Мертвец под прицелом

К концу дня пол был разобран. Больше не осталось деревянных частей, стены выглядели сиротливыми и голыми, зияя пустыми провалами на месте окон и двери. Они отмыли их от сажи длинными щетками, чтобы после не пачкать пол, и черная вода мгновенно впиталась в потрескавшуюся землю. Его одежда к тому времени высохла. Вдова еще и расстаралась, по-привычке, наверное — залатала порваную штанину. Шов был таким аккуратным, что с двух шагов и не разглядишь. Только нога под ним беспокоила. Пока он плескался в реке, повязка отмокла и пустилась вниз по течению, открыв взгляду покрасневшую рану, едва затянутую пленочкой новой кожи. Выглядело вроде неплохо, а полноценно наступать все равно было больно. Бутч еще спустился к реке перед ужином, умылся, разодрал пальцами спутавшиеся после мытья волосы и попробовал почистить шляпу. Получилось не очень, поэтому он просто несколько раз ударил ей об колено, выбивая пыль, и водрузил на голову. Сносно. Не на танцы же он собирается. Заморыш сегодня уплетал стряпню матери с бо́льшим удовольствием. Сынок у Рид оказался все-таки смышленым, силки выставил правильно, благодаря чему в миске сейчас не рыбная чепуха, а непередаваемого вкуса рагу из крольчатины. Можно сказать, к нынешней трапезе они все приложили руку: заморыш ставил и проверял ловушки, сам он свежевал добычу, а вдова ее приготовила. Это был не тот кролик, которого ему не раз довелось вкушать в своем отряде — тот больше напоминал по вкусу железнодорожную шпалу, потому что был не столько приготовлен, сколько высушен неумелым поваром, — сейчас в его миске нежнейшее, распадающееся на языке мясо, дополненное овощами и оттененное пряностями. Из его парней к готовке не был расположен никто. Им бы только глотки драть дурацкими боевыми кличами, взмыливая лошадей бестолковой беготней по прерии, ни на что другое без твердой руки они не способны. Бутч задумался. Вот была бы потеха, притащись сюда кто-нибудь из оставшейся шайки. Небось от удивления проглотили бы языки, увидав как он тут по-семейному стучит ложкой. У молодой вдовы, похоже, настроение тоже было приподнятым. Она то и дело оглядывалась на очищенные от обломков стены, прикидывая что-то в уме, улыбалась довольно. И после ужина сидела с сыном дольше обычного, поддерживая костер для бессмысленного любования пламенем. На Бутча, растянувшегося напротив, внимания никто не обращал. Оперевшись на локоть, он лениво ковырял в зубах тонкой щепкой, поневоле слушая их тихий разговор. — Что мы будем делать завтра, мам? — Начнем класть пол. Хотя, когда мы строили этот дом с твоим отцом, он, кажется, сперва поставил крышу. — А долго это? Пол и крыша? — Не знаю. Много всякого может случиться. Тут не угадаешь. А что? — Мне не нравится палатка. Ночью там холодно, днем — жарко. Дома было лучше. Сопляк поворошил палкой прогорающие деревяшки, выпуская в черное небо сноп искр. Лицо Рид смягчилось. — А ты знаешь, что эта палатка принадлежала раньше армии и в ней когда-то жили храбрецы. Воины. Настоящие мужчины. Им не страшен был ни зной, ни холод, и каждое утро они шли в бой. Бутч от этого заявления чуть не подавился своей щепкой. Он мог бы такого поведать о тех "храбрецах"... Нашлась рассказчица. Что она может смыслить в войне? Слушать сверчков и то больше толку. Скрывая усмешку, Бутч опустил голову, начал подбирать с земли мелкие, со спичку, ветки и щелчком отправлял их в огонь. — Давай представим, что мы с тобой солдаты, терпящие лишения на службе. Зато в конце пути нас ждет дом. — Женщин-солдат не бывает, — заметил заморыш. — Хорошо, ты солдат, а я... Монахиня, например. Ну, хочешь, перенесем