Никс

75 Стеклянные двери Святых сеней, что примыкают к Грановитой палате, распахнулись и на красное крыльцо, обтянутое алым бархатом вышел Алекс. Под руку он вел королеву Эллинов Ольгу. На юноше был Преображенский мундир, а королева одела русское придворное платье. Едва они появились, толпа взорвалась бурным восторгом. А они стали спускаться вниз и на каждой третей ступени стоял кавалергард и его шлем и кираса горели золотом в восходящем солнце этого невероятного дня. Вслед за Алексом шествовал Тошка, он вел под ручку родную сестру, юную, восхитительно прекрасную. А уж затем стали спускаться все остальные Романовы, иностранные гости, со своими небольшими свитами. Все они сходили на длинный подиум и направлялись в Успенский собор, где занимали свои места. А вот затем начиналось бесконечное шествие всех этих представителей народа. Но, они только входили в собор, шли мимо алтаря и осматривали цесеревича и всю правящую фамилию, коронационные места, а потом выходили в северные двери, рассаживались на трибунах, специально выстроенных с восточной стороны от собора. В тот самый момент, когда Алекс выходил на красное крыльцо, Никс вошел в Андреевский Тронный зал и занял свое место в этой, казавшейся бесконечной веренице людей. Толпа, стоявшая на площади, приветствовала лучших людей империи немного сдержано, и то – не они главные на этом торжестве. Только минут через сорок толпа вошла в ажитацию – появились церемониймейстеры, герольды, а за ними стали выносить регалии. Несли их так – высший сановник нес саму регалию, по сторонам от него шли ассистенты. Скажем, первым вышел граф Дмитрий Толстой и он нес на бархатной подушечке усыпанную бриллиантами Андреевскую цепь. Его ассистентами были гофмейстеры князь Мещерский, но не Владимир, и князь Васильчиков. Никс решил не искушать судьбу и выбрал для участия просто высших сановников, пусть те ему и не были близки по духу, тем более, что личное знакомство с ними, да и личное погружение в эту жизнь сделало его менее резким в суждениях, мол, этот реакционер, значит он зло. Из людей всем известных, он выбрал лишь министра иностранных дел Гирса, тот нес государственную печать, генерал-фельдмаршала Дмитрия Милютина, ему доверили государственный меч, и графа Валуева, он нес державу. Императорскую же корону доверили человеку не очень известному, адмиралу Логину Гейдену, чтоб никому не было обидно. Именно за регалиями и шел император. Никс был в мундире лейб-гвардии Преображенского полка, с алой Александровской лентой и обычной цепью ордена Святого Андрея. Саблю он не пристегивал, а головные уборы мужчины, даже военные, оставили во дворце. Стоило ему появиться, как толпа взорвалась в неистовом «Ура!!!» и военный оркестр что было мочи заиграл «Боже, царя храни!». Чуть сзади, слева и справа от императора шли его братья – личные ассистенты – Александр и Владимир. Внизу императора уже ждал огромный и длинный балдахин – алого шелка, обильно расшитый золотом – императорские орлы и монограммы государя, украшенный страусиновыми перьями. Там, внизу, Никс подождал императрицу, что шла следом. На Мари было невероятно красивое платье из серебряной парчи, украшенное серебряным же шитьем. Длинные рукава ниспадали на русский манер и были оторочены лебяжьим пухом. Платье имело длинный шлейф, которые аккуратно несли камер-пажи. Ее ассистентами стали Алексей и Сергей. Едва императрица вошла под приятную тень, как огромный балдахин двинулся. На высоких штангах его несли шестнадцать генералов и адмиралов, а так же придворных. Еще шестнадцать поддерживали балдахин за шнуры. Медленно процессия подошла к вратам Успенского собора, где ее уже ждал практически весь клир. Вообще, в службе должны были участвовать 3 митрополита, 13 епископов, 12 настоятелей подмосковных монастырей. Все они были облачены в золототканые ризы, так и сверкавшие шитьем. У самого входа вперед выступил митрополит Московский Иоанникий и начал приветственную речь. - Благочестивейший Государь! Настоящее твое шествие, соединенное с необыкновенным великолепием, имеет и цель необычайной важности. Ты вступаешь в это древнее святилище, чтобы возложить здесь на себя царский венец и восприять священное миропомазание… Митрополит говорил громко, взволнованно, по заученному. Никс слушал в пол уха, он научился практически не слушать, но сохранять важное и участливое лицо. Впрочем, так было нужно. Наконец митрополит завершил свое слово. Исидор, митрополит Петербургский, преподнес Никсу солидный золотой крест для целования, а митрополит Киевский Платон окропил всех стоявших святой водой. Хор грянул «Милость и суд воспою тебе, Господи!» и император с женой вошли в собор. Они поднялись на царское место и встали возле своих тронов. Меж ними, с обнаженным палашом, стоял командир Кавалергардского полка генерал-майор Шипов. Так, ровно в десять, началось само действо. 76 Едва Никс и Мари заняли свои места возле тронов, как вперед вышел митрополит Исидор и торжественно прочитал приветствие государю по случаю сего наиважнейшего действа. Эта речь, была на редкость короткой, Никс не успел загрустить. Митрополит поднес Никсу красивую книгу, открытую в нужном месте и он, государь всея Руси громко и четко зачитал Символ Веры. Едва Никс закончил, как Исидор произнес: - Благодать Пресвятого Духа да будет с тобою. Аминь! Митрополит стал спускаться с тронного места, а протодиакон начал зачитывать особую великую эктению, используемую только на коронацию. Едва протодьякон закончил, как хор певчих пропел тропарь: «Спаси, Господи, люди твоя». После этого епископы поочередно подходили к небольшому аналою и зачитывали фрагменты Евангелия, если уж быть совсем точным, то из послания апостола Андрея к римлянам и, собственно, той части Евангелия от Матфея, где говорил о том, что всякая власть от Бога. Именно тогда, по окончании чтения, собор наполнился пугающей тишиной, казалось, никто не может пошевелиться, даже громко вздохнуть. Митрополиты петербургский Исидор и Киевский взошли на тронной место. Никс снял обычную цепь ордена Святого Андрея, передав ее Лексу Перовскому. Началось возложение мантии. Ее и несли двое придворных, специально подбиравшихся покрепче, так как императорская порфира весила около шестнадцати килограммов, а чего еще ждать от огромного отреза золотой парчи обильно тороченной горностаем. Вся мантия была расшита небольшими черными двуглавыми орлами, как на гербе. С некоторым трудом, при помощи Саши и Кукса, они возложили ее на плечи Никса. Митрополит Московский помог возложить бриллиантовую Андреевскую цепь. Затем последовали невероятно эмоциональный возглас протодиакона: «Главы ваши