – Андрея Первозванного, Александра Невского, Святого Владимира и Святого Георгия. Последняя, единственная знаменовала орден второй степени, его белой эмали крест свисал меж расшитого золотом алого воротника-стройки. На голове государя была каска с роскошным плюмажем – перьями, в основном белыми, но среди них, в полный цвет государственного знамени, были и желтые и черные, но их можно было заметить только если ветерок начинал раздувать плюмаж. Никс не стал следовать обычной практике, когда новый государь меняет старые мундиры на форму нового образца, он поменял лишь некоторые незначительные вещи. Так, скажем, ему никогда не нравились у генералов алые рейтузы, он их заменил в цвет кителя. Ровно в половине первого начался торжественный завтрак, который император давал в честь всех участвовавших в Большом въезде. Настроение у всех было приподнятое и очень волнительное. Все весело переговаривались и постарались плотно перекусить, так как действо предстояло сложное и долгое. Наконец, полвторого все встали из-за стола и начались последние приготовления. Гости медленно вышли на широкий двор, огибавший здание дворца и отделенный от окружающего мира высокой непроглядной кирпичной стеной. Дамы погружались в роскошные кареты, военные, поднявшись на небольшие приступочки, садились на лошадей, чтобы не помять мундиры. Стоило Государю с императрицей выйти на крыльцо дворца, как грянул первый сигнальный залп. Никсу подвели Буяна, жеребца белой масти, высокого, лощенного. Никс любил ездить на нем. Конь был немного норовист, но Никс, прекрасный наездник, умел с ним справляться. Специально для Торжественного въезда его перековали, вместо обычных подков прикрепили серебряные. Едва Никс сел в седло, грянул второй залп и по Петербургскому шоссе, куда выходили главные ворота, потянулась процессия. На часах была четверть третьего, когда раздался первый зал, означавший полную готовность. Никс медленно въехал в створ ворот дворца. Все привели себя в порядок и замерли, и мимо государя начали двигаться военные. Впереди ехал московский обер-полицмейстер Александр Козлов, брат Полли Козлова, затем двенадцать жандармов. За ними следовал Собственный Его Величества конвой и Лейб-гвардии казачий полк. После них появилась разномастная толпа всадников – то были депутаты от азиатских и кавказских народов. Кавказцы были в черкесках и внушительных меховых шапках. Азиаты в халатах и тюрбанах. Все они символизировали, как велика стала империя, как много разных народов она включила, но… так и не переварила, сохраняя многие пережитки прошлого. За ними последовали не менее аляповатые депутаты казачьих войск и представители губернского дворянства. На этих уже были темно-зеленые, издали казавшиеся черными мундиры с золотым шитьем по воротнику-стойке и на обшлагах. И вот появились открытые коляски, в которых находились особые придворные, назначаемые только на коронацию. Первым ехал коронационный обер-церемониймейстер, им Никс назначил консерватора графа Палена, внука того самого организатора низложения Павла I. За ним, так же верхом, следовали простые церемониймейстеры, камергеры, камер-юнкеры. Потом потянулись открытые, раззолоченные фаэтоны, кажется, их было штук шесть, в них ехали высшие придворные. Во втором Никс увидел графа Алексея Перовского, на нем сияла новенькая Александровская лента. Потом проехал эскадрон Кавалергардского полка, потом эскадрон Лейб-гвардии Конного полка. Отсчитав до двадцати, Никс пришпорил Буяна и выехал на неширокое шоссе. Грянул третий зал, означающий, что государь уже отправился в центр столицы. Оглядываться было глупо, но Никс знал, что прямо за ним следуют граф Адлерберг, министр двора, Рихтер, начальник Главной квартиры и военный министр Лорис-Меликов. Потом, с небольшим отступом, ехали Наследник, хоть и юноша, но он принимал участие в церемонии и Тоша, их дяди – Александр, Владимир, Алексей, Сергей и Павел. Ну а потом дяди государя – Низи, Кося и Миша, герцог Эдинбургский и король Ганноверский. Все они следовали приличной толпой. Никс же смотрел только вперед. По