Неоднозначно плохие

      — Добрый вечер, — поздоровалась Алиса, заглянув в оранжерею и нарушив тишину с единственным звуком капающей воды таявшего снега. Солнце заменяли магические фонари, земля зимой прогревалась тоже магией, курс зельеваров учился ухаживать за растениями, а бытовики — ставить и регулировать отопление. Оранжерея считалась зоной местной нимфы — этакой разновидности эльфов, более чтящей природные законы, чем лестное большинство. Нимфы, можно сказать, недолюбливали сородичей из-за конфликта мировоззрения: первые считали, что живут ради природы, а вторые, что природа ради них.  — Госпожа Лиэль, не окажете мне помощь? Та отвлеклась от поглаживаний раскидистого куста озуки и оглянулась, словно первых слов не услышала. Алиса знала, как себя вести в оранжерее, хоть приходила сюда всего раз, и то не по своим делам. Вытерпела взгляд травянистых глаз, отмеряющих, казалось бы, расположение вторженца вплоть до сантиметра относительно местных «обитателей», и будто бы прошла проверку. Ей вообще-то говорили, что эта нимфа крайне суровая, и если кто-то пройдёт не по дорожке, а наступит на зону корней — может и магией ударить.  — Добрый, — отозвалась, отпустив листья и развернувшись всем корпусом. Сложно сказать, кто удивительнее — эльфы или нимфы, но эта вызывала больше симпатии, чем высокомерные лесные сородичи, в том числе и внешне. Она напоминала скорее невесомую фею, увеличившуюся в размерах, а больше того — призрака, нет, духа. Алиса замялась, выдерживая паузу в ожидании продолжения, но когда поняла, что того не последует — решила изложить суть своей проблемы:  — Я хотела спросить, есть ли какое-то успокоительное средство, лишённое побочных эффектов? Ответ она уже знала, но в городе свежие листья гуаги достать негде, единственное близкое место, где растёт пара кустиков — оранжерея академии. Но, в таком случае, надо договариваться с местной заведующей, а раз так, то можно и поспрашивать, вдруг знания нимфы отличаются от начитанного Генри. И та действительно знала больше, чем капли из свежих листьев гуаги, вот только единственная проблема:  — Ах, но на драконов такие слабые вещества не действуют. А более сильные чаще всего приводят к неприятным побочным эффектам, среди которых последующие срывы и излишняя раздражительность — самое меньшее.  — Неужели ничего нет? — недоумевала Алиса, не впервые сталкиваясь с вопросом драконьей невосприимчивости к ядам и прочим. Теоретически она это знала уже давно, потому что не раз отделывалась расстройством желудка, краткими минутами анемии, лихорадкой в случаях с опасными ядами, но ни разу не встречалась с полным отсутствием эффектов зелий. Максимум, что могло произойти, это урезка длительности воздействия, возможно, сглаживание побочных эффектов, но не настолько, чтобы сильно радоваться или печалиться. Но, если задуматься, то Дик никогда не обходился щадящими средствами, не полагался на отвары или чаи, а пичкал зельями, эссенциями, эликсирами, и каждый раз ворчал, что их долго варить или дорого покупать, но всё равно делал.  — На оборотней слабые смеси оказывают весьма кратковременный эффект, — рассказывала нимфа спокойным тоном. Но Алиса не шевелилась, и, повернувшись к ней вновь, Лиэль заметила странный взгляд и нахмурилась. Ей виделся слабый след отчаянья, вынудивший со вздохом пригнуться и сорвать пару нижних листьев гуаги:  — Ты знаешь, как их использовать?  — Выжимка, — послушно отозвалась та, принимая листья и слыша назойливый звук разбивающихся капель. — Перетереть и отжать, если кратко.  — Верно, — подтвердила нимфа, не повторяя за ней «Если кратко», но, глядя на всё ещё потерянную девочку, обратилась с искренностью, несвойственной высокомерным эльфам:  — Попробуй больше отдыхать, найди что-то успокаивающее, возможно, звук водной капели… Звук капающей воды скорее медленно выводил из себя, а потому Алиса криво улыбнулась, благодаря за совет.  — Излей злость стихами, — напоследок придумала Лиэль, возвращаясь к уходу за растениями. — Или выплесни красками на холст. Как бы бредово ни звучало, а когда за окном глубокая ночь, глаза, что те фонари, сверкают звёздами, вспыхнувшими от раздражения, а за стеной мерзко скрипит кровать и чуткий слух вылавливает охи и вздохи — руки тянутся хоть к чему-то, чтобы схватить и прекратить ранить когтями собственные ладони. Ну и пусть карандаш со страницей из тетради, и пусть рисовать-то раньше не пробовала, но вряд ли что-то вроде дерева сложнее шестилучевой пентаграммы из восьми кругов для запечатывания силы. Да-да, капли выжимки работают настолько слабо, что, выпив весь совсем небольшой флакончик сока, Алиса ощутила облегчение на какой-то час, достаточный, чтобы не убить подруг Аманды, облизывающих пирамидку, поддерживающую иллюзию в комнате. С этим точно надо что-то делать! И она рисовала, а скорее чёркала, как недавно формулы и схемы, приходя к выводу, что это, в принципе, не очень просто, но, пожалуй, и не настолько сложно, чтобы признать себя криворукой. А благодаря горящим глазам и драконьему зрению совсем не надо включать свет…  — Что ты делаешь? — сонным шёпотом спросила Аманда, проморгавшись, но фигура со сверкающими кольцами роговиц повернулась и попросила:  — Не обращай внимание. Спи.  — Да… — решила Аманда, отвернувшись от жуткого зрелища. — Сплю. ***  — Для чего, повтори, тебе в город? — уточнила Аманда, уверенная, что послышалось.  — Краски, кисти и прочая дребедень. Проследив за тем, как подруга зашнуровывает кроссовки и хватает сумку, ведьма решила, что не станет переспрашивать снова. Только ты думаешь, что начинаешь понимать эту личность, как та выкидывает что-то новое и ещё больше путает. То набрасывается, бесконтрольно превращаясь в чудовище, то вся такая тихая и смирная, будто бы даже сожалеющая о случившемся, что снова чуть не кусается, увидев, как кто-то посторонний касается родных конспектов, а то безучастно читает книгу в шумной комнате. А теперь вот по столу разбросаны наброски и рисунки карандашом и чернилами, а сама она едет за красками…  — А как же учёба?  — А?  — Ты спала?  — Мне неожиданно хватило двух часов сна. Может… и срывы от недосыпа? Но Аманда молчит, побаиваясь давить или затрагивать спорные темы. Весь последующий выходной проходит скучно — вернувшаяся подруга забрасывает комнату красочными брызгами и наляпанными картинками, кисть летает по бумаге, будто выплёскивает всё чёрное, что в ней есть, будто создаёт отдельное пространство, где в водоворотах тьмы и тени плавает кровь. Она замазывает пергамент за столом могильными холмами и бездонными ямами, какими-то пространствами, совсем непонятными взгляду, местами, несуществующими в реальности, то и дело возвращается к золотым искрам во тьме, будто пытается повторить свои ночные кошмары. Рисует маслом по полотну, вертит мольбертом, пачкает слой за слоем кровью и смертью. Аманда не в силах смотреть на половину из её картин, начавшихся с набросков деревьев на страницах конспектов, продолжившихся гуашью и акварелью на чистых, белых листах, и заканчивающихся кошмарами, писанными маслом по ткани. В воздухе висят не окончившиеся, испорченные, безликие фигуры и портреты, что невозможно заполнить из памяти, потому что, сколько бы та ни старалась, не вспоминает глаз или рта, взгляда или мимики. Алиса рисует жизнь. Выливает память. Аманда тянет из воздуха зависший рисунок девушки со своим лицом, чужой, чуждой, похожей, но неизвестной, и даже находит свой очень близкий к зеркальному отражению портрет. Она собирает эти лица и фигуры, потому что они — то немногое, что не приводит в ужас переизбытком чёрного, и разглядывает, пытаясь узнать.  — Талантливый талантлив во всём, — бормочет ведьма, перекладывая невысохшие картины на кровать, но попадаются и кривые, и очень кубические, и угловатые, хоть чем больше та рисует, тем лучше набивается рука. Весь день проходит вот так — простые и сложные, полотна и бумага, масло и акварель, удачные и не очень — Алисе проще рисовать завихрения темноты с пересекающимися золотыми и ярко-голубыми дорогами, чем лица, полустёртые в памяти, нередко потерявшие черты, глаза или губы. Ей сложно рисовать портреты, потому что их вообще непросто переносить, а порою глаза не хотят выстраиваться в правильную линию. Она тренируется в простой тетради карандашом, а потом размазывает по листу гуашь, скрывая неудачные линии, меняя кожу десятками оттенков, а когда понимает, что чего-то не помнит — откладывает и начинает заново. Аманде жаль, что маслом из-под её рук выходит