***
Рэйф никогда не был набожным человеком. Он не посещал церкви по своей воли, лишь ради своего ремесла общался со священниками, потому что те всегда знали что-то об одержимости или признаках нечистой силы. Он не верил в бога, но боролся с темными тварями, изгонял бесов из людей, успокаивал души мертвых. До смерти, не имея души, Хардман никогда не задумывался о том, куда попадет душа того или иного призрака после изгнания. Он твердо знал, что демон, захвативший тело маленькой девочки, после ритуала сгинет в Преисподнюю, откуда уже не сможет вновь вылезти. Но стоило самому умереть, познать муки Ада, а затем выбить столь дорогой билет наверх — к жизни, Рэйф начал думать о многом. Он частично вернул свою душу, но этого вполне хватило, чтобы его накрыло волной. Все то, что он успел забыть: страх, счастье, скорбь, боль, смятение, удивление. Первые дни после возвращения он откровенно плакал. К великому счастью, Лидия не стала свидетелем данного явления, иначе бы Рэй сошел с ума от пожизненных подколов от ведьмы. Он рыдал, как ребенок, но до конца так и не смог понять причину слез. А причин, все же, было много. Другая часть его души, темная, проклятая, осталась в залоге у Азазеля, как гарантия и напоминание, что его свобода ограничена. Тогда Рэй даже и не задумывался о том, что подобное может повлечь за собой последствия вселенского масштаба. Сейчас, сидя связанным на стуле, под которым на полу была начерчена пентаграмма, он вспоминал ночь воскрешения. Небо разразилось поистине библейской бурей, от которой деревья вырывало с корнем, а дождь был такой мощи, что превращал дороги в грязные реки. Рэй появился посреди леса, совсем недалеко от города. И, как будто ошпаренный или оглушенный, он пробирался сквозь заросли, утопая в грязи, сопротивляясь шквальному ветру и стене дождя. Лишь на инстинктах, памяти или чему угодно, он добрался до косой избушки ведьмы, а затем рухнул без сил. Сейчас, морщась от боли и смотря на ожоги от заклинания на коже, он вспоминал и другие знамения. Он помнил в небе красную звезду, упавшую ночью где-то за горизонтом, от которой потом было алое зарево. В СМИ ознаменовали это всего лишь навсего обычным падением космического тела. Хардман вздохнул и поднял взгляд на распятие Христа, что венчало стену над алтарем. Отец Икар стоял перед ним на коленях и вымаливал прощение за злоупотребление небесными силами. Как правило, не все служители церкви распоряжались магией. Многие считали это неправильным, практически осквернением. Иные же, как Икар, наоборот, находили это дарованием господа, средством защиты и борьбы. В свое время Рэйф отлично зарабатывал, продавая простые заклинания из темной книги церкви, придавая им «святой» посыл. Как правило, разлетались они, как горячие пирожки. Хардман покрутил головой. Витражные окна сейчас были закрыты тяжёлыми тканями, а двери плотно заперты. Шесть монахинь так же сидели на коленях в полукруге позади чернокнижника. Рядом с каждой лежали четки и стояли кадильницы, из которых продолжал валить мутноватый пар. Рэй догадался, что внутри находилась явно вредная для Руби отрава. Он видел, как одна из служительниц уносила девушку предположительно в подвальное помещение, поскольку верхних этажей в этой церкви не было. Рэй покрутил запястьями, привязанными к ручкам стула, но лишь ободрал кожу. Будь с ним его прежняя сила, он бы, несомненно, освободился за считанные секунды. Но былая мощь покинула его, остались лишь знания, которые никак не могли помочь на практике. Чернокнижник мотнул головой, убирая челку с глаз, и насмешливо произнес: — Ну что? Иисус одобряет мое убийство у него под носом? Икар недовольно дёрнул плечами и поднялся с колен. Ряса висела, как мешок на его теле, отчего постоянно покачивалась из стороны в сторону. Пастор приблизился к Рэйю, но остановился у границ пентаграммы. Хардман удивлённо приподнял бровь, припомнив, что именно монахини рисовали знак на полу. Сам священник не принимал в этом участия, лишь молился все время. — Мертвое… — …не надоело, Святой отец? Я, вроде как, грешной, а не тупой, — Рэйю очень хотелось по привычке закинуть ногу на ногу, но и те оказались привязаны к ножкам стула. — Вы серьезно думаете, если я снова умру, то все, как рукой снимет? Что-то мне подсказывает, что нет. — По крайней мере, мне удастся восстановить естественный порядок. Но, поскольку, ты — как гнойный нарыв, от тебя теперь так просто не избавиться. Нужно будет провести целый ритуал очищения, а затем сжечь твои останки. Икар сложил руки на груди. Теперь вместо Библии он держал деревянные четки, и Рэй заметил красноватый ожог на его кистях. Ранее, насколько помнил чернокнижник, подобного на коже не было. Хардман