обе стороны от него, вытянувшись во фрунт, стояли в шпалерах гренадерские полки. Уже за ними виднелся народ. Он колыхался, особенно глядя на государя. Люди приветственно кричали «Ура!», мужчины махали картузами, женщины платками. На коронацию, не только из окрестных уездов Подмосковья, но и окружающих древнюю столицу губерний, издалека, набивалась тьма народу. В этот раз, только по скромной оценке Бориса Чичерина, их набралось пол миллиона – с ума сойти! Вторая Москва, и за один присест. Это был бедный люд, несший с собой жалкие гроши и быстро пропивавший их в местных кабаках. Но запретить было просто невозможно, так что эту ораву просто приходилось терпеть. Одно могло утешить порядочных москвичей, эти пол миллиона осели по окраинам, заводским слободам, где и так жила не самая устроенная публика. Никс ехал спокойно, Буян, привыкший к парадам и гвалту, реагировал спокойно, да и седок старался потрепать ему гриву. Этот путь по сельской местности занял полчаса. Только тогда они увидели внушительные Триумфальные ворота – где начиналась юридическая Москва. Там, возле ворот его ожидал генерал-губернатор князь Долгоруков. Он отрапортовал о полной готовности столицы, и процессия двинулась дальше. Слева виднелось неказистое здание Брестского вокзала (в XXI веке Белорусского). На пресечении Тверской-Ямской и Садового кольца стоял богатый павильон в русском стиле, где разместились московская городская дума, во главе с городским головой Борисом Чичериным. Тот, стараясь быть громким, зачитал государю приветствие от имени городского люда – купцов и мещан. На этом участке в шпалерах стояли полки Третьей гвардейской дивизии. Их форма была очень нарядная, и Никс легко распознавал их по мундирам. На Тверской площади, аккурат против дома генерал-губернатор, очень узнаваемого, но непривычно приземистого, был выстроен небольшой терем, где разместились гражданский губернатор Москвы, представители губернских учреждений и губернское дворянство. Процессия остановилась и выслушала небольшой торжественный адрес, который прочел гражданский губернатор Москвы Василий Перфильев. Отсалютовав губернскому правлению, Никс продолжил движение. Тверская не была в то время прямой, подобно Невскому, но Никс знал – конечная цель этого движения уже близка. И точно, медленно, в створе улицы появилась Угловая башня Кремля и еще не достроенный музей. Манежной площади тогда не было, ее место занимали посредственные дома и выходившие прямо на Кремль окна дорогой гостиницы «Лоскутной». Процессия объехала музей не справа, а слева, к нависшим над проездом Воскресенским воротам, увенчанными двумя шатрами и остановились перед часовней Иверской иконы Божьей матери, или просто Иверской часовней. Тут был создан небольшой длинный подиум. Никс подъехал к нему и спешился. Великие князья, включая наследника, замерли слева от него. Он обернулся и увидел, как медленно подходит вызолоченная карета, которую тянула шестерка белоснежных лошадей. Этот экипаж еще Елизавете Петровне подарил ее будущий главный враг – Фридрих Прусский. Пажи, сидевшие на особых местах, резво соскочили и заученными движениями открыли дверцу, выставив ступеньку. Императрица Мария Николаевна сошла на подиум. Олюшка, сопровождавшая мать, осталась в карете. На государыне было светлое, с капелькой бежевого цвета платье с длинным шлейфом, с ее плеч ниспадал широкий палантин, отороченный белоснежным мехом. - Боже, я вся вспотела, - милу улыбнувшись, шепнула она мужу. - Потерпи, мы уже близко. Чинно, они подошли к часовне, пред которой стоял протопресвитер отец Василий Бажанов, он прочитал небольшую литию, этак минут на десять, а потом каждый из государей приложился к чудотворной иконе. Все это время от подиума тянулась процессия из роскошных карет. Обликом своим они напоминали эпоху барокко, но все были сделаны специально для этого торжества. Во второй карете (первой считалась карета государыни) сидели Мини и Михень. Во второй две королевы и две Ольги: Вюртембергская, тетя Никса и Эллинская, кузина императора и племянница своей спутницы. В