Никс

90 Но не реакция правящего класса беспокоила императора. Ее Никс предвидел и благодаря тщеславному Судейкину контролировал. Сложнее оказалось с обществом. Оно все время было чем-то недовольно. Его все время что-то не устраивало. Одни были возмущены началом хоть каких-то реформ, другие говорили – «да разве ж это реформы!». И Никс никак не мог нащупать тот механизм, чтобы привести страну к успокоению. Порой он даже думал, что консерваторы не так уж и неправы. Возможно, эти прекраснодушные, но такие недалекие люди просто развалят страну. Как можно доверить ее тем, кто в упор не видит никого, кроме себя? Ответа на этот вопрос у Никса не было. По вечерам, он заходил в свой кабинет и доставал из дальнего ящика стопку исписанной бумаги – то была конституция. Ее он писал уже года три. Вернее, он ее написал. Теперь он просматривал записи, вносил какие-то правки, что-то убирая, что-то добавляя. Но как ввести конституцию, если всяк хочет перетягивать на себя одеяло. В политике нельзя руководствоваться принципом: «Все замолчали, сейчас я вам расскажу как надо». Но практически все они так и думали. А тут еще этот митинг. Он возник спонтанно. Его организовали студенты университета. Никсу доложили о сборище у Казанского собора около двух по полудню. У него с докладом был Константин Победоносцев. Линию государя он не одобрял, но вслух критиковать августейшую персону не решался, может, из-за страха, а может и от принципов. Но услышав об акции, горестно покачал головой. Вот, мол, до чего вы, Ваше Величество, довели страну. Никс с утра чувствовал себя неважно, что-то разболелась спина, до того несколько лет не дававшая о себе знать. А тут еще и это. - Немедля запрягай, я еду туда! – велел император. - Ваше Величество, это опасно! Велите губернатору разогнать их, и все! – возопил Победоносцев, побелев от ужаса, но на ропот Никс не отреагировал, лишь спросил. - Вы со мной? - Конечно, - произнес обер-прокурор Синода без всякого восторга, а может и со страхом. Они сели в сани и покатились по Невскому в сопровождении личного конвоя. Ехать было недалеко. В действительности, пространство возле Казанского собора было заполнено едва ли на половину, но народу и впрямь было много. Тут были не только студенты, но и хорошо одетая городская публика. В створе Большой Конюшенной улицы Никс увидал приближающихся казаков. Дело собиралось приобрести совсем безумный оборот. - Савелий, подъезжай по Казанской, - скомандовал император. Тот, пусть и неуверенно, но проехал по улочке, оставив шумную толпу в стороне, и остановился возле колоннады. Император сошел на снег и, сопровождаемый Победоносцевым, направился к импровизированной трибуне. Это была обычная телега ломовика, длинная и основательная. На ней в толпу орал студент-переросток, так его охарактеризовал Никс. Парню было около тридцати, неопрятная бороденка, замызганная шинель, картуз набекрень. Но он просто заливался соловьем. - … мы хотим перемен! – орал народный трибун. – Нам нужна свобода! Свобода и только свобода! Тут возле трибуны загудело, стоявшие в первых рядах узнали государя, но не могли поверить, что это он. Оратор, чуткий к настроению толпы, почувствовал замешательство, стал озираться и вмиг увидел высокого статного военного в серой шинели с широкой пелериной и бобровым воротником, на голове кавалерийская фуражка – красный околыш с кокардой и белая тулья. Ему хватило и пары секунд узнать военного, а когда он его признал, то чуть ли не суеверно отпрял. Что ж, отступать было некогда, Никс легко взобрался на «трибуну». Теперь все узрели императора и площадь просто замерла. Дело было за Никсом, нужно было не ударить в грязь лицом. - Добрый день, - поздоровался он с оратором. Тот лишь нервно сглотнул. – Ладно, вы тут только что говорили, что вам нужна свобода. Какая именно? – произнес император громко. По легкому шевелению и напряженным лицам Никс понял – его слушают внимательно. Оратор с минуту перебарывал страх, робость. До конца не нашелся, но ответил. - Вся! Нам нужна полная свобода! Полная! - Звучит красиво, но… это что же, если вам заблагорассудится, простите, опростаться прямо на тротуаре, то мы не сможем вам помешать, не нарушив вашей свободы? – толпа захихикала, а оратор обозлился. - А хоть бы и так. Почему нам нельзя! - Там и мне нельзя, - парировал император. Оратор смотрел на государя волком. – Вот вы все говорите про конституцию, - начал громко Никс. – Вы ее требуете. Но любая конституция, это прежде всего уважение к правам других. Уважение к их труду, и да, их собственности. Вы хотите лишить всех, кроме крестьян земли, но тут же клеймите тех, кто изымает ее у крестьян. Вы хотите отнять фабрики у фабрикантов и посадить на шею рабочим новых управляющих, которые будут не менее, а может и более безжалостными, чем прежние… - Это ложь! – выкрикнул оратор. - Отчего же. Любой управляющий фабрикой будет думать о прибыли и только о ней, так как иных денег для её существования взять неоткуда. Или вы и фабрики посадите крестьянам на шею? - А вот Маркс в «Капитале» написал… – с вызовом начал было студент. - Вы читали Маркса?.. – с не меньшим вызовом спросил Никс, так как общеизвестно, Маркса не только в России не издавали, но даже не переводили. - Конечно! – самоуверенно заявил студент, но толпа, не темная крестьянская масса, а вполне просвещенная, явно поняла, как парень загибает. - Вопрос не в том, что