Никс

83 Никс был совершенно далек от идеи расшатывать основы строя, наоборот, он хотел его обезопасить. Рабочее движение возникло бы и без него, ничего необычного. Но, возникнув само по себе, в самодержавной стране оно стало бы только враждебным власти, но никак не полезным. А именно этого император хотел избежать. Никс лишь надеялся, что его братья поймут его план слишком поздно, чтобы суметь противодействовать. И самым опасным становился Саша. Его консервативные убеждения может и не были плодом глубоких размышлений, ему и не требовалось, зато он исповедовал их со всей искренностью, на которую только был способен. И его с этого вряд ли кто-нибудь мог отворотить. Только теперь Никс понял, как промахнулся, когда отправил Сашу на Кавказ. Хотя… сидя там, в тысячах верст от столицы, общаясь только через письма, он не мог и хорошо понимать происходящее в столице, и участвовать в них. Неужели он должен будет установить наблюдение за собственными братьями? Впрочем, Никс старался не выдавать своего волнения. На еженедельных обедах в Зимнем дворце все было, как всегда. Все были предельно веселы и по-родственному добры. Никс старался, сохраняя строгость, быть заботливым главой государства. Он не собирался даже дядю Костю лишать дворца, хоть тот и стоял в запустении. Там никто не жил, часть слуг перебралось в Болгарию. Туда вообще перебралось много русских. Не все были бесполезны родине, но известных имен не значилось. Никс же взял паузу. Самое опасное – бурный поток реформ, которые ты и сам не можешь проконтролировать. Так поступил его прадед Павел I, так поступал его прапрадед Петр Великий. Значит, нужно идти постепенно, шаг за шагом. В ноябре 1883 года Никс получил письмо от великого герцога Ольденбургского, в котором тот интересовался, как государь отнесется к сватовству его младшего сына к великой княжне. Никс не мог ответить утвердительно, не спросив дочь. - Это обязательно? – поинтересовалась Ольга. Она была стройна, очень красива лицом и мила, как ее матушка, особенно в молодые годы. - Милая, пойми. Я не хочу тебя неволить, но ты не можешь жить старой девой! - Я понимаю, - пролепетала она. - Георг очень симпатичный, добрый. Кроме того, я предложу ему достойное место тут, в России, и тебе не придётся уезжать. Девушка взглянула на отца с удивлением. Не очень было понятно, она хочет жить на родине или мечтает ее покинуть. - Олюшка, голубушка. Если у тебя есть жених на примете, Бога ради, скажи. Я не могу ручаться, но постараюсь списаться, - девушка уже было хотела открыть рот, но не решилась, она просто смотрела на отца. – Так я приглашаю Георга? - Хорошо, - спокойно ответила она. И государь написал в маленькое германское княжество письмо. Он взглянул на колоннаду портика Адмиралтейства. Оглянулся на свой кабинет. Свой новый кабинет. Император всероссийский не мог жить в Аничковом дворце, он должен был размещаться только в главной резиденции. Никс выбрал покои деда. Бывшие апартаменты Александры Федоровны, пустовавшие двадцать лет, отделали заново и теперь тут жила государыня Мария Николаевна. Комнаты Николая I переделали для Никса. Но там были в основном представительские залы. Особой красотой отличался внушительный «рыцарский» зал, в три окна, отделанный резными панелями мореного дуба, в которой были сделаны живописные вставки на грубых холстах, не покрытых лаком, от чего создавалось впечатление, будто это роспись по штукатурке. Именно на этих панно и помещались четыре сражения, которые дали залу его название – Ледовое побоище, Куликовская битва, взятие Казани и штурм Кремля ополчением князя Пожарского. Другие комнаты были хоть и нарядны, но очень функциональные – адъютантская, бильярдная, приемная. Личные комнаты Никса разместился на третьем этаже, прямо под комнатами жены, там и до того располагались личные покои деда. Они состояли из передней, кабинета, библиотеки и спальни. Кабинет был просторным, с высоким потолком, совсем не похожим на типичный кабинет большого начальника в начале XXI века. Куда как более традиционной была библиотека, отделанная теплой карельской березой. На невысоких шкафах в готическом стиле стояла его личная коллекция солдатиков, фигурки крупные, из олова, расписанные мастерски, передающие все детали униформы гвардейских полков России и полков иностранных государств, в которых полковником числился Никс. Единственным отличием для себя, он устроил спальню, в которой поставил кровать. Увы, но спина частенько стала давать о себе знать и мужчина, пусть и в самом расцвете лет, не мог позволить себе обходиться диванами. Детские же комнаты расположили на первом этаже в ризалите, окнами выходившими на Неву и Адмиралтейский плац. Его жизнь стала унылой. Лекс крутил роман с Матвеем. Тот уже был штабс-капитан. Он немного возмужал, но был чертовски красив. Никс пару раз бывал на маскарадах у князя Хованского, развлекался, но серьезным это назвать было сложно. Да и Алексей, будучи счастливым, мало внимания уделял бывшему возлюбленному. Никс смотрел на себя в зеркало. От того, стройного симпатичного юноши мало что осталось. Он возмужал. По счастью, он не толстел, скорее, стал плотным, но руки он тренировал гирьками, потому выглядел эффектно. Все началось после тридцати. Кромка волос на голове стала все выше и выше подниматься, образуя два «залива». Его волосы всегда были пышными, пусть он их уже давно стриг коротко, но вот теперь они стали редеть, пока лишь на макушке. Он их стал зачесывать так, чтобы сей дефект не бросался в глаза. И все равно, страдал от таких изменений. Что ж, он император, глава огромного государства. Он не может быть счастлив во всем. Хотя… вот его отец, именно в этом возрасте нашел свою любовь. Их интимная жизнь с Мари все еще продолжалась, но только теперь он кончал не в нее, а специальную шелковую тряпицу. Мари не жаловалась, она была еще очень хороша собой, но Никсу стало казаться, что их интимная жизнь ее тяготит. Впрочем, говорить о подобном она не собиралась, не в ее это было правилах. А Алекс созрел. Ему было семнадцать. Высокий и широкоплечий, он стал мужественным красавцем, даже в столь юном возрасте. Над его верхней губой пробирались миленькие усики. Он заглядывался на юных фрейлин своей матери, на фрейлин тетушек, на больших выходах. Учился он хорошо, хотя грандиозных успехов не делал. Впрочем, на фоне Тошки его можно было назвать ученым. Четырнадцатилетний сорванец совсем не желал обременять себя знаниями, совсем как дяди – Саша и Кукс в его годы. Не помогали даже строгие беседы с отцом. 