опустил взгляд на свои руки: ожоги визуально различались. Те, что были у него, буквально заставляли кожу трескаться и краснеть, как при нарывах от оспы. У священника же был просто красноватый след, который, видимо, не причинял ему дискомфорта. — То есть, убийство ради убийства? — не унимался иронизировать Рэйф. Он приятно осознал, что, имея душу, изрекать сарказм или шутки было куда приятнее. Эффект буквально ощущался на языке самодовольным послевкусием. — А как же: «не убий»? Рэйф увидел, как серые, практически бесцветные глаза священника вспыхнули гневом. — Не тебе, пропавшему, вспоминать заповеди! Ты, падший, продавший душу и отдавшийся на волю Дьявола. По твоей вине Сатана ступит на землю! Ты — начало конца, Рэйф Хардман. — Погодите, — Рэй мотнул головой и усмехнулся, — вы правда верите в него, в Сатану? Бред. — Что же, ты был в Преисподней и хочешь сказать, что Люцифер — миф? — старческие глаза Икара презрительно сощурились. Рэй облизнул сухие и потрескавшиеся от боли губы перед тем, как ответить: — Сатана — это бог для демонов. Он также мифичен и недостижим для них, как Иисус для людей. Никто их никогда не видел. Поэтому, мое возвращение никак не связано с Дьяволом, Святой отец. Да, пару библейских предупреждений за нарушение естественного цикла, но не более, — Хардман пожал плечами и ощутил, как затрещала его прожженная рубашка. — Да будет тебе известно, что Люцифер заключен в темницу самим Господом. И если взломать печати, то Лукавый освободится. Первая печать была взломана, когда ты, червь, воскрес. Рэй нахмурился, не сводя подозрительного взгляда со священника. Слишком этот старый пастор был осведомлен для обычного богослужителя. Многое не складывалось у Хардмана в голове, но знания, оставшиеся от долгой жизни, все же пригодились. — Назови себя, — потребовал Рэй на мертвом языке. Глаза Икара загорелись жёлтым светом, а кожа вмиг стала серой и блеклой, почти прозрачной. Ряса вдруг распахнулась, обращаясь в два черных крыла. Деревянные четки исказились и увеличились, обращаясь в длинную цепь с крестом на конце. — Твою мать… — пробормотал Рэйф, смотря на тварь перед ним. Монахини продолжали тихо молиться, не разрывая полукруга и не позволяя свечам погаснуть. Перед Рэйфом престал обманщик, шептун, темный — тварь, носившая много имён. — Давно я таких не встречал, — Хардман заерзал на стуле, понимая, что единственная его защита — пентаграмма — продержится недолго. — Думал, вас ещё при инквизиции уничтожили. — Нас мало, право, — чудище парило над полом, сгорбившись то ли под весом крыльев, то ли от вселенской усталости. — Но останется ещё меньше, если придёт Он. — Что тебе известно? — Рэй поддался слегка вперёд, натягивая веревки. — Мало, — морщинистое лицо ничем более не располагало, кроме жёлтых глаз, поэтому Рэйф смутно понимал, каким образом шептун разговаривал. Обманщики любили церкви и храмы. Они подпитывались верой смертных, а их жертвами часто становились священники, чей образ они могли принимать, когда поглощали душу. Шептуны — мелкие божки, даже не демоны, а, скорее, чертики. Они были опасны только для людей, но против высших существ противостоять не могли. Отчасти Рэйф понимал страх этого существа перед силами Ада. Ведь, если то, что он услышал, хоть отчасти было правдой, то под вымирание попадали не только низшие существа. Люди тоже, а человеческими душами, энергией, кровью и плотью питались многие чудовища. — Договоримся? — чернокнижник и сам не верил тому, что говорил. Но вот вспыхнувший огонь в пустых глазах существа явно давал понять, что никаких договоренностей и быть не может. Хардман напрягся всем телом.***
Приходить в себя было больно. Каждый вдох давался с трудом, словно воздух превратился в битое стекло и проталкивался по глотке, попадал в лёгкие. Не открывая тяжёлых век, я скребла ногтями пол, и тот оказался деревянным. От него не веяло холодным камнем, но пахло затхлой сыростью. Значит, я была где-то под церковью. С трудом подняла голову, а затем слегка приподнялась на руках. Звон оглушил меня, а тяжесть на шее заставила застонать. Цепь. Да ещё и серебряная, поэтому я ощущала себя такой ослабленной. Кожа ошейника сдавливала горло, отчего дышать было ещё труднее и болезненнее. С огромным усилием я приняла сидячее положение и схватилась рукой за цепь. Ладонь тут же зашипела от соприкосновения с ядовитым металлом, но мне нужно было проверить крепление. Естественно, вырвать так просто его не удастся. Мне понадобилось пару минут, чтобы окончательно прийти в себя. Безоговорочно смогла убедиться, что нахожусь в каком-то подвале, видимо, прямо под церковью. Здесь было полно всякого хлама в виде сломанных скамеек, ржавых канделябров, потускневших