написал Маркс, а в том, что вы, очевидно, в Бога не веруя, я прав? Так вот, выкинули Евангелие, так, за ненадобностью, но в полном следовании народной мудрости: «свято место пусто не бывает», поставили туда «Капитал». И как не читали вы Евангелие, так и «Капитал» вы не осилили, и так же слепо отстаиваете его, словно это истина в последней инстанции. - А разве нет? – твердо заявил студент. - Вы же сами говорите, что это научная теория. Или не научная. Тогда я попрошу Константина Петровича оформить вас как церковь Коммунистическую. Полагаю, мне он не откажет. Никс видел краем глаза, как Победоносцев усмехнулся. А сам продолжил. - Не в том проблема, что нет конституции, ее можно хоть завтра ввести, а в том, что вы не желаете слышать других. Для вас, - и Никс указал на стоявших людей. - Они никто. Они должны молчать и следовать вашим указаниям. Но это тоже самодержавие. Так отчего мое хуже? Причем, ваше будет страшнее оттого, что вы свято веруете в истинность своего учения и как заправский инквизитор отправите в огонь тысячи «еретиков». Так как же мне ввести представительство? Оратор молчал, он стоял насупившись, смотрел зло, с ненавистью. - Вы… вы тиран! Вы власть богатых и жаждите ею остаться! Во что бы то ни стало! Я против богатых! - А я хочу искоренить бедность! – громко заявил царь. – Да, в мире нищеты не будет богатых, но там все будут бедными, разве это то, к чему нужно стремиться? - Да?! А разве в вашем мире бедный может стать богатым? Есть примеры? - Да сколько угодно! Строгоновы, крестьяне, ставшие богатыми. Из недавних – Елисеевы, Морозовы, Бахрушины. Все они смогли. В одном ваш Маркс прав – богатство не размазывается тонким слоем, на всех. Оно зарабатывается, тяжким трудом. Да, вы скажите, что тяжким трудом других, но разве в вашем светлом будущем директор фабрики будет так же стоять у станка? Да, кто-то организует, а кто-то выполняет. Во всех странах, и у нас, люди не борются с капиталом, а ограничивают его всевластие, не ставят все с ног на голову, а просто заставляют улучшать условия труда. Когда-то наши пращуры, вы в это точно веруете, жили в пещерах. Теперь в домах, мы одеты не в шкуры, а одежду из ткани фабричной. Я верю в прогресс, я верю, что, если не зариться на чужое добро, а работать, что бедность и голод можно преодолеть. - Так как же с конституцией? – ехидно спросил студент. - Полагаю, что для вас любая конституция будет плохой, конституцией узурпаторов. Так зачем она вам? Так, для красного словца, чтобы лучше власть ругать? Вот что самое печальное. Никс окинул молчаливую толпу взором и спрыгнул с «трибуны». Он шел мимо стоявших людей, те ему улыбались, сдержано, но искренне, кто-то кланялся. Никс отвечал тем же. Возле санок его поджидал красный как рак полицмейстер Грессер. - Ваше Величество, не досмотрел… - Вот что, Петр Аполлонович, выясните, только осторожно, все про этого трибуна, кто, что, чем живет и пришлите мне. - Батюшки, - молвил кучер Савелий. – Да они расходятся. Все обернулись, народ и впрямь стал разбредаться, словно проспавшиеся пьяницы из кабаков. Кто смеялся, кто печально качал головой. - Да, не готов наш народ к представительству, не готов, - будто для себя произнес Константин Петрович. - М-да, - только и ответил император. Они оба вернулись во дворец. Заметки о митинге появились уже на следующий день. Слова императора были приведены практически точно. А еще через день в Ведомостях появилась статья видного члена городской думы и одного из лидеров рабочего движения. Ее главный смысл был прост – нельзя ориентироваться на пустоголовых болтунов. Вот тот оратор, Федор Флеров, недоучившийся студент-химик. Вместо науки естественной, стал заниматься политической, и так же шумно и так же неумело. Но отчислили его за неуспеваемость. Вот он и пошел в революцию. Живет, можно сказать, побираясь. Он даже уроками химии заработать ничего не может. В противовес, говорилось о людях дела, уже немало преобразивших Россию. А потом газеты напечатали текст письма государя ректору Императорского университета профессору Андреевскому с просьбой о возможном восстановлении студента Флерова, но с условием, что тот будет грызть гранит науки химии. Увы, Флеров отказался. Разумеется, все это Никс подстроил, в смысле – статью. Он с удовольствием, совершенно человеческим качеством, читал хвалебные отзывы. Читать похвальбу от либералов было приятно, но куда как важнее был восторг консерваторов, по поводу победы государя в «диспуте» с анархистами и нигилистами. Никс соврал бы, сказав, что это было неприятно, наоборот, очень даже приятно. Но куда как важнее было то, что это стало для либералов побудительным мотивом активизировать свою деятельность. Во многих губерниях, как правило, центральных и нечерноземных, земства усиливали свою работу. В газетах стали печать статьи, посвященные результатам деятельности земских учреждений. Особенно там напирали на развитие образования и медицины. В целом ряде губерний образование хоть и было пока начальным, но уже практически поголовным. Это было тяжело финансово, но в целом земства пытались реализовать это начинание. Куда как важнее было еще и то, что земства подали министру народного просвещения проект закона об обязательном среднем образовании. Это было очень революционно. И тут-то и начались основные баталии. Консерваторы, благо их целью не был государь, с такой силой рванулись в бой, что