84 Георг Людвиг прибыл в Санкт-Петербург в феврале 1884 года и сделал Олюшке предложение. Та его приняла с милой и благодарной улыбкой. Начались приготовления к свадьбе. Придворное ведомство купило хороший участок между Сергиевской и Захарьевской. Молодой и талантливый архитектор Максимилиан Месмахер стал проектировать дворец-особняк. Его парадный фасад должен был выходить на Захарьевскую, а служебный корпус на Сергиевскую. Строили быстро, хотя поспеть все равно не удалось бы. Понимая это, Никс приказал привести в порядок апартаменты во втором этаже Старого Эрмитажа, где когда-то предполагали поселить его, правда, жить ему там не случилось – Аничков успели доделать к свадьбе. И теперь эти просторные залы обновляли для будущих молодоженов – Георга и Ольги. И в политике подоспело много важного. Земства и города переписали всех налогоплательщиков и стали выдвигать депутатов в думы и собрания. Но это происходило на столь мелком уровне, что не многие в сановном Петербурге это отмечали. Только министерство внутренних дел постоянно отчитывалось о ходе выборного дела. Подписал Никс и закон о рабочих. Он вводил рабочий контроль за соблюдением норм безопасности и кассы взаимопомощи, в которую работодатель должен был доложить столько же, сколько и рабочие. Рабочее же движение начало организовываться. Судейкин не подводил. Но это дело быстро развиваться не могло. Вожакам рабочего движения требовалось время на утверждение своего авторитета, не хотелось показывать, что он казенный. Впрочем, некоторые властные фигуры разделяли убеждение государя. По совету министра внутренних дел Никс назначил на пост товарища министра и ответственного за работу с земствами и рабочими некоего Петра Дурново. Тот был монархист несколько консервативного толка, но на редкость трезвомыслящий. Идея заигрывать с рабочими ему не очень нравилась, но ничего другого, как исполнять волю государя он не умел и вскоре, казалось, он проникся идеей подконтрольного власти движения. Консервативный аппарат министерства внутренних дел мог стать одной из важных проблем. Именно потому Никс стал думать о реформе министерства. Просто нереально, что это ведомство не только ведало полицейскими делами, но и тюрьмами, а еще весь санитарный контроль был в их власти, а еще цензурный. Кроме того, ведомство контролировало гражданскую власть в губерниях и земства, религиозные группы, включая православных. Просто безумное ведомство. И конечно министр выглядел как настоящий «царек», ведь под его началом было государство в государстве. Но не менее важным было решение министра финансов Бунге по упорядочению налогов. Хаос с подушной податью решили заметить всесословным подоходным налогом, но не с единой, плоской, шкалой, а с прогрессивной. Причем ставки делались небольшими – от 1 до 5%. Кроме того, Бунге предполагал упорядочить акцизы и сборы. Не маловажным было и четко распределить налоги между властью в Петербурге и местными уровнями. Это, пожалуй, был самый тонкий вопрос. Но его требовалось разрешить. В городах уже платили налог с домов. Теперь нужно было тактично ввести налог с земли. Ставку поначалу решили сделать умеренную, но для всех, и с крестьян, и с бывших помещиков. С народом-то что, повозмущаются и заплатят. Иное дело помещики. Они платить были не готовы, с психологической точки зрения, ведь они привилегированное сословие, отродясь налогов не плотившее. Тут требовалось очень четко сработать. Тогда же Никс решил оптимизировать и правящий дом, императорский двор. Для начала, нужно было избавиться от лишнего, пусть и прекрасного, но обременительного, даже убыточного, как Императорские театры. Просто поразительно, как такое могло быть – у всех театры приносили прибыль, и только императорская сцена была совершенно убыточная. Никс решился. Когда министр двора это услышал, он так и сел. Его привычный мир начинал трещать по швам. Как это – отказаться от привычного. Но даже Адлерберг не мог не признавать – театры убыточны. 85 Восьмое сентября 1884 года, сорок первый день рождения государя отмечали с особым размахом, так сказать, за два года сразу, нынешний и прошлый. Ровно в полдень начался большой выход императорской фамилии. На него собрались все, даже Саша с семьей приехал. Настроение у всех было приотличнейшее. За Никсом шел цесаревич, за нем Олюшка и Георг, привыкавший к статусу члена российского правящего дома, а уж потом Тошка, ну, и великие князья. В большой церкви состоялась благодарственная служба. Именно по ее окончании император и зачитал два указа. Одним он создавал министерство культуры. Ему передавались императорские театры – Мариинский, Михайловский и Большой (оперный), а также Александринский и Малый, драматические – это все в столице. В Москве Большой и Малый театры. Передавались и музеи – Эрмитаж, Кунсткамера (от Императорской академии наук) и Этнографический. Передавалась и Императорская публичная библиотека, до того числившаяся за министерством народного просвещения. Министром культуры назначался гофмейстер Иван Всеволожский, и так занимавшийся императорскими театрами. Вторым указом Никс учредил министерство общественного презрения, то есть опеки и защиты. Ему должны были подчиняться все больницы и госпиталя, богадельни, все санитарные службы от МВД, и, конечно же, ведомство императрицы Марии. Так же министерство получало контроль над медицинскими вузами, как очень специальными. Кроме того, новому министерству передавался контроль за рабочими инспекциями. Оно же должно было определять вред здоровью, нанесенному на предприятиях. Министром назначили Густава Гирша, тайного советник и лейб-медика. В кармане у Никса лежал еще один указ, но его обнародовать он не решился. Он решил укоротить императорскую фамилию. Она разрасталась, с каждым годом требуя все более денег, коих, как всегда, не хватало. Но, не посоветовавшись с братьями, Никс не решался принять решение. Уже после большого выхода все они собрались у Никса в кабинете. - Не понимаю, - произнес Сергей. – Зачем было избавляться от театров?! - Они глубоко убыточны, причем, только наши, - заметил Никс. Сергей лишь всплеснул