Господи, преклоните!» и небольшая молитва, после чего Лаврентий Гейден преподнес митрополиту Московскому большую императорскую корону. Тот, благословив ее крестным знамением, подал венец Никсу. Государь чувствовал, что взоры всех в соборе обращены на него. «Господи! Неужели это все происходит со мной!?», промелькнула у него в голове мысль. В ней было все, и неверие, что он доживет до этого важного дня, и то, что для простого провинциального парня это было невероятно… хотя, никаким провинциальным парнем он уже давно не был, он и забыл практически совсем о той жизни, для него теперь была только эта, а потому, прошептав – «Не оставь меня, Господи!», надел императорскую корону. Она было нелегка, около двух килограммов, но, как молвила в свое время Екатерина Великая – два часа я ее потерплю. Никс тренировался несколько месяцев удерживать такой вес, а потому большого дискомфорта не ощутил. Весь собор в этот момент словно выдохнул, да и сам Никс почувствовал, что будто незримая длань его коснулась. Это было так необычно и так реально, что в пору было уверовать в божественное право править. Затем, по очереди, к первоиерархам подходили генерал Эдуард Баранов, друг детства отца и граф Валуев. Первый передал митрополиту Петербургскому скипетр, который тот вручил Никсу. Митрополит Киевский передал державу. Никс не мог и представить себе, как величественно он выглядит со стороны. Все, что он чувствовал – невероятную тяжесть. Тяжелая мантия ниспадала с плеч, корона давила на шею. Только из-за тренировок он мог более-менее спокойно выдержать эту нагрузку. По завершении небольшой молитвы, Никс едва заметно кивнул и графы Баранов и Валуев подошли к нему, чтобы принять скипетр и державу. Это был сигнал и для Мари, немного отойдя от своего трона, она встала перед супругом. Камер-паж положил небольшой круглый валик, на который императрица опустилась на колени. Стараясь быть как можно аккуратней, Никс снял корону и дотронулся ее ободом до головы жены, после чего опять водрузил эту тяжесть себе на голову. Видный сановник, дипломат и благотворитель Владимир Титов поднес к государю малую корону. Трепеща, Никс взял ее с подушечки и аккуратно возложил на голову Мари. Тихо шурша длинными шлейфами, к ней подошли две статс-дамы, княгиня Кочубей и графиня Адлерберг. Они очень деликатно пришпилили венец булавками к прическе, чтобы та не упала. Федор Гейден и Тимашев поднесли порфиру, и Алексей с Сергеем помогли накинуть это великолепие из золотой парчи на плечи государыни. Статс-дамы легкими движениями прикрепили мантию к платью и возложили на ее плечи золотую цепь ордена Андрея Первозванного. Она не была усыпана бриллиантами как императорская, но сияла в свете свечей ничуть не хуже. Мари с трудом встала, сделала легкий ре6веранс супругу, после чего муж обнял жену, поцеловав в обе щеки. - Как ты? – шепнул он. - Боже, она такая тяжелая, - едва вымолвила Мари. - Потерпи, скоро это закончится. Никс был слишком оптимистичен. Коронация была в самом разгаре. Протодиакон провозглашал многое лета «Богом венчаному и превознесенному» императору и его супруге. Его слова словно подкреплялись колокольным звоном, что разливался снаружи, но даже через толстые стены собора доносились звонкие раскаты главного колокола Ивана-Великого. А с набережной им вторили раскаты орудийных выстрелов. Когда же весь этот шум поутих, Никс встал на колени и стал зачитывать слова: - Господи Боже отцев, Царю царствующих, сотворивший все словом своим, и премудростью своей устроивший человека, да будет править он миром милосердно и правдиво. Ты избрал меня царем и судьей людям свои… Это не была клятва, это было скорее пожелание править хорошо, законов не нарушать. Вообще, Никс очень опасался, что ему придется поклясться в верности самодержавию, которое он собирался упразднить, так что набор всех этих благих пожеланий нисколько его не смущал и не отягощал душу предательством клятв. Едва он встал, как по знаку коронационного маршала весь собор опустился на колени, и Петербургский митрополит Исидор стал читать «молитву за царя»: Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы БЛАГОВЕРНОМУ ГОСУДАРЮ нашему (его же имя Ты, Господи, веси) на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство». После столь важного и ответственного момента, все опять встали, и митрополит стал произносить жутко витиеватое приветственное слово. Никс постарался абстрагироваться, так как тяжелая корона очень сильно давила на шею и голова начинала словно наливаться тяжестью. Наконец иерарх завершил и хор грянул «Тебя, Бога, хвалим». Формально, на этом коронование завершилось, но впереди была, возможно, самая важная часть всего действа. Никс снял корону, поместив ее на стол для регалий, а в соборе началась божественная литургия, оказавшаяся не очень долгой. А потом, из раскрывшихся царских врат вышел митрополит Исидор и произнес: - Благочестивийший государь наш император и самодержец Всероссийский. Вашего Императорского Величества миропомазания и святых Божественных тайн приобщения момент настал. А потому да благоволит Ваше Величество шествовать к царским вратам сей соборной церкви. И Никс, в окружении коронационных церемониймейстеров, своих ассистентов и придворных, несших регалии, стал спускаться с возвышенности. Его тяжеленную мантию помогали нести аж девять человек. У самых царских врат Никс остановился и стал передавать регалии соответствующим придворным. Мари так же спустилась, но встала аккурат за супругом. Митрополит Московский открыл небольшую мироносицу, обмакнул сучец, что-то вроде полой трубочки, стал помазывать Никса на царство, нанося священным маслом кресты на лбу, веках, ноздрях, губах, ушах и с обеих сторон ладой, приговаривая: «Печать дара Духа Святого». И ни один официальный рассказ об этом важнейшем событии не упомянет, как Никс, вернее, государь Николай Второй чуть раздвинул совершенно незаметную прорезь на мундире, на груди и начертал крест и там. Митрополит Киевский же растирал миро особым шелковым платком. Чуть отойдя вправо, встав рядом с иконой Спасителя, Никс видел как к царским вратам подошла Мари. Но ей митрополит нанес священный елей только на лоб. По завершении помазания, Мари встала слева от врат, рядом с иконой Владимирской Божьей Матери. А тем временем, митрополит Исидор, взяв за руку государя, ввел его в алтарь храма. Тяжелую мантию у генералов и сенаторов принимали епископы. Причем, митрополиты Московский и Киевский поддерживали передние концы порфиры. Никс опустился на колени и поцеловал престол. А когда он встал, первосвященный Исидор причастил государя по священническому канону. Немного