палатку ближе к реке? Сменим место, будто после долгого перехода? — Не надо. Там нет крепкого дерева, чтобы привязать... его. Почувствовав на себе взгляд двух пар глаз, Бутч поднял голову, сощурился и произнес: — Помолимся перед сном, сестра? — Будешь лезть не в свое дело, Бутч, мы вздернем тебя без суда и отпущения грехов по закону военного времени. Да, Дэнни? Ладно, действительно пора спать. Она нежно взъерошила парню волосы, и поднялась с бревна, не забыв винтовку. Лицо ее почти сразу поменяло выражение, между бровей прорезалась морщина, а широкий рот сжался в тонкую черту. Выплюнув щепку в огонь, Бутч нехотя сместился к любимому дереву. В общем-то он мог уснуть в любых условиях, привык, но иногда все же хотелось какого-то разнообразия. Например, поспать лежа. И поближе к огню. Накрепко примотав его к стволу, вдова вместе с сыном скрылись в палатке. Бутч следил за угасающим пламенем и переливающимися красным жаром углями. Привязаный у куста мерин всхрапнул, переступил ногами. Вокруг царило сонное умиротворение. Плотный полог внезапно откинулся снова и вдова Рид, шагнув вперед, набросила на Бутча одеяло. На его удивленный взгляд поморщилась: — Если ты замерзнешь насмерть — не сможешь работать. Что уставился? Язык окостенел "спасибо" сказать? Не дожидаясь ответа, она юркнула обратно. Бутч долго не отводил задумчивого взгляда от палатки, хотя сидеть, вывернув шею, и косить глазами было крайне неудобно. Может поэтому он и не замечал раньше, что свет керосиновой лампы, заженной внутри, давал возможность наблюдать за тенями, перемещающимися по стенке из ткани. Ему было отчетливо видно, как вдова укладывает своего заморыша, как перед сном обнимает и целует в лоб, оправляет одеяло. Он не помнил, чтоб его мать так поступала. Присев на свою койку, вдова склонилась над шитьем: пальцы резко выдергивали из ткани невидимую Бутчу иглу, рука плавно отстранялась, затягивая нить. Еще и еще раз. От напряжения у Бутча заболела шея. Закончив, она сложила все в корзинку, проверила ребенка — спит ли, — и прикрутила фитиль, ухудшая ему обзор. Поднялась, потянулась крепким молодым телом. Ощущая себя в безопасности за плотной материей, не спеша сняла платье, сбросила ворох нижних юбок, перебирая ногами. Бутч затаил дыхание, боясь спугнуть нечаяное видение. И, как ни напрягал зрение, по-прежнему видел лишь темный расплывчатый силуэт, нечеткую тень. Вновь устроившись на койке, тень налила из кувшина в миску немного воды, обмакнула туда тряпицу, отжала и медленно провела по округлым плечам. Окунула снова в миску. Не подозревая о скрипящем зубами наблюдателе, чертова вдова откидывала голову, освежая шею, поднимала руку, показывая Бутчу очертания высокой груди. Расставив ноги, спустилась ниже, заставив его заерзать у дерева, обдирая спину об жесткий ствол. Все закончилось разочаровывающе быстро: отставив миску, Рид облачилась в монашеского покроя сорочку, делавшую ее фигуру совершенно бесформенной, улеглась под одеяло. Свет в палатке погас и звезды сразу четче обозначились на черном небосводе. А Бутч еще битый час не мог уснуть, дергался в своих путах как муха в паутине, ища удобное положение. От его возни за шиворот насыпало коры, а одеяло, любезно одолженное вдовой, совсем сползло, так что поспать положеное время тоже не удалось: к рассвету он замерз и окончательно проснулся. Приготовившись сворачивать челюсть зевотой целый день, Бутч мрачно смотрел как молодая вдова готовит завтрак, и так же мрачно поглощал его, но она вдруг заявила: — Нам придется оставить тебя ненадолго. Нужно съездить в город за материалами