Наставник?

      За закапыванием трупов и успокоением душ время прошло незаметно. Над лесом загорелся розовый закат, оповещая путников о скором наступлении темноты. Сумерки подкрались незаметно, размывая силуэты, позволяя воображению самому додумывать замысловатые сюжеты. Запах сырой земли витал кругом и пропитал одежды, нагнетая жуткую атмосферу. Из-за стремительно наступавшей темноты было решено переночевать в Аньлу, что также позволит сразу уладить вопрос с ущербом мирным жителям.       Обратный путь отряд прошёл без происшествий, не считая тех случаев, когда излишне впечатлительный Цзинь Лин засматривался на голые кривые ветви деревьев, а Вэй Усянь пугал его своими душераздирающими воплями. Так они стояли и орали, один от страха, второй от переизбытка дурости в голове, пока заботливая Юймин не проходила мимо и не отвешивала обоим лечебный подзатыльник.       По прибытии в город отряд сразу же направился на постоялый двор, и все разошлись по комнатам, чтобы хоть немного отдохнуть. К этому моменту местные жители уже постепенно выбирались на улицы. Торговая площадь ещё не была такой же оживленной, как, возможно, ещё вчера, но фонари вечернего базара уже зазывали к себе покупателей и простых зевак.       Цзян Чэн, после того, как вычистил всю землю из-под ногтей и смыл с себя всю пыль и грязь, отправился прямиком к старосте, чтобы оценить ущерб и помочь пострадавшим. Вэй Усянь остался с мужем в комнате, и тревожить их Цзинь Лину совсем не хотелось. Все остальные члены команды разбрелись кто куда. Молодой глава Цзинь остался предоставлен самому себе, поэтому он не нашёл занятия лучше, чем пойти прогуляться по рынку, что так притягивал оживленной атмосферой.       Покинув постоялый двор, он словно растворился среди шума толпы, громких возгласов торговцев и яркого света огней. Блуждая между прилавками, Цзинь Лин утопал в собственных мыслях, прокручивая воспоминания прошедшего дня. Он уже давно так хорошо не проводил время. А ещё, сегодня он впервые увидел, чтобы его дядя так беззаботно смеялся. А если и видел раньше, то это было невероятно давно. Так давно, что об этих редких случаях искреннего веселья главы Цзян впору было слагать легенды. Да и ещё на пару с Вэй Усянем. Это окончательно выходило за рамки понимания мира.       Внезапно в его голове начали возникать вопросы по типу: «А почему его дядя так редко позволял себе проявлять чувства?». От части он его прекрасно понимал, ведь сам уже некоторое время являлся главой клана. Для управления нужна холодная голова и каменное сердце, чтобы в волнительный момент не допустить ошибки. Однако, необязательно ведь держать эту маску холодности и в повседневной жизни. Лицо его заливающегося смехом дяди всплыло в памяти и не могло не вызвать теплую улыбку у юноши. Так хотелось, чтобы он чаще так улыбался.       А может ли быть, что это он, Цзинь Лин, сам виноват в тяжести мыслей своего дяди? Воскресить свой клан из пепелища, воспитать осиротевшего племянника и всё это в таком юном возрасте. Если бы на самого́ юного главу Цзинь сейчас откуда ни возьмись свалился годовалый ребёнок, он бы попросту не знал, что со всем этим делать, и, возможно, даже подсунул бы его, словно кукушка, в чужой дом. А его дядя не только не избавился от него, но и вырастил вполне сносного заклинателя, способного худо-бедно управлять кланом. Он ведь даже не был его родным сыном, однако Цзян Чэн потратил столько сил и времени на его воспитание, хотя мог просто отдать в клан Цзинь. В голове Цзинь Лина возникла одна мысль, которую не смогла перебить даже голдящая толпа: «Я отнял у него лучшие годы, стал бременем, из-за которого он так мало радовался жизни и до сих пор не нашёл своего счастья». Эта мысль засела у него в голове, крутясь по кругу, и он ничего не мог с ней поделать.       Цзинь Лин ещё долго ходил по людной площади, пока в поле его зрения не попал прилавок, битком забитый украшениями и безделушками. Его взгляд привлекла конкретная вещь. Это была заколка. Прекраснейшая серебряная заколка невероятно тонкой работы. Она чем-то напомнила ему переливы смеха и искры в глазах его дяди, хотя никаких лишних звенящих подвесок на ней не было. Лаконичность и строгость сочетались в ней с искрами от ярких огней оживлённой ярмарки. Цинь Лин, не думая, купил её, и когда заколка оказалась у него в руках, он внезапно замер.       Ну и что теперь с ней делать?       Дарить заколку дяде… было как-то странно. Словно вспышка света, в его голове зародился план. «А может подарить её Юймин и сказать, что она от дяди? Они ведь так близко общаются… Нет, такой ужасный план мог прийти только в голову Вэй Усяня». И вспышка света в голове потухла, но Цзинь Лин запомнил этот интересный поворот своих мыслей.       Из мыслей его буквально вытащила сама Юймин, которая всё это время бегала по площади в поисках молодого главы. Он уже тысячу раз извинился перед ней в своих мыслях за то, что хотел использовать её в своём плане, даже не предупредив, но почувствовав вину даже за непроизнесённые вслух слова, он извинился перед ней лично: — Прости меня, пожалуйста, Юймин, — сложив руки в извиняющемся жесте, произнёс Цзинь Лин. — Тебе не за что извиняться, — эти внезапные извинения привели её в замешательство, — я ещё помню, как ты любил убегать в людных местах в детстве, так что найти тебя сейчас не составило труда. Пойдём, все уже тебя заждались.       С этими словами она схватила его за запястье и повела из шумного моря толпы в сторону постоялого двора, где, вопреки его ожиданиям, было не на много тише, чем на базаре. Но этот шум был немного другим, он словно был ближе ему. Главным источником шумной энергии неизменно был Вэй Усянь. И в этот момент Цзинь Лин почувствовал особую привязанность к этому человеку. Казалось, что своей живостью и нескончаемым весельем он притягивал к себе людей, словно магнит. «Интересно, он вообще когда-нибудь был одинок?» — задался вопросом юноша.       Был.       И Цзинь Лин знал об этом лучше кого бы то ни было. Он видел одиночество этого вечно смеющегося человека своими собственными глазами. Далёкие отголоски пустоты были видны в его глазах и сейчас, но их невозможно было заметить, если не искать целенаправленно. Сейчас же этот человек будто упивался своим счастьем, словно боясь, что в следующий момент всё исчезнет, расплескивая свою энергию и заражая всех вокруг своим весельем. Этот шум был приятен. Полная противоположность одиночеству.