суетно был выход из алтаря, когда мантию опять принимали светские лица. Ну а вместо Никса к царским вратам подошла Мари. Но внутрь ей входить было нельзя, потому Исидор причастил ее у самого входа и по обычному образцу. Никс и Мари, медленно и чинно, поднялись к своим тронам. Только там Никс надел корону и митрополит Исидор в очередной раз преподнес ему большой золотой крест для целования. Последовала недолгая молитва и вот, без четверти час процессия стала покидать собор через северные ворота. По широкому подиуму шли двенадцать кавалергардов, подвое, затем убеленный сединами гренадер нес знамя. Потом вышагивали обер-церемониймейстеры двора и особый, коронационный, граф Пален, правнук того самого Палена, что организовал убийство Павла I. Наконец, опираясь на высокую позолоченную трость, вышагивал князь Долгоруков, а уже за ним, под балдахином шли, сначала Никс со всеми регалиями, потом Мари. Уже вслед за ними шли генералы и флигель-адъютанты, статс-дамы и камер-фрейлины. Торжественная процессия, бурно приветствуемая собравшимися, обогнула восточную, алтарную часть Успенского собора и направилась ко входу в Архангельский собор. Там они поклонились святым мощам правителей праведников, по счастью, таких было немного, предкам – основателям династии Романовых. В соборе было немноголюдно. Большая часть придворных или сразу прошла во дворец, или к западным вратам собора, чтобы там встретить государя. Но, едва выйдя из Архангельского, государь с супругой оказались в небольшом Благовещенском соборе. Там тоже была совершена молитва. И уже оттуда, под балдахином, они подошли к Красному крыльцу и стали подниматься. На верхней площадке Никс подождал Мари, они повернулись к восторженной толпе и поклонились. Народ взорвался неистовым «Ура!». Этот восторг, переходивший в неистовство, невероятно поддерживал Никса и Мари, словно придавал им сил. Наверное, Никс сравнил бы это с ощущением рок-звезды на сцене, которая парит на гребне восторга зрителей, словно птица-феникс, оживая, хотя казалось, что сил уже нет. Наконец, оказавшись в залах дворца, Никс и Мари быстро прошли в Андреевский зал и сняли регалии, мантии. Уставшие, но счастливые, они удалились во внутренние покои, чтобы привести себя в порядок – этот большой день еще не закончился. Около трех часов дня, опять облачившись в мантии и регалии, торжественно и чинно, Никс с Мари проследовали в Грановитую палату, где были установлены столы для торжественного обеда. Там их стол размещался в самом юго-восточном углу под небольшой сенью. Высшие придворные прислуживали им. «Звезды» императорской оперы пели народные песни и арии. Вообще – это бы невероятно сложно, есть когда на тебя смотрит прорва народу, которая сама и крошки в рот не взяла. Но «вековой» обычай требовал, чтобы все обстояло именно так, и Никс не решился что-либо поменять. Ну, разве что он чуть сократил меню, чтобы эта часть церемонии, не столько приятная, сколько вынужденная, прошла побыстрее. Впрочем, столов было много, вот только за ними сидели лица лишь первых двух классов, остальные же смотрели. Причем, и приносили блюда так же генералы да сенаторы. Это и в самом деле оказалось испытанием, почище нескольких часов в короне. По счастью, вся эта процедура длилась не более часа. В четыре по полудню Никс, одев корону и взяв скипетр и державу, покинул Грановитую палату, и, через Георгиевский и Александровский залы, пришел в тронный, возложил регалии на специальный стол и удалился в свои апартаменты. И уже совсем поздно, вечером, вместе с придворными, Никс и Мари вышли на широкий балкон Николаевского дворца и наблюдали за иллюминацией и роскошным фейерверком. Никс невероятно устал, так что улыбался скорее механически, поглядывая на совершенно счастливых детей, довольную жену. Эту ночь он проспит как младенец, глубоко и спокойно – самый важный день его правления подошел к концу. Но торжества еще не закончились. 77 Следующие дни были заполнены бесконечными приемами и балами. Приемы были с утра. Никс и Мари, а так же Алекс и Олли, в полдень, в окружении бесконечного множества придворных в раззолоченных мундирах, выходили в Андреевский зал и пред ними выстраивалась очередь из приветствующих. На Мари и Олли были русские платья, причем Мари чередовала два, из насыщенно-синего атласа и нежно розового с золотым шитьем. Никс и Алекс бесконечно меняли мундиры – кавалергардский, гусарский, семеновский и измайловский. И вот, они стояли в столь невероятно красивых одеждах и мимо них, с поклонами и реверансами тянулись бесконечные вереницы инородцев (представителей народов Кавказа и Средней Азии, присоединенных при отце окончательно или впервые), волостные старшины, представители губерний и их дворянства. Последние преподносили государю с государыней хлеб и соль, но это только так называлось. В реальности главным было блюдо, разных форм, как правило, из чистого серебра с гравировкой, некоторые были позолоченными, да еще с эмалями. Это, вроде как хлеб. За соль отвечали внушительные солонки, выполненные в одном стиле с блюдом. Гофмейстеры принимали эти подношения и устанавливали на длинных столах, стоявших слева и справа от центрального прохода. Потом подсчитают, что всего таких комплектов было аж 115. И это не считая икон с драгоценными окладами. Отдельный день выделили на придворных дам, как самой государыни, так и великих княгинь. Для этой цели Мари одела особое русское платье, серебряного шелка с серебряным же шитьем. Главное же в нем была горностаевая оторочка рукавов и шлейфа. В нем, да еще надев усыпанный бриллиантами кокошник, Мари выглядела просто невероятно величественно. Вечерами, уже в обычной одежде, члены императорской фамилии отправлялись на балы. Главными считался бал в Дворянском собрании на Охотном ряду, который давал князь Долгоруков, московский генерал-губернатор. Вторым же был бал в английском клубе, который давал английский посол. А еще бал дал посол Франции и посол Германии. Тут дамы были в вечерних нарядах, в бриллиантовых диадемах и ожерельях. Мужчины в элегантных фраках с орденскими лентами. И только военные, к которым совершенно точно относился император с великими князьями, всегда были в парадных мундирах. Ровно через неделю после самого венчания на царство, 29 августа, на полигоне Московского военного округа, а он располагался аккурат напротив Петровского путевого дворца, состоялось народное гуляние. На этом обширном и практически голом пространстве военные, именуемом Ходынским полем, по приказу командующего округа генерала Александра Ивановича Бреверна де Лагарди большими щитами закрыли траншеи и окопы, а люди московского