для пола, — она помедлила, отправляя в рот кусочек лепешки. — Я, конечно свяжу тебя. И спрячу в палатке. Он повел плечом, дернул равнодушно бровью. Вот и хорошо. Ему хотя бы удастся отоспаться, пока виновница его бессонницы со своим щенком трясется в телеге. А вдова уже энергично впрягала мерина, собирала какие-то необходимые для поездки вещи. Бутч спокойно подлил себе еще кофе и успел выпить его до того, как она пришла за ним с свернутой кольцами веревкой. Хоть палатка и предназначалась для двух взрослых мужчин, развернуться в ней можно было с трудом, и Бутч сразу улегся на койку, ту, что подлиннее, поверх шерстяного одеяла. В ногах у второй, сколоченной как раз под размер заморыша, стоял большой сундук. Узкий проход оканчивался крутобокой чугунной печкой, матово чернеющей на фоне белого полотна. Рид толкнула его дулом в плечо, заставляя повернуться носом к стенке, связала за спиной руки, соединив с согнутыми ногами так, что даже уползти, чтобы утопиться от очередного унижения, было невозможно. Снаружи послышался скрип и глухой перестук копыт. Он был крепко не в духе: лежать так оказалось совершенно неудобно, нога ныла больше обычного из-за невозможности вытянуть ее, а через полчаса стало ясно, что вторая чашка кофе была явно лишней. Пытаясь вообразить, что возможности его мочевого пузыря шире, чем у обычного человека, Бутч уткнулся носом в подушку. Как давно он лежал головой на чем-то подобном? Ему уже и не припомнить. Наволочка знакомо пахла мылом, тем самым, которым ему довелось воспользоваться вчера, немного пылью, присутствовавшей в этом краю абсолютно везде, и еще чем-то более тонким, более приятным, более глубоким, женским, чувственным. Наверное, так пахло от ее волос. Или от того места на шее, где кожа невероятно нежная и трепещет жилка. Что-то подобное источал шейный платок, отнятый у едва овдовевшей Рид в Долине Слез. Если бы побратим тогда узнал, что Бутч таскает с собой эту узкую полоску ткани, наверняка устроил бы скандал. Коул в присутствии миссис Рид резко глупел, а говоря о ней блеял, как баран: "Ребе-екка". Бесило это изрядно. Из-за этого он и приказал пропойце Коллинзу пристрелить ее и сопляка — просто не мог допустить, чтобы у влюбленного Коула отказали мозги на самом важном этапе их плана. А тот платок потом куда-то затерялся, изчез. Бутч вжался лицом в облачную мягкость подушки, вобрал полную грудь ускользающей терпкой смеси запахов, мешающейся с едва уловимыми ароматами высушенных трав, пучками подвешаных у крыши палатки. Их не было два часа и сорок три минуты. Он знал это, потому что на сундуке стояли часы, а после того, как удалось недолго поспать, он начал считать минуты. И каждая была пыткой. Телега выглядела перегруженой, хвостом диковинной птицы из нее высовывались длинные доски. Вдова сместила ее поближе к стенам дома и устало мотнула головой: — Распряги и вычисти коня. Он за утро наработал больше, чем ты. Руки у Бутча были еще немного ослабленными после веревок и чувствовал он себя как раб на плантации под неусыпным контролем надсмотрщика. В телеге, он заметил, помимо досок, лежал мешок с провизией и большая корзина, из которой доносилось квохтанье куриц. Вдова же сразу метнулась к костру и на скорую руку сготовила густую похлебку из бычьих потрохов. Это, пожалуй, оказалось единственным за день приятным моментом: вдовушкина стряпня ему определенно нравилась. Будто пытаясь нагнать потерянные утренние часы, сразу после еды Рид начала раздавать указания с удвоенным рвением. До вечера Бутч успел сколотить козлы из старых уцелевших досок и напилить новых. Это называлось "лаги" и