картин, пару треснувших зеркал, в углу виднелся орган. Я провела рукой по лицу, стараясь стереть всю усталость и пыль, как наткнулась взглядом на очередное распятие. Это было небольшого размера и повреждённое: у этого Иисуса отсутствовала левая рука. — Опять ты, — прохрипела я. Состояние откровенно было хреновое. Голова шла кругом, меня подташнивало, а все тело ломило от слабости и боли в костях. Аконит подкосил меня изнутри, попав в организм через вдохи, а серебро действовало сейчас, как подавитель. Этот хитрожопый священник явно имел дело с оборотнями раньше, раз смог так обезвредить меня. Однако сдаваться я не собиралась. Ещё неизвестно было, что он сделал с Рэйфом. Я старалась не думать о худшем варианте, поэтому со второй попытки поднялась на ноги. Стояла я не твердо, окружение ходило ходуном, а перед моим взором вдруг оказалось целых три Иисуса. — Блять, — я рухнула обратно на пол, и цепь противно брякнула. Ничего не хотелось. Я легла на спину и мутным взглядом уставилась в потолок, пока мои глаза медленно не закрылись. Я рисковала поддаться отравлению и уснуть навсегда. Это почти также, как при обморожении: организм начинал экономить энергию, и ты просто отключаешься. В моем случае, умрет только человеческая часть, отдав все ресурсы на восстановления зверя. Но Раска более не уступит мне место, как было ранее. Как назло, перед внутренним взором появился образ Хардмана. Словно я снова страдала по нему и, погружаясь в беспокойную дрему, видела его. Чаще всего со спины и издалека, и никогда не могла приблизиться к нему. А сейчас… сейчас я видела его раненным, истекающим кровью в кругу пентаграммы. Позади него сидели полукругом монахини, а какая-то чернокрылая тварь маячила рядом и кидалась на него, вонзаясь черной пастью в шею. Я резко распахнула глаза и так же резво подскочила на ноги, игнорируя слабость и головокружение. Я буквально ощутила запах крови, и поняла: мне не показалось. Сверху шлейфом доносился металлический отклик свежей крови, а затем я услышала и крик Хардмана. — Рэй! — я рванула вперёд, но цепь натянулась, отдергивая меня назад. — Сука! Я схватилась двумя руками за цепь и, несмотря на жгучую боль, дернула пару раз изо всех сил. Та натужно заскрипела, а крепление стене слегка застонало. Этого было не достаточно. Запах крови сверлил мне мозг, а крик снова повторился. В голове пульсировало: он снова умирает, умирает-умирает-умирает-умирает. Мое сердце забилось чаще, активнее разгоняя кровь по всему телу. Отрава начала, наконец, растворяться, и чёртов токсин выходил из меня через пот, пока я снова и снова натужно дёргала цепь. Постепенно силы ко мне возвращались, но тут же покидали с каждым рывком. Я страдала шесть лет. Шесть лет не могла смириться и отпустить его гибель. Я не готова была снова потерять его. Никто не имел права снова забрать его у меня! Выпустив когти, я обмотала цепь вокруг запястий и, схватив ее, расставила ноги шире и упёрлась ими в пол. Это могло стоить мне пальцев, рук, жизни, в конце концов. Но, черт возьми, я отказываюсь снова скорбеть по тебе, Рэйф Хардман! Пробуждая волка, прилагая все возможные и невозможным усилия, я боролась с этой цепью. Я рвала не только звенья, я рвала всю себя. Вспоминала каждую тренировку с Сэмом, где с каждым ударом и падением, обещала себе стать сильнее. Вспоминала все шрамы от Рэйя, и вновь обещала стать ещё сильнее. Руки трещали по швам, грозя вылететь из суставов. Ноги так сильно упирались в пол, что доски трещали и, кажется, треснули и прогнулись подо мной. Цепь стонала, сопротивлялась, натужно скрипела. Я боролась с серебром, я пыталась победить закон природы, где оборотень бессилен перед этим металлом. Я должна была сломать противодействие, чтобы стать антидотом. Стиснутые клыки от напряжение грозились сломаться. Я откинула голову назад и отчаянно зарычала, прикладывая последние усилия. И тогда звенья лопнули. Невидимая сила, сковывающая меня, разорвалась, исчезла, проиграла. Я сломала не только саму цепь, но и что-то ещё, что-то незримое, противоестественное. Меня отбросило назад, и я свалилась на живот, сильно ударившись головой об скамью. Я буквально не чувствовала свои руки, но те уже исходили судорогой. Часть цепи, что была намотана на запястья, въелась в кожу, разрывая ее, и алая кровь сбегала вниз по моим опухшим пальцам. Я победила серебро. И, когда мне удалось сесть, я увидела свое отражение в треснувшие зеркале. Мои глаза горели алым огнем, кроваво-красным заревом. Не было привычного золота, лишь этот новый, чужой взгляд. Но стоило моргнуть, как радужка снова приняла мой привычный оттенок: серо-голубой. — Надеюсь, ты ещё не сдох там, — сорвав с шеи ошейник, я поднялась на ноги.