казалось, этот вопрос вызовет народные выступления. Страсти кипели не шуточные. Императору давали понять, что эта затея у него не пройдет. Отчего же консерваторы были против? Конечно, легко сказать, им нужна темная масса, которой легко и просто управлять, манипулировать. И во многом это было так. Но были и дополнительные факторы. Дворянство слишком долго было единственной и привилегированной частью общества. Оно привыкло к такому и, как это часто бывает, стало хиреть. Зачем реально учиться и что-то знать, когда какой-нибудь дядя справит тебе теплое местечко, ты там будешь сидеть и благоденствовать. Крестьяне, а вернее, выходцы из любых непривилегированных слоев станут просто реальными конкурентами для них, заполонят все и отожмут власть. А этого дворянство боялось пуще всего. Потому и пошло на известный компромисс, как получение дворянства чином. Пусть уж выслужатся, станут как мы, не сразу, даже не дети, внуки будут уже воспринимать себя как дворяне, как часть этой корпорации. Были и другие, более идеологические причины. Русские консерваторы были анти-западниками, так как считали все эти идеи про равенство, законность и представительство просто опасными для самодержавия и режима. Они считали, что образованный крестьянин неминуемо прейдет к выводу о несправедливости общества. А следующим логическим шагом станет революция. И не только социальные идеи с запада считали вредными. Консерваторы уютно жили со сказкой о святом народе-богоносце, сверхнравственном, сверхпослушном. Люди, не знавшие и не желавшие узнать реальное положение дел в стране, верили в свою фантазию и всячески пытались защитить народ от разлагающих душу идеек. Все эти направления давно перемешались и даже не осмысливаясь, выдавались на гора публицистами консервативного толка. Именно это и было главной проблемой. Никс просто встал перед выбором – остановиться на достигнутом или ринутся вперед. Первое сулило долгое правление, хотя, это как Господь решит, разочарование общества и сворачивание реформ, просто потому что консерваторы их замусолят, а в отдаленной перспективе революцией. Второй путь был чреват дворцовым переворотом, в лучшем случае отречением, в худшем убийством. Конечно, революция сейчас очень помогла бы, но Никс ее не желал. Революция это стихия, она идет не по чьему-то плану, а повинуясь своей внутренней логике, а она всегда одна – все большее обострение и ожесточение. И прекращались революции только тогда, когда народ выдыхался, ему самому становилось страшно от того, что твориться. Такого и врагу не пожелаешь. Так как быть? Один большой вопрос и нет готового ответа. Вот почему Никс решил сделать паузу. Все надо было хорошенько обдумать. 91 Никс решил пока просто заняться простыми каждодневными заботами, надеясь что ситуация сама подскажет выход. В начале 1886 года он получил приятное известие – его дочь, Олюшка ожидала своего первенца. Они с Георгием, в семье его так и звали на немецкий манер, Георгом, переехали в свой дворец и теперь наслаждались семейной жизнь. Правда, Олюшка особого счастья не испытывала. Все-таки с Оскаром у нее было бы куда как больше общего. Георг был тихим, заботливым мужем, но военным до мозга костей. Зато Мари не замечала, или старалась не замечать ничего такого. Она окончательно превратилась в гранд-даму, величественную, но не холодно-отстраненную, а очень даже живую и внимательную. Ей понравились торжественные церемонии в Зимнем дворце, она обожала быть в центре этих прекрасно отрепетированных мероприятий. Алекс после той беседы с отцом вроде бы как оттаял, но о каких-либо его похождениях он ничего не знал. В глубине души этому он даже радовался, ибо с ужасом представлял, что его отец знал о нем, и ему было чудовищно некомфортно. А лезть с расспросами было совсем глупо. При этом парню уже шел девятнадцатый год, он был хорош собой, но, как это принято говорить, спокойной мужской красотой. Он даже стал растить усы. Тоша, вечная причина для отцовского волнения, как был шалопаем, таким и остался. В свои пятнадцать лет он наслаждался финалом детства, когда тебя еще не мучают ответственностью и многое прощают, но ты уже достаточно взрослый, чтобы «играть во взрослого». При этом никто не отменял и большой торжественной жизни. Так, в начале 1887 года в Петербург с визитом прибыл Франц Иосиф. Визит проходил в особо торжественной обстановке. Каждая из сторон пыталась произвести приятное впечатление. А почему, собственно, и нет. Вот только это была большая политика, а цена этого – судьбы народов на Балканах. Годом ранее Никс ездил с визитом в Великобританию, где его принимал принц Уэльский, а с королевой Викторией они виделись, можно сказать, мельком, во время небольшой остановке на острове Уайт. Вот, тогда подумалось Никсу, идеальная монархия – королева пренебрегает монаршими обязанностями, но страна хорошо управляется, а ее монархиня все более и более любима подданными. Между всеми великими странами есть некоторые конфликтные точки, но на то и существует дипломатия, чтобы их сглаживать, а большие и торжественные визиты легко помогали добиться желаемого, пусть обе стороны друг другу и не сильно верят. Никс заверял, что Россия лишь укреплялась на северных склонах Памира, а об Индии и не помышляет, что, по большому счету, правда. Он убеждал, что статус-кво на Балканах всех устраивает и совершенно не поддерживал агрессивную риторику дяди