руками, мол, какая разница. Но Владимир был куда как более внимателен. - Всё так плохо? – спросил он. - Еще не всё, но кризис неминуем, - заметил Никс. - И что ты собираешься делать? – поинтересовался Саша. - Я… я думаю, надо ограничить рост правящей фамилии… - Нас что, кастрируют!? – весело воскликнул Павел. - Заткнись, - оборвал его Саша. Никс сделал примирительный жест. - Я полагаю, что резонно ограничить право на титул великого князя. Его должны получать только дети и внуки правящего императора. - А правнуки? – спросил Павел и все хмыкнули, так как он даже не был женат и у него и одного-то ребенка не имелось. - Правнук получат титулы князей императорской крови, а остальные потомки простые княжеские титулы… Ну, может старшему даровать титул светлейшего, но только на условия примогенитуры. - Чего-чего, - не понял Саша. - Ну, чтобы его наследовали не все, а только старший сын, а потом его старший сын. - Понятно, - отмахнулся Владимир. Этот вопрос его занимал слабо. – Что на счет финансирования? Вот тут все братья устремили свои взоры на императора. - Увы, тут тоже не обойтись без сокращения. Князья крови получат лишь половинное содержание. Что касается остальных, то… я полагаю, это нужно будет создать уже теперь, хотя это и не к спеху – создать особый фонд, положить деньги под процент и выделять определенную часть светлейшим князьям, на принципах майората. - А остальные, на что они будут жить? – нервно спросил Сергей. - Сначала заведи хоть детей, - бросил ему Саша. Алексей и Павел проглотили улыбки, Владимир лишь хмыкнул, ну а Сергей побагровел. В столице ходили слухи, что он и его адъютант князь Голицын были любовниками. Никс специально не вникал в эти подробности, но относился к брату ровно. - Не стоит друг дружку шпынять, желающих и без того найдется много… Просто, к тому времени, как это станет реальностью, нас будет слишком много и на всех больших должностей не хватит, это будет тормозить карьеры... - Да и черта с ними, - брякнул Сергей. - Не стоит восстанавливать против нас чиновников, они наша последняя надежда, - заметил Владимир. – В целом, идея здравая, я согласен. Единственное, финансовый вопрос нужно четко оформить, чтобы после нас не возникало споров. - И надо поторопиться, - заметил Саша. – Николаша и Петр жениться не торопятся, но Бимбо и Мишка уже на подходе, того гляди с кем-нибудь повенчаются. - Я сделал наброски и передам их Адлербергу. - Кстати, ты не хочешь его заменить? – неожиданно спросил Владимир. - Полагаю, да, - спокойно заметил Никс. – Он уже не юн, да и здоровье у него неважное, так что, возможно в следующем году и решим. - Да, не нравится мне он, - заметил Саша. - Это эмоции. Графу предстоит сложная поездка в Ялту к Юрьевской. - Долго ж она терпела, - заметил Алексей, до того сидевший в комнате безучастно. - И что ей нужно? – спросил Саша. – Денег? - Разумеется, - усмехнулся Никс. - Тварь! – выругался Владимир. - Ты ей дашь? - Сначала надо выяснить, какой «туз» у нее в рукаве, чем она решила нас пронять. «Тузом» оказалась запись в личных бумагах покойного государя, где он обещал Юрьевской еще пять миллионов. Адлерберг, вернувшись в столицу, с согласия государя, лично тщательно перерыл все дневники и записные книжки Александра II, но ничего так и не нашел. Потому Никс мягко отказал мачехе, пообещав, определить ее сына Георгия в Пажеский корпус. Та согласилась, и одновременно попросила разрешения выехать во Францию. Последнюю просьбу Никс проигнорировал. Но это было потом. Ту же беседу прервал адъютант государя, Владимир Барятинский. - Ваше Величество! – ворвался он в кабинет. – Рабочие едут на город! Все встрепенулись. - В каком смысле? – не понял Никс. Тот лишь пожал плечами. Пришлось покинуть уютное местечко и спуститься на второй этаж. Там уже царила суматоха. Все были в растерянности, Адлерберг чуть ли не приказывал всем эвакуироваться. Романовы столпились в золотой гостиной покойной матери и смотрели на угол Невского и Адмиралтейского проспектов. Неожиданно вошел Рихтер. Он был в парадной форме, но выглядел спокойно. - Государь, - обратился он к Никсу. – Поводов для паники нет. - Да как нет! – Владимир был напряжен. – Никс, позволь я приведу гвардию и от этого сброда и следа не останется. - Это будет чудовищной ошибкой, - не менее хладнокровно заметил Рихтер. – Сообщают, что рабочие идут с иконами и хоругвями, что над ними реют флаги и над толпой возвышаются ваши портреты. Стоит ли при таких обстоятельствах стрелять? Никс соображал быстро. Нужно было сориентироваться, и не потерять лицо. - Владимир, как можно быстрее доставь полки. Пусть встанут на Дворцовой и на плацу, но пока как караулы, там видно будет. Отто Борисович, голубчик, пусть разузнают, чего они хотят, нам нужно решить, как поступать. Отто Рихтер направился к двери и столкнулся там с Петром Дурново. Тот был немного всклокочен. - Ваше Величество. Не все так плохо, - начал он. - Ну да, - процедил Саша. Но Петр Николаевич словно не заметил этой реплики. - Рабочие комитеты решили выразить вам признательность и благодарность за заботу. Конечно, им стоило предупредить, но… как я понял, для их вожаков народная инициатива стала сюрпризом. - В городе беспорядки? – уточнил Сергей. - Нет, - слегка растерянно, ответил Дурново. – Они неплохо организовали дружинников, сами следят, чтоб не было буйных. - Ишь ты! – процедил Саша. - Когда они будут тут? - Думаю… - Дурново посмотрел на часы. – Через полчаса, не ранее. - Благодарю, - коротко ответил император. Он вошел в соседний Белый зал. Там увидел растерянного Лекса Перовского. - Алексей, - обратился к нему Никс. – Пошли кого-нибудь срочно к Мари. Пусть она оденется. Нам нужно будет встретить народ. - Ты собираешься с ними общаться? – Владимир был даже шокирован. - Не стоит затевать революцию на пустом месте. Это все равно, что выстрелить себе в висок. Они меня хотят увидеть – пусть. В конце концов, они мои подданные. - Тебе виднее, - заметил Саша. - Только помни, - заметил Сергей. – В Версаль они тоже шли посмотреть на короля. - Не передергивай. На Версаль шли голодные и в результате долгого кризиса. - Изучаешь французскую революцию? – саркастически заметил Владимир. - Разумеется. Я ведь не хочу оказаться на гильотине. Народ появился минут через двадцать. Темной рекой он заполнял Дворцовую площадь. Даже