один лишь портрет, напоминающий виденного на корабле дедушку — того сильного, старого мага, построившего для внучки целый особняк. Среди гуаши много его обликов, нет, их больше десятка — бледных мужчин с чёрными волосами, ниспадающими ниже шеи, они отличаются чертами неумелой руки и цветом глаз, мимикой, переданной неточно из-за неопытности. А ещё в гуаши хватает лиц вампиров, трёх, почему-то, двое из которых должны быть похожи, но из-за недостатка обучения они всё же теряют фамильное сходство. Акварель у неё касается только женщин — зрелой красотки-блондинки, какой-то наивной, пожалуй, со следом слабоумия, похожей на саму Алису молодки, Аманды — чаще где-то в лесу, в берёзовой роще с корзиной в руках, других неизвестных. И даже странные прямоходящие ящеры, склонившиеся в поклонах чему-то, оставшемуся за кадром. И деревья с радужными плодами, и повисшие лианы в зелёном размытом беспорядке, и леший с русалкой, и башня, окружённая лютиками. Аманда улыбается, разглядывая её рисунки. И печалится, видя ту же башню в окружении людей в белых колпаках, расцвеченных огнём факелов, затенённых ночью, окружённых скрюченными, будто в агонии, голыми почерневшими от магии деревьями. И гробы. И целое кладбище с вылезающими из-под земли не такими уж и страшными зомби. И целая армия чёрных фигур, заполонивших бумагу до самого горизонта. Оплавленные залы, скованные льдом покои, какие позволяют себе лишь дворяне, и даже ледяная гробница с размытым в ней человеком, глаза в шкатулке на красном бархате, объятая пламенем пустыня, переплавляющаяся во что-то новое, горящая золотая звезда, накрывающая собой целый посёлок. А ещё картины, впитавшие в себя гнев, тоску и такие эмоции, к каким Аманда не хотела притрагиваться. Они начинались с безобразных карикатур, клякс, мазков, каких-то таких абстрактных видов, а потом в них начала прослеживаться логика, и если сравнивать много разных, то замечаются похожие элементы. Так чернота клякс и буйство красок поутихли, перешли на спокойные виды, субстанции, возможно, иные миры — страшные и опасные, из которых смотрит нечто, похожее на магические потоки и пучки. Как жаль, что маслом у неё вышел только один портрет, а все остальные полотна заполнили быстрые, неловкие, эмоциональные, часто ужасающие воображение картины, непонятные простому человеческому Я. Алиса рисовала, как заведённая, будто другого времени не будет, словно завтра всё закончится, память сотрется, а руки онемеют.  — Спать ложись, — подала голос Аманда, когда вновь отказалась впускать подруг и вернулась на кровать. В воздухе почти не оставалось места, везде парили рисунки и картины, дойти до двери удалось с трудом, а кроме того — стемнело.  — Закончились, — вымолвила Алиса, бросая кисти в стакан, а сама откинулась на спинку стула и потянулась.  — Идеи?  — Краски. Осталось немного масляных, но чёрные закончились, и ткань тоже. Когда я пришла в лавочку — тётенька просто завалила всякой всячиной. Оказывается, есть так много видов красок, даже цветной мел и уголь, даже цветные карандаши и чернила. И бумага разная, одна для чернил, другая для писем, третья для детских рисунков. А полотна отличаются по плотности, это же кошмар!  — И ты что… скупила половину лавочки? Судя по количеству и размеру некоторых листов — да.  — Нет, ты что… По три большие баночки каждого цвета, пару пачек кистей, подумала, вдруг сломаются, пару этих… палитр, — вспомнила она слово. — Ну, мольберт пришлось, потому что ткань надо крепить, а бумага… Пару упаковок. Пару… Аманда недоверчиво хмыкнула, но видела, сколько она рвала, мяла и выбрасывала — хоть не сжигала, как обычно, — совсем уж неудачные наброски. Ну и места в комнате не осталось.  — Кто это? — указала она на портрет черноволосого мужчины, выхватив его из воздуха и придержав гнущееся полотно за углы.  — Учитель… Дик Крейвен. Алиса вытянула из браслета сборную раму для картины и сразу же зафиксировала, чтобы не исказить рисунок. Этот получился, пожалуй, самым лучшим, спустя шесть или больше попыток отобразить его лицо.  — Он похож на твоего дедушку, — созналась, помогая прикрепить рамку на шкаф, чтобы масло полностью высохло.  — Да, он слизал образ с Дика. Бессовестно и нагло, — фыркнула, начиная прибираться — достав ящик, выбрасывать в него пустые, чуть ли не начисто вымытые банки из-под гуаши и акварели, скрученные тюбики масляных. Аманда провожала их задумчивым взглядом, про себя считая, во сколько ей всё обошлось. А говорила, денег нет… Чёрная, белая и красная у неё закончили первыми, палитры напоминали ночной ужас с некоторых картин, но их Алиса чистила магией и оставляла, как и редкие кисти, пригодные для повторного использования и поддающиеся чистке. Мыла стол, проводила инвентаризацию оставшейся бумаги и краски, складывала карандашные наброски, скрепляла вместе зажимами и прятала на полочку своей пустой половины шкафа, очищенной от вещей. А потом достала новые листы и продолжила рисовать, на этот раз карандашом, рассказывая, к чему пришла в процессе проб и ошибок:  — С тенями иногда так сложно, но они совсем меняют вид, представляешь? Мало начертить саму форму и линии — структура и затенения делают картинку правдоподобной. Я никогда и подумать не могла, что смогу создавать что-то вот так, руками, без магии. Это так увлекательно.  — Ложись спать, — попросила, укладываясь под одеяло. — Завтра снова пойдёшь к своему артефактору.  — Ах, да. Алиса понимающе потушила свет, но в темноте Аманда слышала звуки шуршания карандаша по страницам и совсем этого не понимала:  — Хватит уже, отдохни.  — Я впервые так устала, — пробормотала Алиса, остановившись. — Опустошилась. Чувствую себя спокойно, уравновешенно, изнурённо, как после хорошей тренировки.  — Так почему не тренируешься, а рисуешь?  — Потому что физическая нагрузка не помогает ослабить эмоциональное напряжение, только физически утомляет.  — Если ты устала — ложись спать.  — Тогда проснусь слишком рано.  — Никогда бы не поверила, что ты будешь выплёскивать чувства через картины, — призналась, считая Алису импульсивной и взрывоопасной. Такие личности идут крушить, бьют кому-то лица, но никак не рисуют. Разбивают дорогой фарфор… Что-то жгут и кричат с утёса.  — Я тоже. Нимфа предложила попробовать начать рисовать или писать стихи, но вряд ли из меня получится хороший поэт.  — Да и художник так себе. Они жуткие. Что это вообще такое? Одна чернота.  — Бездна, — назвала, сразу же туша её отклик. — Глубины Мрака. Сердце Хаоса. Тартар. Башня Дика, что-то вроде «Пришествие светлых». Потусторонняя мгла. Не отпетые могилы. Призрачная рать. Армия теней. Потоки энергии. Разные измерения. Эфир. Векторный мир.  — Танцевать не пробовала? Петь? — отвлекла её от потока перечислений, пялясь в перекрытый листами потолок, на что Алиса пожала плечами:  — Пробовала кричать в лесу и топтать ногами землю, но только от лешего получила — он проснулся от моего голоса. Сомневаюсь, что мои вокальные данные порадуют кого-то.  — А танцы?  — А чем они помогут выплеснуть эмоции?  — Как же чем? Страстный танец с красавчиком! Алиса негромко рассмеялась, отложила неоконченный рисунок и легла в кровать, снова слыша охи с соседней комнаты. Ну и просто чтобы насолить, совсем не от злости или сильных эмоций, громко и чётко проговорила, пару раз стукнув в стену:  — Дрон, это мерзко! Я не могу спать из-за ваших тошнотных соплей! Раздался сильный стук, непонятливый девичий вскрик, а Дрон, как раз и развлекающийся уже которую ночь в той комнате, видимо, потерял всякое желание продолжать — вскоре хлопнуло окно.  — Ого, — протянула Аманда, тоже услышав дребезжание стёкол. — Нам его ждать?  — Пусть катится к Ракушу или выбирает комнаты подальше, — позволила проскользнуть усталости в голос Алиса. — Он оборотень, я пыталась не тревожить его слух, но это же невыносимо!  — Ты тоже оборотень, у тебя такой же слух, — поняла та, в отличие от них слабо слыша лишние шумы, разве что редкие шаги за дверью. — А я-то думаю, почему ты вместо сна скрипишь зубами.  — Мне и правда хватает трёх часов.  — Ну да, конечно… Как и ожидалось, Аманда не поверила, да Алиса и сама слабо утешала себя таким образом. Не ощущая сильной усталости или сонливости, тешила себя мыслью, что этого достаточно, но, пожалуй, превращалась в невростетика.  — Так… у вас правда не роман с тем артефактором?  — Ой, да сколько можно? — обозлилась Алиса, отворачиваясь к стенке, за которой наконец-то затихли. — Не роман, мы экспериментируем с артефактами.  — Какие вы скучные…