Кости, правда, вызванную такой же риторикой Сербии. И все пили шампанское за всеобщее процветание. Жизнь же текла своим чередом и жизнь Никса подчинялась давно заведенному ритму. Он и не думал, что судьба нанесет ему неожиданный удар. 21 ноября 1887 года умер Лекс. Это случилось так неожиданно, что Никс не сразу поверил в произошедшее. То, что у Алексея проблемы с сердцем он знал последние года три, но граф Перовский ходил к самому лучшему доктору столицы, принимал все нужные настойки и пилюли, и не о чем таком особо не жаловался. И потом, ему было всего лишь сорок пять лет. Когда в кабинет императора вошел статский советник Холстов, бледный как бумага, Никс испугался за кого-то из своих. - Ваше Величество… - начал он. – Там, это… граф Перовский, он умер… - Какой Перовский? – не понял Никс. Он и подумать не мог. - Алексей Борисович… Вскочив, Никс кинулся на первый этаж в помещения Собственной канцелярии, расположенной в корпусе с окнами на Неву на первом этаже. Граф лежал на кожаном диване, ворот его мундира тыл расстегнут. Вокруг толпились служащие. Появился Отто Рихтер. Они стояли над телом еще не пожилого мужчины и думали… хотя нет, Никс в тот момент ничего не думал, внутри была какая-то странная пустота, ощутимая, кажется, физически. - Надо сообщить его родным, - произнес Рихтер. Если позволите, я это сделаю. Император кивнул. Он напрягся и попытался вернуться к реальности. Сегодня во дворце службу нес Московский полк. Надо будет послать сообщения Матвею. Как он воспримет?.. Хоронили уже 24 ноября. Снег, не глубокий, но лег на землю. Хоронили в Царском селе, на Казанском кладбище. Капитан Матвей Корсаков сопровождал государя и государыню. Мари решила поддержать мужа, да и потом, Лекс был важным человеком в империи. Никс же пытался понять свои чувства. Они уже очень давно не были любовниками, и он не ревновал, скорее, завидовал счастью, которого был лишен сам, но завидовал по-доброму. Да и мог ли он завидовать, счастливый муж, отец троих детей. Говорить о несчастливой жизни – Бога гневить. Но в том все и дело, что внутреннего ощущения счастья у него не было. И эта смерть еще сильнее накинула черную вуаль на его душу. Он подумал, что вся эта история с конституцией, все это полная чепуха. Идиоты не хотят спастись, так пусть гибнут. На его век, дай бог, монархии хватит. Никс всегда умел играть нехитрую роль нормального человека. Однажды Лекс назвал его «несгораемым шкафом эмоций». И это был не комплимент. Он старался изображать хорошее настроение и действительно, порой в его жизни были яркие всполохи, но они были недолговечны. Так, даже рождение внучки Катеньки в конце прошлого, 1886 года, не стало спасательным кругом. Внутри же нарастал мрак. Он стал думать о смерти. То, что лет в двадцать пугало до чертиков, теперь воспринималось как-то даже равнодушно. И сама жизнь, как казалось, подбрасывала ему лишние поводы для подобных размышлений. 9 марта по новому стилю, в России было 25 февраля, пришло известие о кончине императора Германии Вильгельма I. Тому было без месяца 91 год! Родной дядя его отца, он пережил племянника, пережил очень многих. Вот что значит конституционная монархия – живи спокойно, да радуйся. Он вспомнил, как десять лет назад предполагал, что император скоро умрет и все переменится. И оно менялось, но не так, как хотелось Никсу, да и многим в самой Германии. Это не афишировали, но узкий круг коронованных особ знал, что у куда как более либерального наследника, кронпринца Фридриха Вильгельма, он взошел на престол как Фридрих III, рак горла и тому осталось совсем недолго. Новый монарх даже не смог присутствовать на похоронах отца – какая горькая ирония жизни! В июне, после 99 дней правления, больной император скончался. И опять перемена на троне. Никс знал нового императора Вильгельма II, предстояли очень непростые годы. Своим личным секретарем он назначил того самого Холстова, дельного и деятельного человека, описывавшего себя как консервативного либерала. Впрочем, думать о великих реформах пока Никс был не готов, его саднила боль утраты, утраты друга, осознания пустоты в своей глубоко личной жизни. По счастью Алексей составил завещание и все свое имущество, его, правда, было немного, отошло Матвею. Родственники, сестры, не были сильно шокированы, хотя и восторга не испытывали. Матвей стал жить в казавшимся таким огромным особняке Лекса на Моховой, но очень уединенно, никакой новой жизни пока начинать он не собирался. Никс пару раз навестил его, тот был очень благодарен. Только с ним он мог быть откровенен, только с этим человеком он мог разделить свои чувства, свою боль. Но Никс был бы иным, если бы не старался найти выход из ситуации. А потому летом отправился в очередное большое путешествие по империи: Ревель, Рига, Вильно, Гродно, Минск, Могилев, Чернигов, Киев, Полтава, Екатеринославль и Симферополь. Оттуда государь направился в Ливадию, где и прожил с семейством до конца октября. Путешествие было немного утомительным, зато он осмотрел этот западный край, поближе понял его природу, его проблемы. На будущий же год было намечено большое путешествие наследника по стране. А пока прогуливаясь по роскошным, вечно утопающим в зелени террасам Ливадийского дворца, государь старался не думать о многих малоприятных вещах, особенно реформах, которые словно моральный Дамоклов меч, висели над ним. 92 Поздней осенью 1888 года Никс посетил день