третий тетушки: Александра Болгарская, Александра, урожденная Ольденбургская, жена дяди Низи и Ольга, жена дяди Миши. В четвертой следовали Вера Вюртембергская, Анастасия Михайловна. А далее, их не было видно, стоял эскадрон Лейб-гвардии Гусарского полка, кареты с придворными дамами, российскими и иностранными, и замыкал процессию эскадрон Лейб-гвардии Уланский полк. Наконец, молитва была сотворена. Императрица Мария взошла в карету, Никс сел на лошадь, и они двинулись вперед. На Красной площади яблоку негде было упасть – так много было людей, все они восторженно приветствовали государя. И глядя на все это сложно было сохранить веру в необходимость конституции, ограничения своей, не абстрактной, а именно своей власти. Проехав в Спасские ворота, государь проследовал мимо Вознесенского монастыря, затем, необычной, с готическими элементами церкви Святой Екатерины и Малого Николаевского дворца. Справа открывалась большая Ивановская площадь, виднелось красноватое задние Чудова монастыря. Но государь, а следом за ним и великие князья, а так же и великие княгини, подъезжали к широкому подиуму, шедшему вдоль колокольни Ивана Великого и Успенской звонницы. Подождав, пока все соберутся, в сопровождении эскорта из кирасиров, Романовы проследовали в Архангельский собор. Там престарелый митрополит Киевский Платон сотворил небольшую молитву, минут на двадцать. Из Архангельского собора все прошли в крошечный Богоявленский собор, где молитву сотворил уже митрополит Петербургский Исидор. В Успенском же соборе молитву совершал митрополит Иоанникий. Он возглавлял епархию едва ли месяц. Его предшественник, Макарий, скоропостижно умер от удара, и нужно было срочно искать замену. Им и стал бывший экзарх Грузии. Только без четверти пять все поднялись по Красному крыльцу и в Георгиевском зале был дан обед. Все ели с аппетитом. Уставший, Никс был доволен, что один из главных элементов коронации – Торжественный въезд в Москву прошел гладко. Только вечером, около семи, в обычных каретах гости стали покидать Кремль. Никс с семьей решил остаться в Кремле. Он обосновался в личных апартаментах, что примыкали к Оружейной палате, построенной архитектором Тоном. 73 Последующие несколько ней были наполнены праздниками и парадами. В Большом театре местная труппа давала представление, стараясь блеснуть пред государем. Она уступала столичной, но все ж представление получилось. Кроме того, Никс провел смотр гвардии на Красной площади. Вышло невероятно эффектно, красиво, да и самим военным нравилось чеканить шаг по брусчатке. И это не все. Как отмечалось выше, в столицу приезжали многие представители монарших дворов. Многие из них, как практически все немцы, прибыли сразу за Большим въездом. Если бы они оказались в столице раньше, им пришлось бы в нем участвовать, а это не всеми считалось возможным. Так что многочисленные великие князья так и курсировали между вокзалами, сопровождая в Кремль высоких гостей. В пятницу вечером, когда на улицах еще шумело всеобщее оживление, государь с семьей покинул Кремль и в неприметных каретах, пусть и с сопровождением, в такие дни Москву этим было не удивить, выехал на ее восточную окраину, в Нескучный сад, а маленький, зато уютный Александровский дворец. По традиции, пару дней перед главным и важнейшим событием в жизни монарха, тот должен был провести в молитвенном уединении. Уединение Никсу и в самом деле требовалось, вот только он не готов был без устали молиться. Впрочем, никто из его предков в деле духовном не усердствовал. Никс просто сидел на берегу тихой и неширокой Москвы-реки, размышляя о своей жизни и том, что предстояло сделать, а тут, хочешь-не хочешь, но без обращения к Всевышнему не обойтись. Мари была совершенно спокойна, дети немного нервничали, но потом расслабились и просто гуляли по парку, а Тоша так просто носился, подбивая повеселиться и Алекса. Никс перечитывал письмо короля Швеции Оскара II. Тот поздравлял с грядущим событием, вспоминал свою коронацию семилетней давности, когда в Стокгольме лил проливной дождь, желал, чтобы в