ставить их предстояло на ребро, крепя к фундаменту. Позже на них лягут половицы. Доски эти были примерно на фут больше нужной длины и вдова, отмеряя лишнее с помощью тонкой веревки, делала на дереве пометки угольком, а Бутч пилил и пилил. За ужином после этого пальцы еле удерживали ложку. А ведь он не сделал и половины! Наутро казалось, что правой руки у него нет вовсе. Распиленные лаги они таскали внутрь, ставили с шагом фута в три. Бутч подбивал легким деревянным молотком, чтоб входили в пазы до упора. — Какого черта?! — воскликнула вдруг вдова, подняла раскрасневшееся лицо в ореоле выбившихся из косы невесомых кудрей. Бутч выпрямился тоже, недовольно рявкнул: — Какого черта — что? — У меня доска короче положенного, — прошипела она. — Как это понимать?! Он начал закипать. Успеет или нет эта ведьма выстрелить, если он сейчас кинется к ее горлу? Всего пара ярдов. Шея у вдовы такая хрупкая. — Я пилил по метке, — процедил Бутч сквозь зубы. Нет, не успеет — эти два ярда заполнены проложенными лагами, а чертова нога не позволит оттолкнуться достаточно сильно, чтобы преодолеть препятствие одним прыжком. — У тебя в глазах двоилось? По какой метке? Тут двух дюймов не хватает. Качнувшись с пятки на мысок в попытке усмирить клокочущую ярость, он прошел вдоль доски, в другой ее конец, склонился вперед, уперевшись ладонью в стену. Хмыкнул. — В глазах, кажись, двоило у тебя, молодая вдова. Я отсюда вижу след угля. Кавалерийским шагом промаршировав к стене, она недоумевающе уставилась на остатки черной полоски. Моргнула. — Этого не может быть. Сунув руку в карман фартука, достала спутанный комок, разобрала нетерпеливо пальцами. Веревка, которой она отмеряла лишний фут, посередине была слабо скручена и заметно истончилась, удлинившись от постоянного натяжения. Бутч видел, как наливаются краснотой ее маленькие ушки и упивался этим прекрасным зрелищем. Застыв на несколько мгновений, она беспомощно смотрела себе в руки, потом бросила веревку наземь, подняла пылающее лицо. — Я прошу прощения. Это действительно моя вина, — отвернулась, пряча взгляд. — Бракованные установим вокруг очага, придется их еще немного укоротить. Бутч нахмурился. Извинений он не ожидал и слегка растерялся. Даже злое торжество неожиданно быстро потеряло вкус. Вдова засуетилась, шурша юбками, отрезала кусок хорошей, крепкой веревки. Им повезло, что они не успели напилить все. Им? Нет, ему — потому что пришлось бы делать всю работу заново. Отобрав еще четыре бракованные лаги, вдова снова взяла в пальцы уголек, а Бутч встал с пилой к козлам. Работали молча и слаженно, будто, выплеснув часть яда, обоим стало легче дышать. Всадника увидел востроглазый заморыш. Он развлекал себя тем, что бросал камни в ползущего скорпиона и лицом стоял как раз к дороге. Прервав свое занятие, обеспокоенно протянул: — Ма-ам, к нам кто-то едет. Бутч поднял голову от пилы. Мерной рысью вдали пылила гнедая лошадь, но мужчину, молодцевато сидящего в седле, разглядеть из-за расстояния было сложно. Вдова бросила свой уголек, прислонила руку козырьком ко лбу, чертыхнувшись, обернулась к Бутчу. — Лезь в палатку и не высовывайся. Помни, пока ты считаешься мертвецом, кроме моей винтовки тебе ничто не угрожает. Оставив инструмент, Бутч скрылся за белым пологом, а, заслышав голоса, чуть сдвинул ткань, открывая себе обзор. К костру, у которого вдова громыхала сковородками, приблизилась тонконогая кобылка, мужчина в седле коснулся шляпы в приветствии: — Мэм. На шерстяной ткани пиджака Бутч заметил значок и обмер: неужели кто-то прознал? Оглядел быстро внутренности палатки, пытаясь угадать, где