через плотные двойные рамы было слышно, как до дворца долетали обрывки пения «Боже, царя храни!», молитв. Над толпой реяли черно-желто-белые императорские флаги, хоругви. Словно парусники на море, над толпой раскачивались несколько парадных портретов императора и один императрицы. Мари вошла в центральный зал анфилады, что выходила на площадь. На ней было роскошное темно-синее платье и бриллиантовые украшения. На плечах грациозно расположился песцовый палантин. - Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, - едва слышно произнесла она. Лакеи, трясущимися руками открыли сворки дверей, и Никс с Мари вышли на небольшой балкон. Толпа взорвалась ликованием. Кажется, даже стены задрожали. Невозможно было не ощутить грандиозного прилива чувств. Никс помахал рукой, крик восторгов стал еще сильнее. Казалась, эта буря народной любви никогда не прекратится. Прямо у стен дворца стояли лейб-кирасиры и лейб-конный полк. Они были в повседневной форме, их наспех сюда согнали, но народ не воспринимал их как угрозу, скорее, как почетную стражу своего государя. Неожиданно это огромное людское море опустилось на колени и в едином порыве запела гимн. Боже, царя храни! Сильный, державный, Царствуй на славу, на славу нам! Царствуй на страх врагам, Царь православный! Боже, царя храни! Его слова Никс прекрасно знал, но только в это момент он прочувствовал, что эта гражданская молитва о нем. И люди, столпившиеся на площади, это его подданные, верящие в него. Еще раз помахав рукой, государь поклонился народу и покинул балкон. Все придворные, стоявшие в залах дворца, с восхищением взирали на государя. Кто знает, что они думали в этот момент, но внешне все выглядело именно так. Государь – подлинный вождь своего народа. Никс был не против того, чтобы именно так они его и воспринимали. Затем потекла самая обычная жизнь. 86 Вернее, необычная. Никс, как обычно, заслушивал доклады министров, читал их записки, просматривал газеты, что для двора было совершенно ново и необычно. Но как человека его более всего занимал вопрос брака дочери. Пару раз он посетил стройку ее будущей резиденции. Стены возвели, даже крышу поставили, но вот внутренняя отделка пока была невозможно. Дворец должен был продышаться, излишняя влага испариться, а то жить в таком дворце будет ужасно некомфортно, да и плесень начнет тут же появляться, поди ее потом – выведи. Но в остальном все было неплохо. Никс осмотрел то, что двор закупал в качестве приданного, пусть невеста и не покинет пределов России. Это была бесконечная вереница платьев, белья, обуви на все сезоны. Но не менее важной была мебель, которую семейству, собирались преподнести, произведения искусства – живопись, скульптура, фарфор. Все и не перечислишь. Но самым интересным для любой девушки должны были стать драгоценности. Никс стал подкупать их вскоре после рождения дочери. То купит бриллиант, то нить жемчуга. А однажды, лет десять назад, находясь в Голландии, прикупил пять приличных розовых топазов. Все это стало частью приданного. Разумеется, камни огранили и превратили в часть изумительного ожерелья, нежного и воздушного, как та, для которой все и предназначалось. Свадьбу назначили на день рождения невесты. К этому времени в Петербург прибыли многочисленные родственники из заграницы. Прибыло ганноверское семейство. Это родственники Мари. Ее сестра с мужем, детей у них не было, приехать не смогли. Прибыло Ольденбургское семейство. Герцог Петр II был не юн, ему уже шел пятьдесят седьмой год. Но выглядел он вполне бодро. Его жена, Елизавета, из дома Саксен-Альтенбургских, была сестрой не только Александры Иосифовны, жены дяди Кости, царя Болгарского, но Марии, вдовствующей королевы Ганноверской. Наследный принц Фридрих Август прибыл с супругой, принцессой Елизаветой Прусской, дочерью принца Фридриха, племянника престарелого Вильгельма I, он являлся фельдмаршалом русской армии, а на родине его прозвали «красным принцем» за форму цитенского гусарского полка, которую постоянно носил. Тому было пятьдесят шесть, но здоровье его было неважное – хворал. Одним словом, столица была полна высоких гостей. Невский проспект был завешен чередующимися флагами – черно-желто-белыми российскими и темно-сине-красным, ольденбургскими. Даже самые дешевые газеты рассказали подробности о предстоящей свадьбе, а в витринах солидных магазинов установили фотографии молодых, причем, если великая княжна была в русском платье, то Георг Людвиг, сохранивший лютеранское исповедание, но в России теперь именуемый Георгием Петровичем, был облачен в мундир лейб-гвардии Егерского полка, шефом которого его назначил тесть. Мари, сама прекрасно помнившая свои чувства в столь важный день, старалась поддержать дочь. Как и полагалось, одевание прошло в ее гостиной, перед зеркалом Елизаветы Петровны. Платье невесты было выше всяких похвал, но его вес и эта тяжеленная мантия, а еще романовские бриллианты – у Никса сжалось сердце, когда в Малахитовой гостиной он увидел дочь. Но традицию требовалось соблюдать. Георгий Никсу нравился. Парень был не шибко оригинальный, увлечений у него было мало, и все больше банальные – охота, бильярд. Но возможно именно такой, приземленный человек и требовался для его дочери. Хотя он не мог не спрашивать себя – правильно ли поступил. Не слишком ли он на нее давил. Они шли по огромным, переполненным сановниками залам дворца в церковь Спаса Нерукотворного, большую церковь Зимнего дворца и Никс ощущал невероятное волнение. Ему казалось, хотя возможно это просто течение времени, что тогда, двадцать лет назад он практически не волновался. А тут?.. Воистину, выдавать дочь замуж куда как эмоциональней, чем жениться самому. Он поглядывал на Мари, та держалась, но глаза поблескивали. А вот Алекс шел немного грустный. Никс вообще заметил, что последнее время его старший сын стал немного сдержанным. Его невероятная веселость, даже шкодливость, куда-то исчезли. Надо было бы поговорить, но он не знал как, или хотел себя в этом убедить. В храме было просто волшебно. Даже возраст митрополита Исидора, а тому шел восемьдесят пятый год, нисколько не сказывался на церемонии. Венец над Георгием держал Костял, сын царя Болгарии, над Олюшкой Павел, брат государя. Невеста была трепетной, даже хрупкой, но держалась великолепно. Вечером в Зимнем дворце прошел