рождения князя Хованского. Тому исполнялось тридцать пять лет. Молодой человек был весьма недурен собой и очень богат, так сказать, наследник всех своих родных. Инкогнито государя было открыто ему под большой тайной, и он его сохранил. Впрочем, в отличие от Алексея Перовского, часто посещавшего эти праздники, пусть и уже с Матвеем, Никс там бывал редко. Вот и теперь он приехал, пусть и не инкогнито, но без лишнего шума. В парадной столовой был накрыт стол на тридцать персон. И хотя все были без масок, но «посторонних» тут не было. Там он увидел много знакомых лиц, как, например товарища министра иностранных дел графа Ламздорфа. Но самое забавное – встречи с родственниками. Никс там встретил Сергея, старавшегося демонстрировать полную невозмутимость и Бимбо – великого князя Николая Михайловича. Тот был высок, чуть полноват, но невероятно веселым и энергичным типом. Никакой непристойности на празднике не было, хотя за столом не имелось ни одной дамы. Все господа были во фраках, отчего особенно Романовы смотрелись диковинно. Впрочем, для Никса это было не в новинку. Находясь за границей, он часто носил и гражданское платье и фрак – парадную вечернюю форму гражданских лиц. Не смотря на то, что практически всех он знал, разговор был непринужденным, возможно оттого, что никаких неловких тем никто не касался. Лишь Сергей вел себя немного нервно, так как приехал сюда со своим любовником, адъютантом Балясиным. Наверное, он хотел бы уединиться, но ничего не получалось. Хованский играл роль заботливого хозяина вечера. Так как подавляющее большинство из присутствовавших Никс и так знал, то они не сильно его волновали и как бы Хованский, заботливый хозяин вечера не порхал, Никс оставался совершенно невозмутимым. Но были и те, кто Никсу был либо знаком очень слабо, либо он помнил их лица, но смутно. Как, например, высокий стройный военный с тонкими усиками с щеголевато подкрученными кончиками. - Прошу меня простить, - начал государь. – Я помню ваше лицо, но совершенно не знаю имени. - Лейб-гвардии Кирасирского Ее Величества полка штабс-ротмистр Татищев. - А ваше имя? – поинтересовался Государь. - Кирилл Сергеевич, - ответил молодой мужчина. Он и впрямь был не юн. Ему было явно за тридцать, но выглядел он очень даже симпатично. Его короткие, темно-русые волосы красиво окаймляли высокий лоб. - Вы не из графской ветви? – спросил Никс. - Нет. Хотя именно граф Николай Дмитриевич меня рекомендовал в полк. - Полагаю, вы живете в казармах? - Да Ваше Величество. Но меня все устраивает, - спокойно ответил он. - Что ж, хорошо. Никс обманул бы себя, сказав, что молодой человек ему не понравился, но с другой стороны, он так привык к одиночеству, так привык считать себя стариком, что не очень хотел что-то менять. Вернее, не решался. Вот и теперь, словно страшась отношений, он постарался побыстрее уехать. Бимбо решил его сопровождать. - Вам понравился этот штабс-ротмистр? – спросил он. - Я предпочел бы не говорить об этом. - Государь, позвольте все-таки сказать. Одиночество еще никого не сделало счастливым. Если вас оно тяготит, то с этим надо что-то делать и Татищев очень даже неплохой вариант. - Давай не будем об этом, - устало молвил Никс. Ему было скорее неловко обсуждать эту тему. Но вернувшись во дворец, он попросил сделать справку об этом офицере. Она была совершенно безликой. Да, он поучаствовал в Русско-турецкой войне, даже был легко ранен. Получил Станислава второй степени. Совсем недавно его сделали штабс-ротмистром. Все как обычно, ничего интересного эта справка не рассказала. И все же молодой человек запал в его сердце. Не то, чтобы специально, но они словно стали чаще видеться. Вернее, государь стал чаще обращать на него внимание. И чем больше он на него смотрел, тем сильнее было желание. Не то, чтобы Никс возжелал, скорее в нем стали просыпаться какие-то чувства. И он решился. Он написал письмо Матвею и попросил того «одолжить» особняк на время. Тот согласился. Для удобства выбрали день, когда Матвей находился в полку, а Татищев в увольнении. Матвей написал письмо кирасиру и просто пригласил того на небольшой обед. Никс был в нервной ажитации, ожидая мужчину. Он и не думал, что будет так сильно волноваться. Постоянно расхаживал по комнате, вечно поглядывал то на часы, то в окно. Время тянулось ужасно медленно. Наконец, раздался звонок в дверь. Слуга пошел открывать. Уже через минуту молодой мужчина в темно-синем мундире вошел в гостиную. Увидев государя, он слегка смутился, но быстро взял себя в руки, склонил голову. - Прошу вас, проходите, - любезно предложил Никс. Они расположились в удобных креслах. Наступила неловкая пауза. – Я… я не буду скрывать, что вы мне симпатичны. Я понимаю, что стар и это все, - он обвел взором комнату, - выглядит по-мальчишески, но… я просто решил провести хотя бы час без стеснений и условностей, так, как я хотел бы. Я ничего не требую. Надеюсь, вы не будите сильно сердиться на Матьё, он действовал по моей просьбе, думая, что так лучше. - Я нисколько не сержусь и тем более не попрекаю… - Не стоит. Мы не в офицерском собрании. Мы знаем все друг о друге. Я тут не столько ваш император, сколько… - он замялся, не зная как это деликатнее назвать. - Тогда называйте меня просто Киром, - произнес военный. – Я не могу похвастать опытом, но… если вы не откажите, то… кажется, спальня там… Он произнес и покраснел. Его взгляд на