губернатора Василий Степановича Перфильев и городского головы Бориса Николаевича Чичерина возвели на поле павильоны в русском стиле и мощные разделители, чтобы контролировать толпу. Император с супругой приехали в Петровский дворец еще утром. С балкона второго этажа особого, царского павильона им открылось бескрайнее людское море. Полиция не была уверена, но полагала, что там находится около полумиллиона человек. Эта цифра была не удивительной. Еще на папенькину коронацию собралось двести тысяч. И все они боготворили Никса, и… ждали подарков. Подарок был скромен – пряник, кружка, колбаса, да рушник, в который это все заворачивали. Главное же – кружкой, подаренной государем, любой мог вдоволь черпать из огромных лоханей водку, пиво и квас. Вина этой публике решили не подавать, да они ей не очень-то и были интересны. А еще напекли несколько тонн, не меньше, пирогов с разной начинкой, они тоже были дармовые. Никс с братьями верхом, Мари с Олли в единственном экипаже, объехали строй московских полков, выстроенных буквой «П», обращенной концами как раз к царскому павильону, так и Петровскому путевому дворцу, что был через дорогу. Именно с широкой роскошной деревянной веранды Никс с волнением глядел, как толпа плескалась вдалеке, сначала жадно получая царские гостинцы, а потом прорываясь к дармовой выпивке. Никс помнил про ужасы Ходынки и отчаянно боялся, что что-то подобное произойдет сейчас. Но показывать волнение было нельзя, и он изображал легкое высокомерие, пока его братья и придворные весело общались, запивая икру и паштеты шампанским. День 31 августа Никс считал самым счастливым за все это время – они, наконец, покидали Москву, город без сомнения гостеприимный и по-своему красивый, но события этого визита его сильно измотали и он жаждал отдыха и уединения. 78 Из Москвы Никс с семейством отправился в Ливадию. Там можно было прекрасно отдохнуть. В расслабленной обстановке, казалось, даже лучше думается. А было о чем. Вся его жизнь, словно змей искуситель, нашептывала – ничего не меняй. На твой век монархии хватит, а там… И Никс смотрел на собственного сына, не какого-то абстрактного императора, а именно своего сына и представлял того на полу Ипатьевского дома и кровь стыла в жилах. Но начинать реформы было боязно. Даже здравая логика подсказывала – начинать нужно с главного, а потом под это главное подводить частное. Но вот так, прямо сейчас, вводить конституцию?! Это и ему казалось невозможным. Но тут была замануха, как говорили в XXI веке. Если ты чего-то не хочешь, то тебе всегда будет «не время» провести важные преобразования. Ты будешь искать и находить оправдания, прямо как дед, Николай I, который хотел отменить крепостное право, он прекрасно осознавал его губительность для страны. Но то осознавалось разумом, а сердцем он был крепостником. Потому ничего и не сделал. А вот отцу пришлось это провести, иного пути у него не было, иначе никак. И он, человек слабого характера, не до конца последовательный, провел великую реформу и не только ее одну. Так что же получается – Никс слаб, он трус? В конце концов, максимум что его ожидал – эмиграция. Так почему не рискнуть. И все равно, начинать нужно было с конца, со второстепенного. Одна надежда – потом удастся все подправить. Но с чего начать. Что является тем важным, что послужит первым шагом. Конечно земства. Никсу позарез нужна была твердая опора в стране. И опора эта была не наверху, в высших слоях общества, а внизу. И самое смешное, даже в семье у него не было опоры, дядя Костя укреплялся в Болгарии. Не все там шло гладко, но за того он не переживал. А вот как он сам… Вернувшись после этого прелестного отдыха, Никс созвал кабинет министров, на котором представил изменения в закон о городском и земском правлении. Он видел, как насторожились реакционеры, особенно Победоносцев. Те, словно нюхом чуяли, что это очень опасная затея. - Стоит ли менять, - с наигранным равнодушием заметил Победоносцев. – Коли все и так идет неплохо. - А хорошо ли идет? – грустно заметил император. – Мы постоянно только и слышим о скандалах с мздоимством. То подряды на работы своим отписывают, то просто руку в земские деньги запускают. - А чиновники не лучше! – поддержал Островский. – Разбираются плохо, а все так и норовят чем-нибудь руководить. - Да, всесилие департаментов становится нестерпимым, - заключил Валуев. - Так не лучше ли их отменить? – саркастически заметил Победоносцев. - Это чрезмерно и радикально, - серьезно заметил граф Валуев, председатель кабинета. У многих по губам пробежала едва сдерживаемая улыбка. Тот же продолжил. – Я полагаю, нам нужно решительно упорядочить работу ведомств. Надо исключить дублирование. А то у семи нянек дитя как водится – без глазу. Нужно четко указать, кто и чем должен заниматься. А то получается чехарда. - Думаю, надо сократить число лицензий. Все-то мы лицензируем, и блины и извоз. - Но ведь это хаос! – ужаснулся Победоносцев, понимая, что он в меньшинстве и что просто обязан сопротивляться, хотя бы из принципа. - Вовсе не, - равнодушно заметил Набоков. – Я возглавляю департамент, который и так прекрасно работает, он все и разрешит. - Какой же? – уточнил Победоносцев. - Суды, конечно. Пусть частное лицо обращается в суд, коли пострадал. - Да, но компетентны ли суды? – сокрушенно заметил обер-прокурор Святейшего Синода. - Начнем с того, что суд это не только судьи, но и прокуроры и присяжные поверенные. Вот, придете вы в суд с иском к лудильщику. Ведь очевидно – после починки течет чайник, значит штраф, не течет, все хорошо – любому понятно. Тут и лицензия не нужна. - Лицензии покупают, - скромно, будто про себя заметил Иван Бунге, министр финансов. - Начнем с того, что не велик сей доход… - Но он есть, - заметил Бунге. - Хорошо. Но, наказание рублем куда как важнее и больнее лицензии. У нас пол империи работает за мзду городовому, без какой-либо бумаги, - заметил Набоков. - Это да, - грустно согласился Бунге. - Если Его Величество разрешит, - начал Валуев. – Я рекомендовал бы проект направить в министерство юстиции, пусть они его проработают. И надобно, чтоб и министерство финансов присоединилось, так сказать, просмотрела финансовую часть, подготовила общие подсчеты. - Не возражаю, - спокойно заметил Никс. – Так и решим. Могло показаться, что это поражение, что проект скромных преобразований в земствах загублен. Но это было не так. Они его рассмотрят и улучшат, а там и принимать можно будет. Никс понял главное – путь реформ совсем не быстрый. Хотя даже он не ожидал насколько. Проект вынесли на рассмотрение только в мае 1883 года. Никсу нужно было отбывать в Москву. Заседание