грандиозный прием. Столы ломились от закусок. Вино лилось рекой. В залах стояла невероятная жара, так что пришлось открыть окна во двор и потоки свежего воздуха проникали в залы. Никс танцевал с невероятной радостью. Это был и его праздник. Он и не предполагал, что его личная жизнь сможет сложиться столь успешно. Вот он, самодержец всероссийский, уже выдает свою дочь замуж. Он словно сдал экзамен. Кроме того, такой взгляд позволял не припоминать, что его глубоко личная жизнь практически замерла. Сегодня мучительно тягостное чувство одиночества, словно, куда-то пропало. В конце бала, вся семья перемесилась в залы Старого Эрмитажа, расположившись в просторном двусветном зале. Именно там Никс и Мари благословили молодых, так же, как девятнадцать лет назад, если уж быть точным, его с иконой встретил отец. И вот теперь он благословляет свою дочь. Уже менее многолюдный прием в покоях зятя и дочери, отныне именуемой герцогиней Ольденбургской, продлился примерно с час, а потом, по сигналу Никса, гости покинули эти уютные залы, дабы молодые могли отдохнуть и наконец-то уединится. 87 Свадьба дочери, вызвавшая столько восторгов в обществе, затмила выборы в городские думы и земские собрания. Разумеется, в условиях отсутствия партий было сложно сказать, какие силы одержали верх, но Тимашев и Дурново доложили, что, по их мнению, больше в земствах было людей либеральных. А вот в городских думах по-разному. Столица оказалась либеральной, а Москва чуть консервативной. Больше всего консерваторов избралось в богатых, черноземных губерниях. В остальной же части империи все было, как говориться, фифти-фифти. Не меньше внимания Никс уделял и тому, чтобы получше ознакомиться с империей. Еще летом прошлого года, Никс и Мари совершили большое путешествие по Кавказу, где Саша, как радушный хозяин, показывал свои владения, хвастался результатами работы. Они не были грандиозными, Кавказ развивался стабильно, но медленней чем прочая Россия. Хотя не только этот регион ждал своего часа. Отсталой была еще Средняя Азия, да и Сибирь ждала своего взлета. И тут самым важным были железные дороги. Без них любой товар, любое дело оборачивалось провалом, ибо его доставка, по рекам или посуху, делала товар совсем нерентабельным. И если в Среднюю Азию дороги готовы были вести предприниматели, там всех привлекало белое золото – хлопок, то вот с Сибирью такого быть не могло. Тут без государства ничего сделать было невозможно. Когда Никс обмолвился Бунге о строительстве дороги от Миасса до Владивостока, тот замахал руками – сколько это будет стоить, да и как ее там строить, кем! Но строить надо было, иначе Сибирь, Дальний Восток не освоить. И потому император объявил, что на 19 февраля 1885 года он назначил совещание, где должны были присутствовать представители земств от 55 губерний, где они действовали, всего же губерний было 88, для обсуждения нужд государственных. Это вызвало легкий шок у властной элиты. Все ждали конституцию. Но Никс ничего подобного проводить не собирался. По крайней мере, пока. Совещание должно было работать в здании благородного собрания, но первое заседание провели в Георгиевском зале Зимнего дворца. У великих князей было невероятно напряженные лица. Они ожидали худшего, но не могли возразить. Самих же земцев, как бездельников и пустословов, вовсю костила консервативная пресса. Никс поднялся на тронное место и начал говорить, не по бумажке, речь он заучил. - Господа! От всей души позвольте поприветствовать вас в сердце нашего славного Отечества, государства, о процветании которого мы все помышляем, на благо которого и трудимся. Я знаю, что за те двадцать лет, что действует городское и земское положения, вы преобразили страну. Вы образовывали население и лечили его. Вы ремонтировали дороги и наводили мосты. И все эти достойные дела вы совершали в своих уездах, своих губерниях. Но наша страна не в меньшей степени нуждается в обустройстве. Каждый из вас знает, ибо работаете вы на земле, что есть вопросы, кои требуются решать несколькими губерниями, а то и ещё бо́льшими регионами. Мы, тут, в столице, конечно, представляем, что происходит в стране, но порой нужно посмотреть на всё иным, свежим взором. Настала пора более масштабного общего дела. И, если позволите, я предложу вам одно из таких дел, уже не малых, а вполне больших. Всем нам ведомо, что империя наша необозрима. И это правда – велика она. Но и просто осмотреть ее нелегко, до многих уголков добраться очень сложно. И народу там живет мало, да и развиты регионы очень слабо, только большие реки являются магистралями для перемещения людей, грузов. А посему я предлагаю построить железную дорогу от Челябинска до Владивостока. Она станет вторым присоединением Сибири к отечеству нашему. Но, вы спросите, зачем тут мы? И я отвечу. Начнем с того, что это будет стоить очень многих средств, кои сейчас у нас отсутствуют, а потому я прошу вас помочь нам организовать их сбор. Но не только это меня беспокоит. Нам необходима масса рабочих рук, рук, которые будут стоить дорогу, осваивать тот необъятный и богатейший край. Я предлагаю вам способствовать переселению туда людей. Это поможет и дорогу построить, и решить проблему нехватки земель в центральных губерниях, и освоить новые территории. Чего-чего, а уж земли там немало, будет возможность вольготно обустроиться. Это мой проект, надеюсь, вы его рассмотрите со всей тщательностью и основательностью, и мы сможет гордиться не только малыми, но и большими делами. Делами, которые и вы подскажите для улучшения нашего Государства. Как ваш государь и первый гражданин империи, надеюсь на то, что наше сотрудничество будет столь же плодотворным, как и при моем покойном батюшке. Возникла пауза. Все стоявшие пытались переварить услышанное. - Его Величеству, государю-императору троекратное «Ура!» - громко произнес Глазунов, городской голова Петербурга. Никс взглянул на братьев, те счастливо улыбались, у всех отлегло от сердца. На следующий день даже консерваторы должны были выдавить радость. И пусть более всего они хвалили земцев за это громкое и слаженное «Ура!», все равно получилось неплохо. 