Неоднозначно плохие

      — Алиса, ты мою книгу не видела? — всполошилась Аманда, перерывая свои вещи, и та односложно промычала, смешивая цвета на палитре. — Да где же она может быть?  — Какая книга? — уточнила, поправляя очки ручкой кисти, и макнула кончик в синюю.  — Да моя, моя книга!  — Аманда, у тебя много книг, — бормочет, добавляя в общее месиво розовый, но всё равно остаётся недовольной и продолжает смешивать, пока не останавливается на подходящем оттенке.  — Талмуд ведьмовской, — хнычет Аманда, опускаясь на колени у кровати. — Я нигде не могу его найти! Ты его точно не занесла со своими книгами в библиотеку?  — Я что, могу перепутать вашу фамильную книгу с учебником? — возмущается, отрываясь от картины, но снова к ней возвращается и уже спокойнее, в тон с мазками доносит: — Я её не видела уже… месяцев пять. Аманда почти рыдает, хлюпает и стенает, ползая по полу и заглядывая во все углы. Алиса сохраняет спокойствие, покрывает кистями фон «идеальным» цветом, чтобы оттенял плывущую в облаках белую башню, а следом разбавляет его белым и создаёт отблески, где-то затеняет… Молчит, пока не слышит тихий плач.  — Да успокойся, ты просто засунула её куда-то и погребла под вещами. Потом найдётся. Аманда плачет, перебирает имена всех, кого приглашала в комнату, смотрит на сосредоточенную соседку и уточняет:  — Ты не брала?  — Мне своих хватает, — отрезает, не отпуская кисть. Аманда перевела взгляд на две книги на кровати — одну толстенную, а вторую просто большую, потянулась к ним, но не поняла ни слова:  — Что это вообще за язык? Драконий?  — Не знаю. Знаю только, что язык моих предков, а читается в этих очках, они переводят.  — Картину тоже переводишь? — подколола, разглядывая рисунки артефактов, и как минимум один из них сверкал в красных волосах с розоватыми отблесками.  — Нет, они хорошо передают цвета и выделяют детали. Особенно ночью.  — Разве ты и так не видишь лучше человеческого глаза?  — Вижу, но нет предела совершенству.  — Совершенство, найди мою книгу!  — Сама ищи, я занята, — отказывается, подводя очертания башни.  — Да, ты впустую переводишь кра-аску… Арнад завтра возвращается. Алиса молчит и на первое, и на второе — рисует как раз для того, чтобы контролировать эмоции. Глубоко вздыхает, не позволяя руке дрогнуть, и приходит к выводу:  — Мне надо в грозовую тучу. Хочу увидеть молнию вблизи.  — Ты больная, — констатирует Аманда и поднимается с колен, отряхивает юбку. — А я хочу новое платье!  — У тебя целый шкаф.  — Но ни одного нового.  — Если для шабаша, то одолжи у кого-то. В мои не влезешь, да и я выше.  — Это ты что, говоришь, я толстая? Аманда подозрительно щурится, Алиса невозмутимо рисует, используя столько белой краски на этом полотне, что сомневается, хватит ли.  — Я не толста-ая, — хнычет ведьма, развалившись на своей кровати. — Не толстая! Фигуристая! Я — фигуристая, а ты — дылда! Алиса закатывает глаза, не реагируя на слова, чувствует, — специально настраивается для этого, — прилетающие проклятья, успешно блокируемые венцом, и на всякий случай удостоверяется:  — Ты же на подружек так не смотришь? А то, боюсь, они долго не проживут.  — О чём это ты? — притворно недоумевает ведьма, буравя своими прозрачно-серыми глазами.  — Мне-то проклятья, что вкусный перекус, а обычный человек и умереть может, — говорит серьёзным тоном Алиса.  — Ты что, намекаешь, я пытаюсь тебя проклясть?! — взвизгнула Аманда, подлетая со своего места. — Да как ты можешь?! Раздражение. Алиса раздражается, но продолжает сохранять внешнее спокойствие, стараясь думать о ливне за окном, потемневшем виде, шумящих каплях, а не ведьме, то ли притворяющейся дурой, то ли просто иррациональной. С тем же непоколебимым спокойствием объясняет, ожидая последующей реакции:  — Я вижу, что ты делаешь. Аманда застывает с широко раскрытыми глазами, другой бы заподозрил притворство, но она такая с самого знакомства. Тем не менее, вскоре комнату, наполненную нарушающими тишину звуками дождя и едва различимыми