Государственного совета было недолгим. - Господа, - начал Никс. – Все мы знаем о важности земств для нашей страны. Мой покойный родитель приложил немало сил для того, чтобы провести её. И мой святой долг улучшить его наследие. А многие из вас знают о тех безобразиях, что творятся в этой части. Я полагаю, данный закон позволит решить эти проблемы, искоренить недостатки. - Ваше Императорское Величество, – подхватил Валуев. - Ваш покойный батюшка, коему я имел счастье служить верой и правдой, оставил вам большое наследие. И как рачительный хозяин, вы должны наводить в доме порядок. Беспорядок должен быть исключен, самовольство на местах пресечено. Как мне кажется, данный закон именно на это и направлен, он укрепит власть и авторитет престола в обществе. После таких слов никто особо сопротивляться не стал. А о чем был спор? Земства, точнее, губернские и уездные земские собрания, как и городские думы, были коллективными органами на местах, в ведении которых переводилось строительство и содержание дорог, мостов, школ и больниц. Они должны были следить за тем, чтобы это хозяйство работало. И это все ввели еще в 1864 году. В чем же суть нововведений? Городские думы и земские управы (собрания) уровняли в сроках полномочий – по 4 года. Для всех них установили прямые и тайные выборы, причем, бессословные. Но это было не новостью. Это еще при покойном государе приняли. Но новшеством стало то, что ограничением стало наличие годового дохода не менее 200 рублей в городах и 50 рублей на селе. Да, голытьбу и там, и там, это отсекало, что пока было неплохо, да и консерваторы не очень возмущались. Зато много образованных людей получали право избирать и быть избранными. Кроме того, отменяли всякие курии для избирателей, отдельно для землевладельцев, отдельно для крестьян. Мало того, на селе теперь в выборах земств могли участвовать самые деятельные и прогрессивные – врачи, учителя и статистики, до того сельскими жителями не считавшиеся. Города надобно было поделить на округа по числу избирателей и провести выборы. Их запланировали на будущий год. Но важнее всего было то, что и думы, и земства получали больше денег на свои проекты. А губернаторы урезались в праве самовольничать и мешать им работать. В сущности, губернаторы для земств были чем-то вроде надзирателя при заключенных. И вот теперь права надзирателя чуть ограничивали, а главное, четко описали. Правда, пришлось пойти на компромисс – предводители дворянства, уездного и губернского, по-прежнему оставались их председателями, но теперь их голос легко тонул в голосах просвещенной интеллигенции. Никс лично огласил это решение в тронном зале Большого Николаевского дворца в Кремле. Стоя под массивных балдахином из горностая и золотой парчи, Никс, то и дело поминая отца, провозглашая новшества. Депутации московского губернского дворянства, городской думы и земств московской губернии благоговейно выслушали речь своего монарха. Многие были потрясены. Не то, чтобы Никс был ужасно умный, но некоторый опыт XXI века подсказал, как нужно было действовать. Он просто дал огромную взятку Суворину, известному консервативному публицисту и газетчику, чтобы тот опубликовал спокойную статью, мол, ничего по сути не переменилось, все хорошо. Ну да, мелочей наизменяли много, но ядро осталась прежним. Конечно, прожженных консерваторов было не провести, но вес столичного рупора консерватизма возымел действие. Даже Катков был сдержанней, чем от него могли ожидать. 79 Москва же была прекрасна. Город жил своей обыденной жизнь, немного суетной, немного провинциальной, но в нем не было прошлогоднего сумасшествия. Хотя на важные мероприятия собирались толпы народу. Вначале открыли Исторический музей. Экспозиция пока была слабовата, но это только начало. Никс с семейством осмотрел залы учреждения, экспонаты. Все было изумительно, всем все понравилось. Куда как пышнее и торжественней было освящение храма Христа Спасителя, вернее, храма Рождества Христова. Задуманный при Александре I еще в 1817, он ждал до 1839 года, когда дед нынешнего Никса заложил первый камень в его основание. Двадцать один год сооружали величественный храм. А потом еще двадцать три года расписывали, отделывали камнем, штукатурили стены, устанавливали беломраморные горельефы. И надо сказать – оно того стоило. Храм и в самом деле получился величественным. Митрополит Иоанникий отслужил чин освящения храма. Церемония была долгой. Сначала в алтаре установили престол, потом его омыли святой водой и миропомазали, в знак излияния благодати Божьей. Потом престол «облачили», надев две шелковые, с золотым шитьем накидки, символизирующие престол как Гроб Господень и престол Царствия Небесного, а поверх установили серебряный убор. Только после этого церемония перешла в основной зал храма, который обильно каждили и стены помазали миром (начертали практически бесцветные кресты). Затем случился крестный ход, а уж потом отслужили заутреннюю по полному чину. Ну а после, возле стен храма, специально прибывшие полки гвардии: Преображенский, Семеновский, Измайловский и Московский, торжественным маршем пошли мимо государя и августейшего семейства. Толи эти торжества, толи незначительность вопроса, но новый Закон о земствах не вызвал в семье больших споров. Ни Александр, ни Владимир не выразили своего несогласия. Казалось, они просто не заметили его. Именно этого Никс и хотел. Не стоило будить лихо, пока оно тихо. А там видно будет. Впрочем, была у Никса и еще одна причина не паниковать. Народ любит сюжеты из жизни правящего дома. И все знали, что как раз в это время в первопрестольную прибыл принц Оскар. Никс не очень рассчитывал на данный визит. Конфиденциальная информация, полученная из Стокгольма, говорила, что принц увлечен живописью, прекрасный начинающий художник, но обязанности члена королевской семьи его тяготят. Короче, странный молодой человек. При личной встрече Никс сумел в этом убедиться. Тот был вежлив, но немного отстраненный. Он много говорил о живописи, и совсем игнорировал военную службу, придворную жизнь. Впечатление у Никса осталось немного странное. Вроде бы неплохое, но… Надо было еще думать. Олюшка отнеслась к молодому человеку приветливо, но он ее вовсе не вдохновил. Она была красивая, но такая же, немного эфирная, воздушная. Отец не стал ее спрашивать напрямую, хотела бы та выйти замуж. Уж больно он опасался, что та вообще замуж не рвется. Впрочем, ей было семнадцать лет, это еще слишком юный возраст. Принц Оскар мирно отправился на вологодчину, рисовать русские пейзажи, а Никс вернулся в столицу, Санкт-Петербург. Там, в сентябре, вскоре после его дня