88 Ох уж эта Россия – сонное царство. Тут, кажется, ничего не происходит, да и не может что-то произойти. И ты привыкаешь к этому, радуешься или просто сходишь с ума. И вдруг, все начинает крутиться и вертеться с бешеной скоростью. Это совещание земцев, оно не только одобрило план строительства железной дороги, со всеми займами и переселениями, но и сами придумали несколько. Самым главным из них должен был стать проект углубления Волги. Никсу это всегда казалось невероятно странным – главная русская река, пересекающая и русскую равнину, и русскую историю, словно серебряная стрела. Но местами она совершенно не судоходная, а это просто ужасно. И вот земцы решили изменить положение, на всем ее протяжении, создать важные для транспорта шлюзы. И если вопрос углубления Волги требовал сложной техники, а потому в практической плоскости должен был начат разрешаться лишь весной будущего года, то с Транссибом такой загвоздки не возникло. Уже летом 1885 года началось строительство. Никс с сыном экстренно пересекли всю страну и 27 июля дали старт началу строительства близ маленького городка Миасс. На восток, в Сибирь потекли толпы переселенцев. Их было более чем достаточно. Да и первым сбором средств получили пять миллионов рублей, что позволило начать работу без промедления. Бунге был возбужден. Как высококлассный экономист он понимал все выгоды такого строительства, но его волновал сбалансированный бюджет. Да и могло не хватить рабочих рук. - Государь, - начал немного нервно министр. – Предположим, рельсы класть есть кому, но прорубать просеки, да и потом, столько леса нужно под шпалы! Откуда это все взять! - Николай Христианович, - примирительно начал Никс. – Я понимаю ваши опасения. Но тут ведь главное – начать. Потом пойдет легко. Что же касается лесорубов, то… Я задал бы вам простой вопрос, а рачительно ли мы поступаем с каторжниками? Мы их отправляем на Сахалин, где они скорее погибают, чем приносят пользу. Так отчего их не направить на эту стройку. Пусть валят лес. И потом, у нас в тюрьмах сидит прорва народу. Их тоже можно направлять на такие работы. - Государь! Гуманно ли это?! – Николай Бунге даже опешил. - Николай Христианович. Я же не предлагаю слабым и больным махать топором. Впрочем, мне кажется, для направления на каторгу это не аргумент… И потом, уж больно мы гуманничаем со всякой дрянью. Они воруют, они мошенничают. Для них это нормально. Но мы с вами думаем иначе. Это просто паразиты. - Но это же каторжный труд, - угрюмо заметил Бунге. - Начнем с того, что это не приказ, а предложение. Полагаю, вы сами сможете обсудить это с Дурново (новым министром внутренних дел). И потом, вполне разумно ограничить их труд десятью часами, как и у обычных рабочих. Кроме того, вы сможете установить разумные нормы выработки для них. - Ну, не знаю, - министр замялся. Он и сам понимал, во сколько обходится содержание тюрем, где люди отбывают наказание, но где они просто отсиживают свое. На них уходят большие деньги, впрочем, так и так тратиться, а тут еще и польза. – Одно, Ваше Величество, политические заключенные? - На ваше усмотрение и усмотрение министра внутренних дел. Бунге улыбнулся и вышел. Никс был доволен. Что ж, процесс пошел. Главное, не останавливаться. И потом, все государство словно встряхнулось. Появилось оживление, не только оживление обыденное, когда тысячи людей куда-то едут, но и общественное. Земства приосанились, почувствовали свою важность и, в каком-то смысле, силу. Во внешней политике для Никса самым сложным был союз трех императоров. Договор заключал еще папенька в далеком 1873 году между Россией, Германией и Австро-Венгрией. Тогда это было обоснованно, все резоны говорили в его пользу. Сразу по восшествии Никса на престол договор продлили, но уже на три года. И вот, в марте 1884 года его продлили еще на три, но без большого энтузиазма. Почему? Австро-Венгрии не нравилось, что Россия укрепляет Болгарию. Русские дивизии были там словно бельмо на глазу. Но с этим ничего поделать не получалось. Втянуть Османов в войну, из которой они могли выйти еще более битыми, тоже не удавалось. И тут австрийцы снюхались с Сербами. Тем посулили часть земель на юго-востоке Болгарии. И не слишком умный король Милан Обренович явно бряцал оружием. Изменились отношения с Германией. Той союз с Россией был нужен лишь как гарантия, что Россия не наладит отношения с Францией. Кроме того, две империи стал разделять сугубо экономический вопрос. Бурное развитие транспорта и технологий сделали возможным перевоз сельскохозяйственного продукта из очень удаленных уголков планеты, причем, такой продукт был невероятно дешев. Товары, произведенные в Европе, оказывались дороже импортных. Страны стремительно начинают вводить политику, именуемую протекционизмом, то есть защиту своего производителя путем установления заградительных пошлин. Вот тут-то столкнулись два черных орла. Россия была одним из основных экспортеров зерна, но и Германия хотела защитить своего хлебопашца. Сама Россия от такого поворота только выигрывала, самой же ей дармовой хлеб был нестрашен, свой дешевле некуда. А вот мяса дешевого явно не хватало. Оттого министр финансов и переживал, стараясь пройти между Сциллой и Харибдой – сохранить экспорт зерна, обеспечить приток дешевого мяса и не поссориться с Германией. Но чем дольше шло это плавание, тем очевиднее становилось, что протиснуться будет невероятно сложно. Но император был вынужден заниматься делами разными. И большими, и малыми. К последним Никс отнес покупку Александровского плаца. Эта внушительная площадь была аккурат между Зимним дворцом и Адмиралтейством. Длиннющий плац вдоль главного корпуса Адмиралтейства еще при отце превратили в парк с дорожками и фонтаном. Теперь настала очередь этого, но его сделали парком личным. Зимний дворец был специфическим. Он находился в центре города и со всех сторон его окружали то площади, то набережные, то корпуса других дворцов. И, конечно, никакой зелени. Первой это исправить попыталась еще Екатерина Великая, построив на втором этаже Малого Эрмитажа зимний сад. Никс помнил, как словно Адам, бегал там нагишом за Димочкой. Были и в самом дворце зимние сады, взять хотя бы большой, двусветный зал, выходящий окнами во двор, рядом с Большим Николаевским. Но это все не то. После покупки появилась большая территория, обнесенная высокой кирпичной оградой, облицованной гранитом. Да и охранять дворец так стало куда проще. Сам же Никс забыл думать о личном. Вот, покупая плац для сада, он