государя словно вопрошал – не перешел ли я грань дозволенного. Никс встал и направился к спальне. Кир последовал за ним. Хозяйская спальня находилась самой последней из пяти залов вдоль фасада дома. Матьё ее переделал, чтобы она не напоминала о Лексе, но все равно ею не пользовался. Мужчины стали снимать мундиры, потом нательные рубахи. Почему-то Никс смотрел в сторону, а может он, просто раскладывал свои вещи на стул, но почувствовал, как теплая рука легла на его плечо и мягко проскользила по бархатистой коже. Никс обернулся. Рядом с ним стоял Кир, роскошный молодой человек, его грудь и живот были покрыты волосками, но ему очень шло, и он выглядел красиво. Молодой человек трепетал. Его ладонь оказалась на груди и стала ласкать набухший сосок Никса. - Вы очень сильный, красиво сложены, - чуть сдавленно, произнес Кир. - «Ты», при таких обстоятельствах это единственно возможный вариант… и я просто Никс. Вместо ответа Кир приблизился к Никсу и поцеловал в губы. Боже! Как же это было прекрасно, ощущать аромат губ, как было волшебно чувствовать их шершавое касание о твои. Как же было волшебно чувствовать, как по твоим широким плечам скользят сильные мужские руки. Никс обнял мужчину и прижал к себе. Оторвавшись от сладких губ, Никс чуть присел и его уста стали скользить по широкой груди любовника, приближаясь к соскам, крошечным бледным точечкам, топорщившимся над поверхностью груди. Никс обхватил сосок губами и провел по нему язычком. Кир громко выдохнул и его ладони стали нежно массировать спину мужчины. А Никс продолжал. Он то посасывал сосок, то его покусывал, он мог его лизать, а мог целовать, или теребить кончиком язычка, от чего Кир просто млел. Его глаза были чуть прикрыты, а голова запрокинута. Он наслаждался соитием. Оставив соски, они опять стали целоваться, но на это раз очень страстно, сочно. Они целовались и не могли насладиться друг дружкой. Их сильные руки так и скользили по роскошным телам, лаская плечи, спины и груди друг друга. - Разденемся, - выдохнул Никс. Кир не стал отвечать. Он просто стал расстегивать брюки. Уже через минуту оба мужчины стояли совсем нагие. Кир был прекрасен. Никогда еще волосы на теле не выглядели так сексуально. Его остроконечный пенис вовсю топорщился и истекал смазкой. Но и Никс, в свои сорок пять был подтянут. Он чувствовал, как любовник пожирает его взором, он чувствовал, как тому нравится увиденное. - Ложись, - произнес Никс. Кир быстро прыгнул на кровать и распластался на бархатном покрывале. Никс прилег на его ноги. Его ладонь стала скользить по твердой, будто из стали, плоти. Головка пениса так и блестела от смазки. Томить Кира, да и самому томиться, он не захотел, оттого обхватил голову губами и стал скользить по ней, вверх-вниз, очень интенсивно, плотно сжав губы. Кир стонал в голос. Его стройное тело совсем выгнулось, глаза сомкнулись. Его сильные руки так и скользили по широким плечам любовника. Это было просто восхитительно. Пенис Кира был обычным, но таким желанным. Никс с удовольствием скользил по стальной плоти губами, ласкал кончиком язычка его тыльную сторону. Ему нравилось обхватывать губами упругую мошонку и сжимать яички. И всякий раз Кир приятно вскрикивал. Кир лежал и наслаждался. Он был просто в восторге. По началу его это пугало – император, да еще и старый… ну, может и не очень, но какой-то утомленный, словно груз империи был возложен на его плечи и давил, будто земная твердь на плечи атланта. И только теперь он видел еще молодого и подтянутого мужчину, который был просто нежным любовником. Он закрыл глаза и наслаждался теми чувствами, что порождал его пенис, что растекались по всему его телу. Опыт у него и в само деле был скромный, но желания наверстать оказывалось сильнее. Он чувствовал, как в паху словно что-то изнывает, как эта приятная сила, истомилась, как она жаждет вырваться наружу. Он ее не контролировал, он просто наслаждался. Это невероятно прекрасное чувство, порождаемое игрой с уздечкой пениса, и неважно, теребят ли ее кончиком язычка или растирают его шершавой поверхностью. Он чувствовал, как эта неведомая сила внизу живота начинает разрастаться, словно воздушный вихрь закручиваться, и вырываться из изнывающего пениса. Кир открыл глаза и посмотрел на Никса. С уса того свисала небольшая капля спермы. Сам же любовник просто скользит по головке пениса губами, словно растирает ее, и по всему телу расходятся спазмы наслаждения. - О, Боже! – воскликнул Кир. – Прости, я не хотел. Он и в самом деле перепугался. Но Никс выглядел совершенно довольным. - Встань на четвереньки, - самым обычным тоном произнес он. Кир повиновался. Его ягодицы раскрылись, явив взору любовника промежность, не сильно волосатую, как можно было подумать. В ее центре дышало жерло вулкана страсти. Никс стал разминать промежность. Его пальчики скользили то вверх, то вниз, и по всему телу любовника опять потек сироп наслаждения. А Никс продолжал. Он начал массировать дырочку, которая расслаблялась с каждой минутой. И тут он прильнул к ней губами. Это было просто восхитительно. Никс начал просто скользить по промежности языком, и всякий раз его привлекала заветная дырочка, он словно останавливался на ней, то усилив натиск, проводя языком, то начинал теребить её кончиком. Сфинктер совсем расслабилась, она стала раскрываться и появлялась восхитительная черная дырочка. Никс даже старался запустить туда