рождения, практически не отмечаемого – сорок лет, он принимал совсем другого принца – Георга Людвига. Это был младший сын великого герцога Ольденбургского Петра II и доводился племянником ныне покойному Петру Георгиевичу, основателю русской ветви Ольденбургского дома. Молодому человеку было двадцать восемь, высокий, вполне симпатичный германский офицер. Никсу показалось, что тот более чем подходит на роль зятя. По крайней мере, он легко сможет остаться в России. Кажется, молодой человек понимал, зачем его отправили в Российскую империю, и вполне успешно старался понравиться. Его нельзя было назвать ужасно умным, но не исключено, что они могли просто дополнять друг друга – воздушная девушка и приземленный молодой человек, как огонь и пламя. Понять чувства дочери Никсу было сложно. Помогла мать. - Я ее спросила, который из двух принцев ей приятнее… - И что она ответила? – поинтересовался Никс, когда они лежали на семейном ложе. - Георг ей более симпатичен как мужчина. Он взрослый, самостоятельный. Да и внешне более чем красив. Но у Оскара ей нравится любовь к искусству. У них масса тем для разговоров. - А твое мнение? – спросил Никс. - Ну… не в обиду будет сказано, Оскар чем-то похож на тебя. Но вот будет ли он столь же добр и внимателен… - Ты думаешь, он… - Не знаю, - Мари пожала плечами. – Пойми, Георг не будет мешать Олюшке заниматься музыкой, покровительствовать прекрасному. Зато у нее будет надежная опора. А вот с Оскаром… К тому же, им, возможно, придется покинуть Россию. - А, по-моему, это вполне нормально. Вот ты, тоже покинула родину. - Я покинула маленькое королевство и переехала в огромную империю. А ей придется сделать все наоборот. - Но согласится ли герцог отпустить сына? – скорее рассуждал вслух Никс. - Какой герцог? – словно не поняла Мари. - Ну, Петр Ольденбургский, - пояснил Никс. - А-а. Я решила, что ты об Оскаре. Конечно! Еще бы не согласился, - заметила Мари. Поцеловав супругу, Никс направился к себе. Он пока не знал, как правильней поступить. Он хотел для дочери счастья. В XXI веке любой отец просто смирился бы с неизбежным – выбором самой девушки. А тут? Количество женихов ограничено. Нужно еще успеть заполучить, таких как Олюшка, принцесс на выданье хватает, так что… Ему подумалось, что возможно настало время разрешить браки со своими подданными, но это было бы слишком резким поворотом династической политики. Пока с такого рода решениями лучше не торопиться. Георг Людвиг покинул Россию, отправившись через Ревель в свое герцогство. Никс же написал письмо великому герцогу, в котором он восхищался молодым человеком и намекну: «…хотел бы я видеть принца на русской службе! Это было бы для нас большой удачей». Напрямую он пока решил данный вопрос не поднимать. 80 Своего шестнадцатилетняя Никс не помнил… вернее, он помнил как Антон справлял свои шестнадцать лет, а вот совершеннолетие цесаревича Николая… Но он прочел несколько описаний того дня и, кажется, прочитанное восполнило пробел и знаний и ощущений, и он словно продирался сквозь туман прожитых лет, воскрешая в памяти 8 сентября 1858 года. Все это имело не отвлеченный смысл, не «подмененные воспоминания». Годы пролетели незаметно и вот уже его сыну шестнадцать. И хоть у всех подданных империи, всех великих князей, совершеннолетие наступало в восемнадцать – престолонаследники – случай особый. 15 мая 1884 года выдалось чудесным. Теплые солнечные лучи с раннего утра озаряли столицу, наполняя строгий, часто сумрачный город светом и теплом. Уже было достаточно жарко, чтобы светская публика облачилась в легкие светлые летние платья. Так что с этой стороны все должно было быть просто чудесно. Впрочем, Никс страшно волновался, не за себя, эти волнения давно прошли и скромный парень из провинции времен начала XXI века давно канул в Лету, уступив место уверенному в себе императору огромной империи. Никс волновался за Алекса. Старший сын и впрямь удался супругам. Высокий, стройный, с чуть скошенным, как у отца, подбородком. Он прекрасно держался в седле, неплохо фехтовал и музицировал на рояле. Единственное что Никса слегка огорчало, так эта невероятная сдержанность парня. У него были друзья, отпрыски лучших родов империи, но ни с одним из них близко он не сошелся. Конечно, Никс не хотел повторения истории и чтобы его сын влюбился в друга, как он некогда в Лекса Перовского. Эта нерешительность слегка раздражала императора. Так всегда бывает – мы склонны идеализировать себя, и через чур требовательно относиться к собственным отпрыскам. Алекс старался, готовился, но в нем пока что не было той уверенности в себе, которая ему однажды потребуется. Менее всего Никс желал получить копию реального Николая Второго, хотя… отныне реальным Николаем Вторым является он, но он имел в виду старшего сына Саши – Ники. Никс спустился на первый этаж дворца, где жили его дети. Четырнадцатилетний Тошка еще спал, кровать Алекса была пуста. Никс заглянул в клозет – пусто. В учебной комнате парня тоже не было – Никс уже прошел через нее. Тогда он заглянул в небольшую гардеробную. Алекс, совершенно нагой, сидел на диване, словно обессиленный. Его голова поникла и приятный прохладный ветерок, влетавший в комнату через открытое окно, слегка волновал темно-каштановые локоны. - Не боишься простудиться? – спросил Никс, садясь рядом. Алекс взглянул на отца очень устало. – С тобой все в порядке? – Никс даже испугался за сына. - Я не уверен, что это мое, - сдавленно, едва слышно, произнес он. - Что не твое? – слегка не понял Никс. - Все это! – и он обвел взором комнату, но явно намекал на дворец, Россию. – Я не уверен, мне это не под силу… - По-твоему, я родился уже подготовленный к этому? – Никс слегка успокоился и откинулся на спинку дивана. – Мне тоже было страшно, я тоже переживал – оправдаю ли надежды родителей, народа. И только понимание того, что мы все несовершенны, понимание, что я не один, все это вместе помогало мне справляться с трудностями. - И тебе не страшно? – спросил Алекс, не поднимая головы. - Мы всегда чего-нибудь боимся. Страх – естественная черта любого человека. Главное – не позволять ему руководить собой, научиться справляться с ним… - Даже если тебе оторвут ноги… - робко перебив отца, спросил Алекс. - Вот оно что… - теперь Никс стал лучше понимать переживания сына. – От судьбы не скроешься, смерть – это то, что уготовано всякому из нас. И никто не знает ни этого часа, ни обстоятельств. Это то, что нас роднит со всеми простыми людьми, но есть и еще кое-что. Мы правящая фамилия, мы решаем многие вопросы. И нам нужно учиться решать эти проблемы вовремя, аккуратно, но четко. Порой, это не