мазками кисти, накрывает первый всхлип и писклявое:  — Я никого не проклинаю. Алиса милейше улыбается и почти сахарным голосом душевно щебечет, оглянувшись на неё:  — Ах, тебе надо найти способ успокаивать нервы. Не хочешь писать стихи? Я пробовала, как душу отводишь. Взгляды пересекаются. Аманда перед ней задыхается от возмущения, не находит слов выразиться и резко разворачивается, опустив прямые и напряжённые руки со сжатыми в кулачки пальцами, трясёт плечами от рыданий и, не выдержав, выбегает. Нарушенный контакт оседает чётким воспоминанием. Вздохнув, Алиса быстро заканчивает картину, занявшую больше пяти часов, и достаёт второй мольберт. Аманда… Всё немного сложно. Растянув на мольберте одно из скрученных, незаконченных полотен, она фиксирует его, вытаскивает кисти из раствора, чистит, прежде чем выдавить на новую палитру чёрные и белые краски. Размешивает с разных мест соприкосновения в различных соотношениях, играется оттенками. Что ж, призрачные серые глаза наконец-то проявились — никогда они ещё не были такими жуткими и прозрачно-чистыми. Теперь, кажется, лицо злобной и проклинающей ведьмы удастся закончить. Парни заметили, что общество Аманды приносит им неудачу, а вскоре Дрон по секрету рассказал, что та ведьма. Теперь они обходят её стороной и каждый раз пугаются, чуть не сплёвывают. Дожили до того, что разучили защитные чары, а самые продвинутые начали носить амулеты на защиту от сглаза и проклятий — ладанки и прочее. Логично предположить, кого обвинит Аманда, если узнает о причине их лишней дёрганности.  — Но с этим мы разберёмся позже, — хмыкает, закрашивая глаза. А книга, ну, что ж… Алиса не собиралась вот так просто признаваться, куда спрятала ведьмино сокровище. Пусть поищет, понервничает, научится держать вещи в порядке. В окно тарабанил дождь, медленно глаза наполнялись жизнью и злобой, отражали что-то непонятное в своей глубине, остающееся тайным.  — Такой образ тебе бы подошёл больше, — бормочет она, добавляя отблески, светлые штрихи, чётко запомнившиеся в глазах ведьмы. Чёрные, как вороньи перья, волосы, светлая кожа, острый взгляд, пронизывающий, пробирающий до костного мозга — страшная, красивая ведьма. Тангор при всём своём безумии ей нравился, может, потому что он реальный, живой, дышащий, способный умереть. Вампир из плоти и крови, восхитительный и будоражащий, страшный, но… Ей он сразу показался интересным. А вот ведьма… Ах, эту ведьму сначала надо выманить, а до того — доказать себе её реальность. Алиса отложила кисти, оставила их в стакане с раствором, на первый взгляд закончив. Сняв очки, вернула их в футляр и втянула в хранилище браслета, туда же погрузила и две книги, лежащие на кровати. Прибралась за собой, закрыла всю краску, отодвинула мольберт так, чтобы не мешал. И полезла через стол, открывать окно. Шерон сонно встрепенулся, тряхнул крыльями, поворачиваясь к ней, перелетел за стол, но не лез на подоконник — ветер задувал капли воды. Ворон не любил летать в дождь, пережидал его во сне, а сейчас с любопытством наблюдал за хозяйкой, наполовину высунувшейся из окна.  — Шерон, оставайся здесь, — попросила та, перевешивая ноги за подоконник, сдвинулась чуть поближе и подтянула створку окна. — Дождь идёт, будь здесь, а не то промокнешь. Шерон смотрел, как та взмывает в воздух, захлопывает окно полностью и летит выше, стремится к самим облакам. Приблизившись к стеклу совсем близко, он наклоняет голову в бок, не понимая, что та задумала, но следит за светлой фигурой, пока та не исчезает. Алиса глядит свысока на ставшую меньше академию, видную в стороне, а по сфере катятся капли, текут ручейки, не пробираясь внутрь сухого пространства. Волны накатывают на берег, бьются об утёс, море волнуется, бунтует, напоминает ей Хаос, а в тёмной прозрачной воде мерещатся фигуры, образы из Бездны, сверкающие тропы. Капли теряются в ряби, нескончаемых волнах, растворяются и сливаются, возвращаются в то, из чего вышли, как и всё сущее однажды возвратится в