язычок, но глубоко не получалось, зато в такие секунды Кир чуть сжимал сфинктер и нежно обхватывал язычок. Никс выпрямился. Он приставил свой сочный, изнывающий пенис к дырочке и надавил. Головка легко ввернулась в заветное пространство. Хотя Кир чуть сжал попу, но влажный от смазки пенис легко преодолевал это препятствие и вскоре начал легко скользить в анусе мужчины. Никс просто млел. Его сильные руки обхватили упругий зад, а бедра сами собой вгоняли член и только глухие шлепки удара бедер о ягодицы наполнял комнату. По всему его телу, из члена, стала растекаться приятная истома. Она наполняла его изнутри. Весь мир вокруг словно исчезал. Были только они вдвоем. Этот молодой бог, его сладкое гибкое тело. Его не только приятно было трахать, но и ласкать. Он ласкал Кира. Его сильные руки скользили по влажной от пота спине, растирая эти капельки, словно масло. Ему нравилось прижиматься к любовнику, обхватывать его руками и ласкать грудь, теребить соски. Ему нравилось обхватывать твердый член, раскачивавшийся под животом и скользить по его поверхности, сочной от смазки. Кир совсем провалился в мир наслаждения. Он и не думал, что его попа может порождать столь приятные ощущения. До этой минуты у него такого опыта совершенно не было, и он даже не был уверен, нужен ли он ему. Теперь же все его тело так и шептало: «Да! Да! Как хорошо! Еще!». И любовник не обманывал его ожиданий. Он скользил своим пенисом в попе, он его ласкал. Несколько ручейков наслаждения соединялись в один приятный поток. И единственное, чего Киру не хотелось – завершения этого всего. Он просто млел, а потому пропустил момент, когда в паху опять зародилось то самое волшебное чувство, и пенис стал выплескивать перламутровые капли прямо на покрывало. Он застонал в голос, его сфинктер сжался чуть сильнее. Никс и сам был на грани. Он сдерживал себя из последних сил, а потому просто расслабился и тут же ураган страсти раскрутил его нутро, чтобы выплескиваться влагой жизни, которая тут же стала вытекать из ануса, которую он размазывал по всем ягодицам. Они лежали рядом, молча и просто смотрели друг на друга. Это было нереально прекрасным, их нежные пальчики скользили по запястьям рук, волновали коротенькие волоски. О чем они думали – о том, что не хотят расставаться, но без этого не обойтись. Лейб-кирасиры Ее Величества императрицы Марии Николаевны квартировали в Гатчине. И этого было не изменить. По крайней мере, Киру это было не под силу, разве что он подаст в отставку, но это не выход. Но Никс знал лишь одно – он что-нибудь придумает. 93 Так как Россия находилась в состоянии мира, то и линейная армия, и особенно гвардия находились в состоянии покоя, а значит, Кир мог несколько раз в месяц приезжать в Петербург и встречаться с Никсом. Император старался быть осторожным, но… все более находил общее с покойным отцом. Тот тоже, примерно в этом же возрасте влюбился в Юрьевскую, влюбился до безумия, зажил с ней второй семьей. Правда, отцу было куда как легче, его связь, может и неприятная, но воспринималась как стандартная, его же отношения вряд ли могли претендовать на такой статус. Спасало именно то, что встречи были нечастыми, случались нерегулярно. К тому же они проходили в разных местах. Никс с удовольствием пользовался гостеприимством Хованского, Бимбо. Тот очень часто был хозяином Михайловки – загородной дачи Михаила Николаевича на Петергофской дороге. Наконец, один раз его принимал Сергей в Знаменке, это по той же трассе. Так что выкручивались. Никс переменился. Все отметили, что он словно помолодел, этой пришибленности делами более не было, как рукой сняло. А посему он вернулся к вопросу о реформах. Звучит пафосно, но на деле он стал просто много думать – как все это реализовать. Он понимал одно, действовать нужно решительно, быстро. Иначе все выхолостят, иначе дело окончательно погибнет. Но как все это реализовать? План созрел достаточно быстро. Он носил откровенно безумный характер, главное было все подготовить. Самому, в смысле – одному, справиться было невозможно. Нужна была помощь. Но чья? Судейкин был бы полезен, но до какой степени он может на него полагаться? Тот верный монархист, ничего зазорного в самодержавии не видит. Впрочем, Россия так устроена, что многие сторонники конституционной монархии о том помалкивают, ждут, пока сам носитель высшей власти заговорит. Но заговорит он, заговорят и консерваторы, да не просто заговорят, заорут. Будут сопротивляться. И главная опасность тут будет не в абстрактных консерваторах, прорве помещиков, даже не в армии, а в великих князьях, воспитываемых в традициях самодержавной монархии. Именно потому, действовать нужно было решительно. В первых числах мая он опять приехал в особняк Матвея. Но ждал там не Кира, совсем другого человека. Когда слуга открыл дверь, то на пороге стоял еще не пожилой, лет пятидесяти, совершенно лысый человек с мощными усами и в пенсне. Это был один из лидеров рабочего движения Зуев Платон Алексеевич. Немного недоверчиво, он вошел в кабинет и просто обомлел, когда увидел императора. До того государя он видел только из толпы. - Добрый день, - поздоровался государь. - Ваше Ве-ве-величество, - с трудом выговорил он. - Прошу, садитесь. Присяжный поверенный сел и внимательно стал изучать монарха. А тот налив им коньяка, начал разговор. - Правильно ли я помню, что примерно полтора года назад вы написали статью о