всем удается, и тогда мы становимся мишенями. Знаю-знаю, жить с меткой на груди тяжко, но… многое в нашей власти и мы можем… - Казнить этих гадов! – вырвалось у парня. - Предупреждать подобное… Пойми. Всех не перевешаешь. В любом деле вначале идут идеалисты, а потом, жесткие и жестокие прагматики. Надо научиться понимать ситуацию и, не давя первых, не допускать появления вторых, так как со вторыми бороться куда как сложнее. - Так значит, дед совершил ошибку, что повесил тех, кто в него стрелял? – не то с вызовом, не то с испугом спросил Алекс. - Нет. Но до того, когда прекрасные и добрые юноши и девушки шли в деревни, их нужно было не арестовывать, а поддержать. Их нужно было сделать своими – все равно они потом окопаются в земствах. А так из них мы сделали мучеников, ради которых бомбисты готовы убивать сотнями. - Так значит, дед сглупил? - Алекс, Алекс! – Никс устало погладил сына по плечу. – Порой мы путаемся и принимаем друзей за врагов, иногда наоборот. Это сложно… - Но и деда и тебя помазали, значит… - Это значит, что нам нужно соображать вдвойне. Бог бережет береженых, то есть, умных. Дураки же уповают на везение. - Я не справлюсь, - упавшим голосом произнес Алекс. - Справишься. Если проявишь немного воли… - Папа! – обиженно произнес Никс. - Для начала встань, пойди умойся и одевайся. Ты прекрасен в своей естественной форме, но, боюсь, это уж больно сильно шокирует приглашенных. На губах Алекса заиграла легкая улыбка, он встал и направился к двери. - Спасибо, - произнес он и вышел. А Никс еще долго сидел в гардеробной сына и размышлял о власти и будущем – убережет ли он сына от опасности? 81 Торжественный выход начался без четверти два. В сопровождении церемониймейстеров по парадным залам Зимнего дворца пронесли регалии. По решению Никса корону нес граф Игнатьев, скипетр Дмитрий Сольский, а державу Михаил Островский. Торжественно проследовав в храм, они возложили регалии на особый стол, обитый золотой порчей, что установили справа от иконостаса. Потом настала очередь и Романовых. Император с императрицей, их дети, многочисленные родственники чинно и важно шествовали по широким и необъятным залам Зимнего дворца. На Никсе был мундир Лейб-гвардии Преображенского полка, на Мари роскошное платье в русском стиле, серебряной порчи, расшитое серебряным узором и отороченное горностаем, так, что его несли три пажа. На Алексе же красовался голубой мундир атамана казачьих войск, перетянутый Андреевской лентой. В самом храме было даже немного тесновато, там находились лишь первые и вторые чины государства, штатские и военные, а также высшие придворные. В начале митрополит Исидор отслужил обычную божественную литургию. Только без четверти три Никс подвел сына к аналою, на котором возлежало Евангелие и золотой крест. Митрополит Петербургский Исидор поднес юноше текст присяги. В небольшом, но роскошном храме, переполненном людьми, воцарилось молчание. Алекс поднял правую руку и стал произносить слова клятвы, заученные наизусть. Голос юноши темного дрожал, выдавая искреннее волнение. Никс прикрыл глаза и ему почудилось что ему тоже шестнадцать лет и он сам, чуть дрожа от напряжения, стоит пред аналоем. - Во имя всемогущего Бога и пред святым его Евангелием клянусь и обязуюсь служить верно и честно Его Императорскому Величеству Государю моему и родителю, повиноваться ему во всем, не щадя жизни до последней капли крови… Алекс читал эту витиеватую клятву, а Никс размышлял, в который уже раз, выполнил ли свою, не окажется ли так, что его сын станет его противником, не заставит ли он парня выбирать между родиной и, читай, самодержавием, и им, родным отцом. И это было сильно. Он, новый Никс, пусть уже и вошедший в возраст, так, наверное, до конца и не принимал родство с царской фамилией. Но Алекс его родной сын, его кровь и плоть. Как оно у них все сложится. - …ниспошли мне Святых твоих с небесных высот, дабы я понял, что угодно пред очами твоими и что справедливо по закону твоему. В руце твоей да будет сердце мое. Аминь! Алекс выдохнул и, по знаку митрополита Исидора, подойдя к столу, на котором лежали регалии, подписал текст своей присяги. Он обернулся, глаза отца и сына встретились. У обоих они чуть блестели, так что объятия были самыми что ни на есть крепкими. Впрочем, глаза на мокром месте были практически у всех, кто находился в храме. По завершении службы, регалии с такой же помпой отнесли обратно, но государь с государыней, наследник, да все сановники, прошли в Георгиевский тронный зал. Мари, как и Олюшка, вместе с великими княгинями, статс-дамами и фрейлинами, расположились на тронном месте, под балдахином, разумеется, императрица с дочерью стояли на самом верху. Никс же стоял чуть справа от Алекса, на первой ступени тронного места, а рядом стоял знаменосец со знаменем лейб-гвардии Атаманского полка. Новый протопресвитер отец Иоанн Янышев (отец Василий Бажанов, глубокий старик, скончался еще в прошлом году), стоявший по левую руку от Никса, стал зачитывать текст общей воинской присяги, которую Алекс повторял слово в слово. Она было столь же величественной, как и та, особая, только наследника. Никс стоял уже куда как более спокойный. По завершении присяги, под звуки фанфар, пронесли знамена всех лейб-гвардейских полков, а потом началось обратное шествие в Малахитовую гостиную. Вечером же, в Николаевском зале дворца прошел грандиозный банкет. За бесконечными столами восседали все высшие должностные лица империи, цвет генералитета и высшее духовенство. Конечно, никто не назвал бы шестнадцатилетнего подроста взрослым, но старший сын сделал важные шаги в этом направлении. Никс предоставил сыну небольшие личные апартаменты, правда, на втором этаже дворца, бывшие покои Максимилиана Лейхтенбергского. Как в свое время его самого, сына он поставил под начало военного. Этим человеком стал генерал-лейтенант Григорий Данило́вич, до того заведовавшей военной гимназией, а потому не чуждый педагогики. У Никса может и были сомнения на сей счет, но Отто Борисович заметил, что это «отличный выбор» и Никс успокоился. 