Москве погода была отменной, и просил в будущем году принять его младшего сына Евгения, тот обожает живопись и хотел бы нарисовать несколько русских пейзажей. Юноше шел семнадцатый год, но трон ему не светил, так что он мог позволить себе придаться прекрасному хобби. Напрямую этого не говорилось, но между строк читалось – возможно, он станет вашим зятем. А что? Олюшке уже шестнадцать. Пока суть да дело, окончательно войдет в возраст. Дочери он ничего говорить не стал, зато сделал памятку – попросить побольше разузнать об этом принце. Впрочем, время пока было. Вечером, накануне коронации семья перебралась в Кремль. 74 Ночь перед коронацией Никс проспал полностью – к сорока годам человек в принципе научается управлять своими эмоциями. Но даже этого было недостаточно, чтобы сон оказался хорошим, спокойным. Но он выспался, или, по крайней мере, не ощущал себя уставшим и разбитым. Некоторое успокоение рождалось еще и оттого, что от него уже мало что зависело, все шло своим чередом, все проверялось и перепроверялось. Да и потом – он привык быть в центре внимания, привык выполнять «роль и обязанность» царя. Встали очень рано, едва ли не полшестого. В это время в Москве уже рассветало, и ранней подъем не очень сильно ощущался, взбадривала и постоянная ответственность, предвкушение грандиозного торжества. Ровно в семь часов 22 августа воскресного дня с отводной стрельни Тайницкой башни (небольшой площадки при башне, на которой стояли пушки) начали палить – двадцать один выстрел – в честь коронации нового императора, и потом, это был сигнал собираться в Кремле. В императорских апартаментах было тихо и прохладно. Только легкое волнение слуг выдавало важность момента. Но если бы Никс приблизился к Соборной площади, то его встретил бы невероятный гул – то народ собирался посмотреть на коронацию. Но еще больший шум стоял в огромных парадных залах Большого Николаевского дворца. Вечно пустые, они подавляли своим масштабом. Теперь же тут яблоку негде было упасть, до того много было народу. Только одних волостных старшин, с бородами, старомодными прическами на прямой пробор и в солидных кафтанах было около восьмисот. А еще предводители губернского дворянства, начальники губернских судов, полицмейстеры, и, конечно же – сами губернаторы. Московская губерния была представлена всем губернским земским собранием и всей же городской думой. Все эти люди не должны были увидеть коронации. И причиной тому были не аристократическая спесь или социальные барьеры, а всего лишь скромные размеры Успенского собора, вмещавшего едва ли не тысячу человек. Сам собор было не узнать. В его центре, меж четырех столбов, держащих свод, установили помост, оббитый красным бархатом. На него вели двенадцать ступеней, бравших начало практически от царских врат. Все эти ступени, помост, были украшены позолоченной балюстрадой. Две самые дальние колонны до середины высоты были обтянуты красным плюшем и на них золотом были вышиты буквы «Н», увенчанные короной. В самом центре площадки были установлены два тронных кресла. Никс для себя выбрал трон царя Ивана III из слоновой кости, на котором короновался его отец. Для Мари приготовили трон Михаила Федоровича. Над ними, вместо паникадила, висел малиновый же балдахин, украшенный пучками страусовых перьев и вензелями Никса. Справа от тронов стоял небольшой стол, обтянутый малиновым бархатом для регалий. Слева и справа от основной площадки, только чуть ниже уровнем, имелись две дополнительные. На левой, если смотреть от алтаря, должны были разместиться великие княгини, придворные дамы. На правой, иностранные принцы и дипломаты. Внутри, вдоль стен собора, амфитеатром, в шесть ярусов, располагались места для сенаторов и генералов, членов государственного совета и почетных опекунов, адмиралов и министров. В утренние часы там было совершенно пусто и только несколько священников служили часы. Наконец, около девяти утра они закончили и об этом князь Долгоруков, коронационный маршал, тут же доложили Никсу. Тот отдал приказ и начался большой выход. На часах было 9:15.