конституции? Вам тогда за нее здорово досталось. Зуев смутился. - Да, я был несколько не сдержан… - Меня интересует другое. Скорее вопрос практический. Конституция это ведь инструмент, как лом, топор. Все зависит от рук и помыслов. Именно потому одни топором рубят головы, другие дома ставят. Готовы ли мы к этому? - И да и нет, Ваше Величество, - начал Платон Алексеевич. Видя заинтересованность государя, продолжил, но сильно волнуясь, от того его речь стала чуть фривольной. – Мы все думаем о конституции вообще, как о какой-то абстракции. Нам кажется, что мы ее знаем, но… уверен, что это очень самонадеянная оценка. Знаете, когда я впервые попробовал с женщиной, то у меня… простите, у меня ничего не получилось. Я все знал! Но не сумел. Черт ее знает отчего. Но я пробовал еще и все вышло. Простите за пошлое сравнение, ибо близости мы вожделеем не меньше чем конституции. И у нас тоже ничего не получится. Но вот в чем суть – я не опустил руки, а просто успокоился, собрался и все… Так и с ней. Мы будем часто оступаться, зато пройдем сей путь. И потом будет куда как проще. - Да, я понимаю вас, ваше сравнение. Но могу ли я рассчитывать на рабочих, если введу конституцию? - В каком смысле? – удивился Зуев. - В прямом. Меня волнуют два вопроса. Не приведет ли это к восстанию и если что-то пойдет не так – поддержат ли меня рабочие? Глаза Зуева вконец округлились. Он совершено не предполагал о чем пойдет разговор и теперь просто терялся в мыслях. - Мы контролируем рабочих, в смысле, можем влиять. Если рабочие поймут, что они тут будут не лишними, то тогда зачем им протестовать? - Хорошо, положим. А второй вопрос – могу ли я на них положиться? - Тут трудно сказать. Вы очень много сделали для рабочего движения, мы все это высоко ценим, но… пойдут ли люди за интересы других. И здесь мы упираемся в вопрос – едва ли одна десятая рабочих имеет права голоса в городской думе. Так ради чего им бороться? - Но вы же понимаете, что нигде в Европе нет полного доступа рабочих к выборам. Но если хотя бы эта десятая часть не получит возможность возвысить свой голос – никто её не получит. - Возможно. Но их голос потонет в море голосов буржуазии. - Понимаю. Но вы ведь отдаете себе отчет в том, что эта самая буржуазия просто боится народа. В Англии парламент появился бог знает когда. Он рос медленно, постепенно. У них была привычка, и то права рабочих там весьма скромны. Вы же хотите все и сразу. Рабочие, конечно, получат права, но постепенно. Зуев внимательно посмотрел на императора. - Поймите, Ваше Величество. Если права рабочих это что-то вроде Царствия Небесного, то за это никто и пальцем не пошевелит. - А это уже будет зависеть от вас. Сможете ли вы найти общий язык с депутатами от села. Сможете ли вы заявить о себе как об ответственной партии. Тогда, я уверен в этом, вопрос права голоса решится за четверть века. - Звучит это все хорошо, - разумно произнес Зуев. – Но очень уж умозрительно. - Вовсе нет. Если завтра я введу конституцию, мне нужна страховка, что рабочие не восстанут, и даже, если потребуется, принудят консерваторов подчиниться. - То есть, вы опасаетесь заговора? - По-моему, это вполне логично. - Тогда надо заранее напечатать статьи конституции, чтобы мы могли их раздать рабочим, чтобы они знали, за что пойдут на баррикады. - Логично, - согласился Никс. Беседа длилась еще час. Никс остался ею не очень доволен. Зуев, истинно русский человек, жаждавший всего и сразу. Человек, для которого слово компромисс, означает не понимание и принятие части условий оппонента, а полное и молчаливое подчинение его, и только его точки зрения, причем, единственно верной. Но других союзников, союзников с какой бы то ни было силой, у Никса не имелось. Не маловажным был и вопрос типографии. Как это организовать, где найти, чтоб никто не узнал, особенно курирующий все умонастроения Судейкин. Пришлось подключить Холстова. Никс передал тому текст конституции. Иван Семенович читал его прямо в кабинете государя. Читал, потел, нервно тер лоб. Кажется, что-то причитал. - Как же это? – потом спросил он. - Что именно? – уточнил государь. - Но вы же перестанете быть самодержцем! – чуть ли не воскликнул Холстов. - Тише! - шикнул на него император. – Если вы внимательно прочитали, то армия, флот и полиция, остаются за мной. Я буду назначать их глав. - Да, это так, но… все же! - Мой отец пред смертью должен был подписать конституцию. Это было желанием всей его жизни. Но он не успел. Я отложил ее в долгий ящик. Тогда я этого не посмел сделать, обстановка была не та, но теперь… Я хочу, чтобы первое десятилетие моего правления было ознаменовано важными свершениями. Я не хочу оттягивать, к добру это не приведет. - Если позволите, то это тоже, - и Холстов указал на проект конституции. - Дай бог, справимся. - Ох, - сокрушенно покачал головой личный секретарь. - Иван Семенович, мне нужна ваша помощь. Ваш двоюродный брат, купец, он возит товары из Швеции. Холстов кивнул. Это была его боль. Выходец из городской среды, он с трудом пробился наверх, выслужил потомственное дворянство. Но все, специально, хотя как будто бы невзначай, то и дело напоминали ему о скромном происхождении. - Попросите вашего брата отпечатать там этот текст, ввезти его как обычные книги. Мы должны быть готовы. - Ох, не знаю, - все сокрушался Холстов. - Иван Семенович, решайтесь, время дорого. Только на одного вас и надежда…