82 Столица Российской империи была немного странным местом. В одной его части жизнь, как будто бы не менялась – балы, маскарады, приемы, парады. Но в другой части, на рабочих окраинах, шли тяжелые забастовки. Тяжелыми они были не от бунта, рабочие вели себя вполне мирно. Они просто были очень стойкими в вопросах, касавшихся их – все увеличивающиеся штрафы, низкий уровень жизни – платили-то им гроши, произвол заводского и фабричного начальства. И тут «Вестник Европы» стал публиковать серию очерков жизни этих простых людей. Консерваторы, как всегда, усматривали в этом крамолу, но образованная публика скорее сочувствовала. Никс тоже сочувствовал, но этот эпизод дал ему очень важный повод. Никс понял одну маленькую хитрость. Любое свое нововведение нужно обосновывать заботой подлинно христианского государя о народе и искоренении пороков, дабы престол был устойчив. Эти пышные и правильные фразы были важной стеной, которая должна была защитить его начинания. Впрочем, это было еще цветочками. Рупоры консерватизма, питерец Суворин и москвич Катков, а также Тихомиров и Феоктистов порой хлестко критиковали министров. На самого государя они руку не поднимали. Именно потому Никс награждал их. Вот, тот же Катков на коронацию получил чин тайного советника и Анну второй степени. Феоктистов так же был удостоен тайного советника, но получил Анну первой степени, как-никак, редактор «Журнала Министерства народного просвещения». Он явно метил на пост товарища министра, но назначать такого человека на столь высокий пост, было бы просто самоубийственно. На ближайшем заседании кабинета министров Никс долго и эмоционально говорил о произволе заводчиков и забвении основ христианского милосердия. Под конец своей речи он поручил министерству финансов разработать закон о рабочих, чтоб впредь исключить основу для бунта, бунта вызванного несправедливостью и нищетой. Чтобы можно было легко понять, что выступление спровоцировано всякими противниками власти. Кроме того, он вызвал инспектора Петербургского охранного отделения Георгия Порфирьевича Судейкина. Высокий, с окладистой бородой, он был мастером своего дела, ловил народовольцев как кот крыс. - Георгий Порфирьевич, сразу хочу заметить, что я очень доволен вашей работой, - начал император. Судейкин вытянулся по струнке. На темляке висел значок ордена Анны четвертой степени. - Рад служить Вашему Императорскому Величеству. - Говорят, что вы активно используете провокаторов? – спросил государь. Судейкин насупился, уж больно много в верхах было всякого рода чистоплюев, которые хотели порядка одним взмахом руки, боялись запачкаться. - В таком деле, увы, без этого не обойтись. Террористы очень сплоченные, доверяют только друг дружке. - Понимаю. И как, каковы результаты, в плане возможности боевой организации восстать из пепла? - Мы взяли массу активных членов. Остались лишь разрозненные группки. Мы их выявляем и арестовываем. Но силы, реальной силы, они уже не представляют. - Вот и отлично, - император мягко улыбнулся. – Я же вам нашел новый объект для работы. Полагаю, что с народовольцами могут заняться ваши подчиненные, я же хотел, чтобы вы сконцентрировались вот над чем… Судейкин, учтивое лицо переменил на заинтересованное, но не сильно. - У нас год от года растет число рабочих. Живут они ужасно, проблем много. Пока это сила, которая существует сама по себе. Но… вы слышали что-нибудь о марксистах? Судейкин напрягся. Он и не думал, что разговор будет столь предметным. - Они пока у нас не наличествуют, все больше в Европе и, как говорят, мирные… - Мирные-то мирные, а о свержении режимов говорят открыто. Не сегодня, завтра, эта зараза проникнет и к нам. Народовольцы, они что… городской сытый класс. Вон, когда при папеньке в народ пошли, тот их сам сдавал полиции, за своих не считали. Кого не схватили, тот осел и стал вести мирную жизнь, кто разочаровался и вернулся, а кто подался в террор. Но он не основан ни на чем. А марксисты получат опору в рабочих. - Отчего вы так считаете? – робко, но с интересом спросил Судейкин. - Мужик темен и не образован. Для государства это плохо, но тогда сыграло свою роль. А рабочие грамотные. Жизнь в городе, хочешь не хочешь, но учит. И потом, крестьянин живет ритмом, идущим от старины, так, мол, было, так и будет. Косность, конечно, но не об том сейчас. Рабочий же только-только от прежней почвы оторвался, новая же хуже ада и не воспринимается как посконная, привычная. - Что же вы предлагаете? – с интересом осведомился Судейкин. - Возглавить рабочее движение, - спокойно ответил Никс, а у Судейкина глаза так на лоб и полезли. Такого от самодержца он никак не ожидал. Никс же спокойно продолжил. – Или мы возглавим рабочих, пусть и тайно, или это сделают марксисты, но тогда нам будет ой как сложно. Надо создать добровольную рабочую организацию, которая станет защищать слабым, помогать увечным, отстаивать интересы человека труда. Сейчас разрабатывается закон о рабочих, вот пусть именно они его и освоят. - Но кто… - Ну же… подберите несколько простых, но благонадежных рабочих, может, священников. Пусть работают, мы же им поможем финансово. Там, на рабочих окраинах, полная грязь и антисанитария. Пусть организуют что-то вроде земства, проведут акцию по уборке, всем миром, для себя. А мы поблагодарим и поддержим. Как вам идея? Судейкин искренне раздумывал, протер мочку уха. - Так-то оно так, только, Ваше Величество, сказавши «а», надо будет говорить и все остальное. Рабочие захотят участия во власти, представительства. - Да кто его только не хочет, - печально замети Никс. – Этот вопрос, я подозреваю, встанет лет через десять, а пока… Надо будет привлечь интеллигенцию. - Интеллигенцию? – удивился Судейкин. - Да. Они, рабочие, без грамотных вожаков, сами, много умных мыслей не сформулируют, так что нужны вполне умеренные интеллигенты, которые их смогут возглавить. Было бы хорошо, если бы они сами вышли из этого класса. - Что же, идея очень заманчивая, - произнес Судейкин, а сам уже размышлял о своем карьерном взлете, при таких-то обстоятельствах, при такой-то протекции. - Можете идти, и постарайтесь побыстрее начать… Мы все думаем, что времени у нас много, но и враги не дремлют, думаю, и действуют. - Непременно, Ваше Величество, - Судейкин склонил голову и направился к выходу. - Да, Георгий Порфирьевич. Еще один момент. Дворцовая полиция случайно прознала, уж не знаю, от кого, что какие-то провокаторы хотят убить большого полицейского начальника. Именно за устройство провокаторов, постарайтесь себя поберечь. Судейкин, остановившийся в дверях, пристально посмотрел на государя, еще раз кивнул и вышел. Настроение было приподнятое. А царь-то оказался не такой дурак, как его малюют в салонах. И пусть поговаривали, что он по молодости… впрочем, это было малоинтересно, хотя… Судейкин остановился. А что если использовать этот рычаг, так сказать, дополнительный. Представить кое-кого, а там… голова совсем шла кругом. Тут бы не оступиться. Он вспомнил про последние слова царя. Не уж-то Дегаев решил поиграть в пылкого революционера. При ином раскладе он пропустил мимо ушей те слова, мало ли, но после этой беседы… надо будет все проверить… и подстраховаться.