вспомнил о Димочке. Того он видел несколько раз. Время словно было не властно над ним. Он был мил, чуть шаловлив и постоянно любим. Отслужив в полках лет двадцать и выслужив полковника, он вышел в отставку и поселился в Риге. Там у него была «семья», в том смысле, что не жена с детьми. Никс не стал выспрашивать, кто его суженый, но по счастливому лицу понял, ему тут не место. А вот с Владимиром Мещерским их дорожки разошлись. Все испортила политика. В юности Никс полагал, что всякий гомосексуал должен придерживаться либеральных воззрений уже в силу того, что сам страдал от косности и замшелости общества, что только бо́льшая эмансипация позволит и таким людям как он жить свободней. Возможно, где-нибудь в Англии так и было, но только не в России. За грех содомский полагалась каторга, но… что-то садомиты, особенно богатые, по этапу кандалами не бренчали. Страдали простые парни и мужики, ради лишней копейки торговавшие собой, и то, если судьба-злодейка отпишет им стать жертвой какого-нибудь ретивого борца за общественную нравственность. Богатые же если и попадали в переплет, то вечно отделывались высылкой, кто в имение, кто в отдаленный городок, но многочисленные родственники, знакомые, да и «свои», быстро отмазывали потерпевшего, и тот возвращался в столицу как ни в чем не бывало. Никс и сам знал с десяток гомосексуалов на коронной службе, которые практически не скрывают своего естества. И ничего. «Натуралы» начальники их продвигают по службе, представляют к орденам. И получается, российским гомосексуалам эта самая свобода и не нужна, фактически, с оговорками, она у них и так есть. А посему они могли придерживаться каких угодно политических воззрений, думать о чем придется. Вот и князь Мещерский стал жутким реакционером. Он издавал не газету, газетенку, «Гражданин» - явный диссонанс названия и содержания. Никс знал, что Саша подбрасывает ему немного денег, из высоко-идейных соображений. Император это терпел, но запоминал. Причем, князь так резко критиковал власти, что, казалось, вовсе не боится ответной реакции. И Никс подозревал, что если придется Мещерского прижать, то к нему отправятся ходоки, и такие старинные друзья и покровители, как Саша, и коллеги и «друзья», как Катков и Суворин. В своей же личной жизни у Никса была пустота. Во времена, когда такого понятия как депрессия не существовало, он поставил себе сей неутешительный диагноз. Правда, она была у него в легкой форме, но все чаще он стал ловить себя на мысли, что смотрит на мир сквозь темные очки. Ему и раньше был свойственен черный юмор, но про себя. Теперь он становился желчным и это прорывалось. Он себя сдерживал, но не всегда получалось, и порой он мог оскорбить кого-то. Особенно доставалось Лексу. Граф Алексей Перовский, действительный тайный советник, кавалер орденов Андрея Первозданного, Александра Невского, Белого Орла, Святой Анны и Святого Станислава, все первой степени, личный секретарь государя, купил себе небольшой дом на Моховой и жил там с Матвеем как супруги. Порой император заглядывал в этот рай, и всякий раз от созерцания чужого счастья ему становилось тошно. Признавать такое не хотелось, но ничего поделать с этим он не мог. Проблема же с сыном разрешилась самым неожиданным образом. Как-то в мае, прогуливался он с четырнадцатилетним Тошей и читал ему наставления, мол, надо учиться и еще раз учиться. Тот смиренно кивал, но наставления не шли впрок. Одно утешало – не ему достанется трон. И вот, закончив с бесплодными нравоучениями, Никс просто спросил. - Не знаешь, что твой брат как в воду опущенный? Так переменился? - А, - и он махнул рукой, словно дело плевое. – Из-за члена. Никс покосился на сына. - Из-за какого члена? – не догонял он. Антон удивлено посмотрел на отца. А Никс не понимал еще и оттого, что его сыновей регулярно осматривают доктора и будь там что-то, непременно доложили бы. - Ну, этого, - и он кивнул подбородком, указывая на пах. - А чего с ним не так? – спросил Никс и понял, что превратился в старика, отставшего от молодежи, не способного общаться на такие острые темы, и этот всего-то в сорок лет! - Ну… только не сердись, хорошо? – Никс утвердительно кивнул. – Короче, он с Петькой Куракиным и Игорем Воронцовым мерились членами. И у Алекса он оказался очень маленький. Вот он и страдает. - А ты как узнал? - Так я там был. - Что, тоже мерился? – спросил отец как можно легкомысленней, а у самого все так и заходило внутри ходуном. - Не-е. Игорь сказал, что я еще не вырос и мне мерить глупо. - А ему, значит, самое время, - процедил Никс. - Ну, он уже крестьянок ебал, так что да. Никса всего передернуло. - Послушай, слово ебал… - Да-да, оно простонародное и некультурное. Но зато емкое и всем понятное… Хорошо-хорошо, я не буду больше так говорить. Вечером Никс заглянул в покои сына. Алекса нигде не было, ни в гостиной, ни в спальне, ни в кабинете. Зато из уборной исходила тонкая полоска света. Подойдя на цыпочках, он заглянул. Алекс, совершенно нагой, стоял и дрочил. Его стройное тело красиво играло в тускло-оранжевом свете свечи, а темный кустик волос на лобке красиво нависал над пенисом, и в самом деле небольшим, но никак не маленьким, зато красивым, чуть широким у основания и слегка сужавшимся к розовой головке. Никс, стараясь не шуметь, покинул комнату и сел в кресло в кабинете. Через несколько минут из спальни послышались шаги. - Папа, это ты? – Алекс выглядывал из спальни. – Что ты здесь делаешь? - Я хотел с тобой поговорить. Садись. - Ты тут давно? – с плохо скрываемым волнением спросил Алекс. - Да нет, только вошел. - А я… там… это, - начал было лепетать Алекс, но Никс его прервал. - Не важно. Разговор о другом. Я уже несколько месяцев замечаю, что ты переменился. Долгое время я терялся в догадках, но Тоша прояснил ситуацию. - Вот гад, - процедил Алекс. - И вовсе не гад. Он парень со сложным характером, но это он сделал правильно. - Папа, я… - Погоди. Я просто хочу заметить, что твои опасения глупы, - Алекс потупился. – Прости, надо было сказать необоснованным. Начнем с того, что нет никакого правильного размера пениса, да и потом, ты знал, что он растет до лет двадцати пяти? Кроме того, замечу тебе как взрослый, важна не длина, она лишь ласкает взор. Важно умение. Если оно есть, то все хорошо, нет… ну что ж, значит нет. - Но я… я не уверен, что смогу… - Глупости. Ты еще несколько юн. Перестань себя мучить, подожди годика три, и сам увидишь, как все переменишься. А сейчас ложись спать. Хороший сон залог здоровья. 