первоисточник. Проходит, по ощущениям, много времени, но ливень не превращается в грозу. От холода Алису защищает огненная энергия, она же не даёт спать, и силу эту невозможно усмирить без льда, а тот в малых дозах ещё больше бодрит. Часы сна сократились, и самое страшное, что перегрузки или усталости нет, походит на то, что организм всё устраивает. Ах, в дурном случае Хаос бы предупредил, он всегда вмешивается, стоит появиться чему-то, способному существенно негативно повлиять на развитие. Хотя, правильнее сказать, вмешивается до того, как повреждения станут тяжёлыми. Сидя в воздушном шаре, она могла ожидать грозы ещё долго, но, по-видимому, сегодня не та погода. Чуть раньше недолго и слабо ревел гром, но молнии вблизи не показались. И как же их призывают погодники? Дик говорил про ионизацию воздуха, вроде, называл простое и лёгкое заклинание, но память, всё же, не абсолютна. Что-то там о воздействии на что-то… Ах, на атомы… Алиса не очень понимала теорию атома, ну, самое основное — мельчайшая частица, из которой состоит мир. Это знание требовалось для разумения сути заклинания полного разрушения, расщепления, когда уничтожается связь между атомами и предмет или организм бесследно распадается. Конечно, на практике получалось превращать камни в пыль и крошку, но это не бесследное рассеивание. А вот полное расщепление в ничто Дик использовать запретил — слишком опасно. Само-то действие простое, но вот в последствие образуется много опасной энергии, влияющей на всё в определённом радиусе. Алиса нервно почесала голову, провела ладонью по волосам, приглаживая их обратно, задержалась на седине — структура отличалась, пальцами они всегда узнавались, вздохнула. И хмыкнула, без заморочек берясь составлять простой каркас одного из базовых боевых заклинаний — молнию. Вообще-то они очень отличались, к примеру, простейшая исходила от мага и била горизонтально, а вот более мощные летели с неба. Чем вообще может различаться молния, кроме мощности и источника? Ах, многим: количеством, скоростью, формой и качеством. Учитель говорил, что подобную магию выделяют в отдельный элемент. Но одна блеснула вдоль облаков и потухла, ничего не изменив, лишь отпечатавшись вспышкой перед глазами. Алиса призадумалась, подымаясь повыше, до самых облаков, и остановилась, когда погрузилась в них и оказалась в туманной поволоке — среди туч в своей воздушной сфере. Постепенно сфера уплотнилась, превратившись в полноценный щит, и под утекающую в него энергию она колыхала Мрак, пытаясь взять некоторую область под контроль «времени». А вместе с тем доставала очки, познав их чудесное улучшение зрения — лучше, чем даже полный переход к драконьему. И когда молния жахнула с неба, а за ней и другая, третья разделилась на две, подсвечивая тучи и темноту ночи внизу, Алиса задохнулась от колкого воздуха, просочившегося сквозь сферу, от восторга, от непередаваемых эмоций.  — Бей, бе-ей, не жалей! Готовая формула заполнялась энергией сразу по опустошению, молнии стали бесконечными, потеряли счёт, слились в непрекращающуюся цепь, проносились безостановочно, отражаясь в линзах очков и её расширенных глазах. Алиса хохотала, не сдерживая чувств — это куда лучше рисования, как прекрасно растворяться и наслаждаться в заряженном, тяжёлом воздухе, видеть эти отблески! Да какой Свет сравнится с яркостью молнии?! Их линии змеями отпечатывались в глазах и памяти, не исчезали и после рассеивания. Ей хотелось не прекращать, призывать их так долго, как это только возможно, и плевать, что ток идёт по рукам, мелкие разряды щекочут нервы, сердце заходится, а в глазах уже темнеет, а запечатлённые там блики бледнеют. Молнии, молнии, бесконечные молнии, вечный шторм, сильная гроза, бушующие волны, ветер, чтобы пронизывал до косточек, дождь, охлаждающий тело живительной влагой, стучал большими каплями по спине, скатывался по телу, вымывая тепло, — когда исчезла сфера?  — Восхитительно! И молнии, такие яркие и изящные, и боль, заставляющая сцеплять зубы, то и дело размыкающиеся для воодушевлённых воплей, тяжелеющее тело, с трудом держащееся в воздухе, давно сжавшийся Мрак, больше не замедляющий падение разрядов… Алиса задыхалась, давясь ядовитым воздухом, рвущим лёгкие и сводящим с ума сердце, утирала влагу с глаз, уже не понимая, где слезы, а где дождь, чувствовала природные молнии, сверкающие совсем рядом. Голос пропадает, воздух заканчивается, в ушах стоит звон, глаза перестают засекать движения, заполнившись единым светом, и она качается… Голова кругом, звуков нет, лёгкие отказывают, сердце… не стучит. Резерв почти опустел, незаметно вылился, перечёркивая в сознании одну запомнившуюся картину другой, бесконечным каскадом молний, залепившим сознание, преследуемым послеобразами. Сил хватало держаться и отводить разряды, пропускать их мимо, перенаправлять из последних крох концентрации, когда её наконец-то потянуло вниз весом собственного тела. Понимание затянувшейся игры, переросшей в большую опасность, обрушилось неожиданно, вместе со свинцовой тяжестью и уже острой болью внутри, тлеющей кожей, смытым дождём дымом… Алиса зацепилась рукой за подоконник, толкнула окно и свалилась, сбив левитацию. Перед её глазами рыдало небо, поливая своими слезами землю и здания, вода текла ручейками, не впитываясь вглубь почвы, вымывала верхний слой. Капли заполняли глаза влагой, слабо ощутимой дискомфортом. Твёрдая, мокрая земля под спиной почти не ощущалась неприятно. Никакой боли от слабого удара при падении, потушенного рефлекторно выпущенной волной энергии. Чёрной. Почему-то очень чёрной. Цвет её настораживал, как и собственные ощущения. Отсутствие таковых. Но мысли текли слишком вяло, чтобы сосредотачиваться на них. Попытавшись собраться с силами, она поднялась с земли, медленно выровняла равновесие, широко расставив ноги, подняла и протёрла мокрой футболкой чудом не повредившиеся очки, напялила их, щурясь в темноту. Капли всё так же сильно били в спину, стекали по волосам, барабанили по плечам, заливали глаза, а мышцы отказывали — дрожали и пульсировали. Попытавшись снова воспарить, потерпев неудачу и едва удержавшись на ногах, Алиса смирилась и теперь медленно переставляла ноги в сторону главного входа. В фойе горел тусклый свет, кто-то не спал, несколько голов виднелись тёмными образами за стёклами, когда она проходила мимо, стремясь к двери шаткой походкой. Вокруг стало очень промозгло, тело плохо гнулось от холода. Энергия внутри стояла на месте — не циркулировала, замершая и загустевшая, почти исчерпавшаяся. Кто мог подумать, что резерв так быстро опустеет? Когда в последний раз такое случалось? Хотя она и примерно не предполагала, как долго пробыла на улице. Дверь поддавалась с большим трудом, будто все силы выжали, нет, будто перетренировалась и теперь каждая мышца при малейшем напряжении отзывалась плачем натянутой струны.  — О, господь всеведущий, — простонал чей-то голос, открыв перед ней дверь. Тусклый свет бил в глаза, всё расплывалось, и Алиса его потушила, дотянувшись до светоча и поглотив энергию, рассыпав каркас без малейших усилий. Когда яркий комок потух в руках, она наконец-то рассмотрела свозь очки черты Мунро.  — Тебе надо срочно в лазарет! — в мгновение подлетел Кирис, узнанный по голосу, а её интересовало только одно, выдавленное с большим трудом и сопутствующим ошеломительным осознанием:  — Почему вы не спите? Чтобы произнести хоть что-то, ей пришлось начать дышать! Собственный голос звучал совсем непривычно, неправильно, слова тянулись карамелью, будто язык с трудом ворочался, а дыхание стало слишком неправильным — Алиса чувствовала в себе странные изменения, словно и вовсе попала в чужое тело. Вдобавок ко всему, каждый вдох требовал контроля, а кроме того — титанических усилий.  — Погода испортилась, — объяснил тот, пока она оглядывалась и слепо всматривалась в фигуры и образы других адептов, давко и рвано дышала. — Давай я помогу тебе добраться до лазарета.  — Нет-нет, — поспешила та оттолкнуть его, побоявшись, что если полезет поднимать и нести куда-то — вывернет желудок от тошноты и головокружения. — Я в порядке.  — Ты себя видела?! — прошипел вампир, не совладав с эмоциями, и Алиса, мотая головой, медленно и тяжело зашагала в сторону лестницы:  — Я в порядке.  — Ты под молнию попала?! Мы их видели из окон, целых три часа били, и гром такой, что вся академия проснулась, — засеменил за ней Мунро, а когда та остановилась и оглянулась, несильно схватил за плечо и, готовый просить сходить в больничное крыло, ахнул от неожиданности: — Да ты же как лёд!  — Ах, молнии, — хохотнула Алиса, чувствуя его руку как раскалённый огарок. — Три часа! Те снова заплясали перед глазами, заставляя жмуриться от невозможно-яркого света, вдавливать в глазные впадины линзы очков руками в попытке прогнать врезавшиеся в память прекрасные, непередаваемые мгновения. От резкого озарения, что не сможет их перерисовать, её накрыла истерика, вылившаяся слезами, сильной дрожью и несвязным шёпотом, испорченным кроме прочего и неправильным дыханием:  — Не смогу… нарисовать… Таких красок нет… Не умею… Не смогу… Кирис, от нервозности приводящий волосы в полный беспорядок, тяжело вздохнул:  — Права Аманда, ты ненормальная. И что мне с тобой делать, помешавшаяся сумасшедшая? Алиса заторможено оглянулась на него, впервые услышав от сдержанного Кириса такие слова, по мокрому лицу всё ещё катились холодные тёмные слёзы, мышцы кривило, а во всём теле дёргало. Он улыбался. Тянул истинно вампирью клыкастую улыбку, несущую в себе след безумной кровожадности. Кирис никогда так не выглядел.  — Ты снова поссорилась с Амандой?  — Я сказала правду… Она чудовище, ты знал?  — Да… Ты это уже говорила, — кивнул, унимая чувства и стягивая губы, пряча клыки. Кирис подошёл ближе, оттеснил Мунро, и пока та не выдала что-то снова или не продолжила свою истерику перед десятком спустившихся и ещё не ушедших адептов, уточнил:  — В лазарет ты не пойдёшь, даже если я скажу, что у тебя по всему телу сеть ожогов?  — А… Нет, я сама вылечусь… Нет ничего хуже самовозгорания. Ты чувствуешь гибель каждой клеточки тела, Кир… И, умерев, ощущаешь… чудовищную боль, перенесённую на душу… Я не хочу умирать, Кир.  — Это истерика и бред, Алис, — вздыхает тот, поддевая её под руку. — Давай, я помогу тебе добраться до этажа.  — Позови моего брата… — просит она, не отдавая себе отчёта, а тот вздыхает и обещает позвать, а сразу после этого поворачивается к Мунро и просит:  — Никому не говори, её иногда лунатит, как оборотней. Видно, под молнию попала, пока бродила.  — Позвать кого-то из целителей? Ей же нужна помощь, — сомневается тот, шагая следом, но оглядывается на глазеющих ребят и хмыкает: — Ладно, ты же не совсем глупый. Вы, вроде, водитесь вместе.  — Ага, мы друзья, — кивает Кирис под неразборчивое бормотание Алисы, едва переставляющей ноги. Когда лестница уже несколько раз закручивается, отрезая их от других, он спрашивает у неё, держа одной рукой за талию, а другой за запястье перекинутой через шею руки:  — Так что ты делала там, на улице, в дождь и грозу?  — Игралась, — бормочет, попытавшись поправить сползающие очки опрокидыванием головы назад, но потерпела неудачу и ударилась пальцами ноги о ступеньку. — Очки сними, у меня рука дрожит.  — А? Ох, точно. Кирис стягивает их и надевает себе, охает, оценив свойства, поддерживает её, не рискуя брать на руки — вдруг опять оттолкнёт, предлагает:  — Засунуть тебя под горячий душ?  — Нет, огонь восстановит температуру, — мотает она головой, щупая ногой край лестницы, расплывающийся перед глазами.  — Так зачем ты выходила?  — Молнии… Я хотела нарисовать молнии. Кирис закатывает глаза и задаётся вопросом, когда это она успела такой стать. Когда изменилась настолько, что её уже совсем не понять? Вроде бы и подбираешься, разворачиваешь тайны, узнаёшь информацию, но она всё дальше и дальше…  — Подержись немного, — просит, отпуская её руку, чтобы открыть дверь, и уже сам поправляет сползающие очки с тонкой золотистой рамой и подёрнутыми радужной плёнкой линзами. В комнате темно, но вкупе с артефактом он так чётко видит своими вампирьими глазами развёрнутую к двери картину, что сглатывает.  — Кто это?  — Аманда…  — Но… когда… Ты её такой видишь? Что больше поражает? Колдовство, застывшее на дне глаз, размытое, едва видимое, но ощутимое злобой — ну точно ведьмин взгляд? Или, может, волосы, ещё более мерзкие, чем крылья птиц? Бледная кожа с румянцем на скулах? Румянцем, что почти всегда сопутствует Аманде, её серым глазам, гладящим на мир с радостным блеском, совсем не её острым чертам куда более старшего возраста, её, вообще-то истинно её губам, искривлённым в совершенно несвойственной гримасе…  — Я уже сама не знаю, что вижу, — признаётся, выбираясь из хватки остолбеневшего вампира. — Кажется, будто души и тела искривляются, смешиваются, уже не различаю мороки и реальность, а лежащего под носом не замечаю. Она меня проклинает, а я узнаю об этом от куратора. Что я ей такого сделала? Алиса падает на свою кровать, стаскивает мокрую одежду, забыв о стыде, тем более что Кирис всё равно пялится на полотно, как зачарованный. Тянет халат со стула и укутывается в него, ну и замечает сеть ожогов, повторяющих разряды молний, и потухшие угли на коже над сердцем. Руки полностью потемнели, а дальше… Выше, по всему телу! Ей становится жутко интересно, в какие узоры раскрасилась кожа, но они не пройдут так быстро, а в таком состояние перерисовать их даже схематически карандашом не получится — руки дрожат. Алиса забирается с ногами к стенке и вытряхивает из браслета ящик с зельями, негромко осаждает:  — Не трож, ещё не засохло! Кирис наконец-то отвлекается от картины, убирает руки, бросает быстрый взгляд на другую, но та его так не поражает:  — Чем тебе помочь?  — А чем здесь можно помочь? — логично спрашивает, понемногу приходя в себя, но руки слишком дрожат, стуча горлышком флакона и стакана, лекарство проливается мимо. — Откапаешь мне десять капель? Кирис берёт стакан и считает, а следом добавляет ложку чего-то другого — ни по запаху, ни по виду не понимает, что это такое. Узнаёт лишь обезболивающее.  — Так… Аманда…  — Что?  — Ну, страшная ведьма? Алиса пьёт разбавленную водой с кувшина смесь, Шерон шуршит перьями на полке у неё над головой, а Кирис ждёт ответа, будто от него зависит нечто важное.  — Не знаю я, что она такое. Ведьма, сильная ведьма, но… Будто бы Аманда растворяется, будто… Алиса замолкает, думает, тоже глядя на нарисованный своими руками образ, начатый ещё неделю назад, но только сегодня законченный. Треплет себе волосы в припадке агрессивного бешенства:  — Ах, я думала, у неё раздвоение личности, но моя магия отзывается на другие эго, и здесь всё пусто, так что… Я не знаю. Аманда сама не своя с тех пор, как мы здесь оказались, она меняется, и я не могу сказать, что это такое. Кирис молчит, думает, пока та кутается в одеяло и мелко дрожит, пытается согреться, прогнать энергию, а ещё постепенно сдаётся сну.  — А если это у неё такая личность? Если Аманда на самом деле мерзкая ведьма?  — А если с ней происходит что-то ненормальное? Я грешила на одержимость, но тоже пусто. Хочешь знать, какими чаями я её пою? Чертополох, полынь, пиквар — вся изгоняющая гадость.  — Фу, как ты заставила её их пить?  — Сказала, помогают похудеть и хорошо прочищают организм. Он закатывает глаза, а у Алисы все мышцы начинают сильнее дёргаться, дрожать и пульсировать, постепенно падает температура, и становится совсем плохо. Она смотрит на мутного перед глазами вампира и просит:  — Закрой дверь, когда будешь уходить, и положи очки в футляр. Его вытаскивает из-под одеяла, опускает на пол, но Кирис сразу же возвращает обратно уже с артефактом. Недолго сидит у неё на краю кровати, поправляет одеяло, вздыхает, как матушка над болеющим ребёнком, но уходит до того, как Алиса полностью проваливается в сон. Тихо прикрывает дверь и молится, чтобы не встретить комендантов — за походы ночью в девчачье крыло трёпку устраивают неслабую, и куратор не спасёт.