89 Наконец, в конце 1885 года Никс провел через Госсовет одно из важнейших решений – он полностью обновил налоговую систему. Отныне самым главным налогом стал всесословный подоходный налог. Народ отнесся к нему скорее спокойно, а вот бывшее дворянство бушевало не на шутку. Но тут Никс опять воспользовался старым трюком – деньгами. Суворину опять дали внушительную взятку. Он решил отказаться, но ему напомнили о предыдущей. Потеря лица для него была страшнее всего, и он согласился, скрепя зубами. Ну а умеренность Мещерского заполучили легким шантажом. По счастью князь тогда крутил роман с одним трубачом и их удалось подловить. Мещерский сначала хорохорился, но три дня в Литовском замке – следственной тюрьме Петербурга, и он приуныл. Это не плодило союзников, но Никс понимал самое главное – эти люди его союзниками никогда не станут, так значит надо взять их за жабры, иначе может быть хуже. И самое главное – они не будут рассказывать в обществе о причинах таких зигзагов. Но не менее важным для Никса был крестьянский вопрос. Его требовалось так же начать разрешать, а это было куда как сложнее всего предыдущего. Начать нужно с того, что к серебряному юбилею крестьянской реформы, то есть к 25-летию, которое наступало в феврале 1886 года, половина крестьян так и не заключила с бывшими помещиками выкупные договоры. Еще бы, крестьяне хотели земли, и побольше, а у них собирались отрезать. Кроме того, за нее нужно было платить втридорога. Можно было бы обломать аппетиты помещиков, но тогда возмущение «белых костей» взятками не приглушишь. Оно, чего доброго, вырвется наружу. Так что Никс спланировал серию важных преобразований, приурочив их к 19 февраля 1886 года. По случаю юбилея Великой реформы в Зимнем дворце состоялся большой выход, и по вновь сложившейся традиции Никс зачитал указ. Всех крестьян, не заключивших выкупной договор, автоматически перевели на выкуп. Помещики, до того получавшие прежние повинности, были недовольны, но ничего поделать не могли. Впрочем, многие из них получали очень даже крупные денежные выплаты, а потому особенно не страдали. Не менее важным стало и то, что министерство государственного имущества Никс переименовал в министерство земледелия. Это было очень символично, и вызвало скорее одобрение. Собственно, данное ведомство и создавали в 1837 году для управления государственными крестьянами. Ныне, когда они не собственность, министерство будет прямо помогать земледельцам. Не менее важным был и кадровый вопрос. Все дело в том, что председатель кабинета министров граф Петр Александрович Валуев был уже в преклонных годах, ему исполнялось семьдесят. И хотя он еще не напоминал старую развалину, но не хотел «рассыпаться» в служебном кабинете. А потому попросил об отставке. Встал вопрос – кем его заменить. Хотя пост очень формальный, но нужно было поддерживать статус, и потом, у Никса были конкретные планы на сей счет. И он решил назначить на него Михаила Николаевича Островского. А на его место в обновленное министерство земледелия назначить деятельного чиновника Вешнякова Владимира Ивановича. Но были вещи и куда как более важные. Некоторые долги требовали возврата. Георгий Судейкин свое дело знал отменно. Но он хотел большего, а оно в министерстве внутренних дел было невозможно. Оттого император и создал при кабинете министров Особый комитет, назначив туда Судейкина. Чин тот получил солидный – действительного статского советника, считай генерал-лейтенант, иначе, трехзвездный генерал. Георгий Порфирьевич был очень доволен. Он стал формировать свою структуру. Но нужно было подумать, как сделать ее более подконтрольной, а не государством в государстве. Со спецслужбами такое случается часто. Зато ныне Судейкин знал всех столичных сплетников и то, кто и с кем ведет беседы. Дурново был обижен. Его министерство постоянно худело и это обижало человека. Нужно было неотлагательно подумать и об этом вопросе. Не менее важные торжества прошли второго марта 1886 года. Дело в том, что Никс стал императором ровно в тот момент, когда отец умер, так везде принято. Но отмечать смерть человека радостно было бы глупо, да и оскорбительно, как по отношению к покойному, так и его любящему сыну. Первого марта Никс с наследником прибыл на место гибели отца. Сразу после гибели царя-освободителя там установили часовню, объявили конкурс на постройку храма, но хорошего проекта не последовало, а потому дело все стопорилось. Наконец, был составлен проект в русском стиле, столь популярном ныне. И Никс, как и вся императорская фамилия, приняла участие в закладке храма. Стоя на месте гибели отца, он еще раз спрашивал себя – все ли он сделал, чтобы хоть как-то оправдать гибель родителя. Да, за пять лет удалось немало. Реформы значимые, но не очень громкие. По всей стране ширилась рабочая самоорганизация, пусть и под бдительным оком государства. В начале года было создано «Всероссийское общество прав рабочих». Оно смело судилось с самыми отсталыми фабрикантами. Но были и примеры отрадные – Морозовы и Третьяковы, Рябушинские и Поляковы, они сами строили больницы для рабочих, богадельни для одиноких и немощных стариков. Создавали школы. Все это было крайне важно, все это способствовало тому, что социальное напряжение начинало снижаться. Да и Никс не оставался в стороне. На окраинах города, очень близко от фабрик и заводов он начал возводить дома для простых тружеников, высокие, в шесть-семь этажей, с водопроводом и электричеством. Начинание подхватили, но не сказать чтобы бурно, зато пример монаршей заботы о рабочих тем очень пришелся по сердцу, хоть многие и понимали – не все окажутся там жильцами. Поутру, второго марта, вся императорская фамилия прибыла на Знаменскую площадь. Теперь тут открывали памятник Александру II. Конная статуя, изображала государя, пришпоривавшего скакуна. На нем была униформа лейб-гвардии гусарского полка. Папа́ выглядел невероятно красивым. Одно огорчало Никса – постамент был через чур вычурный, но в целом все получилось очень неплохо. Монумент освятили и, в экипажах, торжественно, в сопровождении эскорта Лейб-гвардии Гусарского полка, вернулись в Зимний.