спрятан револьвер, снова припал лицом к тонкой щели между полотнами, забывая дышать. — Доброго дня, — поднялась вдова, оставив в покое грязную посуду. — Я могу вам чем-то помочь? — Простите, что я так по-свойски. Видел вас вчера в городе, хотел представиться, но вы так быстро уехали, — он сверкнул зубами. — Я в Колби по назначению... — Вас взяли на место моего мужа, — перебила Рид, вытирая руки об фартук. Лицо ее было напряжено. — Да. Шон Хиггинс. Он снова коснулся шляпы. — Мое имя, полагаю, вам известно. У вас ко мне какое-то дело, мистер Хиггинс? — Я направляюсь на ранчо Сильвер Гроув. С утра мне не довелось позавтракать, вы не напоите меня кофе? Мягко улыбаясь, он кивнул на кофейник, скучающий возле потухшего костра на плоском камне. Бутч, осознав, что тот явился не по его душу, задышал ровнее и оценивающе оглядел рейнджера с головы до ног. Моложе самого Бутча лет на пять, тот был подтянут, широкоплеч и светловолос, конская справа под ним новехонько поскрипывала, сапоги начищены, аж слепит. Бабы таких любят. Бутч перевел любопытный взгляд на вдову: как она? — впечатлена? — Сожалею, сэр, — холодно отчеканила Рид. — Сами сидим без кофе. Вчера в городе так замоталась со всеми этими стройматериалами, что совсем забыла купить. — Вы одна здесь? — он цепко обозрел ферму, козлы с валяющейся рядом пилой, пустые стены. Бутч на секунду отстранился. — С сыном. Наемный работник, который помогает мне, сейчас охотится. И со мной винтовка, так что нет, я не одна. Да и чего мне бояться? Здесь тихо. И у нас теперь есть защита. Она кивнула этому Хиггинсу и дернула уголком рта, что должно было обозначать улыбку. Тут же добавила: — До Сильвер Гроув путь неблизкий, если хотите обернуться туда и обратно до темноты, вам лучше поспешить. Рейджер, снова показав зубы, склонил голову, произнес: — Мое почтение, миссис Рид. Развернув лошадь, пустил ее крупной рысью, демонстрируя неплохую посадку в седле. А поводья держал одной рукой, уперев другую в бедро. Шут. Не дожидаясь оклика, Бутч выбрался из душной палатки, насмешливо глядя на вдову. — Вечером поставь сынка в дозор и жди его в гости. Она нахмурилась, заправила за ухо выбившуюся прядь волос, оставив на тонком хрящике черный угольный мазок. — Он может поехать старой дорогой. Бутч изогнул бровь. — Держу пари, он поедет этой. — У тебя нет и медяка на пари, Бутч. За работу и поменьше болтай. После полудня Бутч понял, что в этом монотонном пилении есть своя прелесть, воспитание истино христианского смирения. Будь он монахом — познал бы просветление и непременно очистился бы душой. А потом один из отпиленных брусков угодил ему по больной ноге, углом прямо в трудно заживающую рану. Бутч зашипел, выругался сквозь зубы и решил, что больше всего на свете ненавидит пилить. На дневном перекусе он никак не мог устроиться, чтобы голень не дергало болью и вовсю клял вдову с ее строительством. Мысленно, конечно — с винтовкой та все еще не расставалась ни на миг. Но, заметив на углях кофейник, не удержался от колкости: — Разве у нас есть кофе? Я думал, кончился. Рид глянула сердито, исподлобья, сжала плотнее губы. Уединившись в нужнике, Бутч задрал штанину. Нога покраснела еще сильнее, а затянувшаяся полоса еще больше опухла, выпятилась вперед. Он смотрел на нее в отчаянии, не желая верить, что стало хуже. Нет, просто тут темно, вот и кажется краснота ярче, а опухоль сильнее. Перед глазами тут же возник образ старой знакомой с рыжими волосами, и Бутч яростно потер лицо ладонями, пытаясь отогнать его. Даже начал работать усерднее, чтобы не допустить и мысли... С удвоенным рвением вбивая лаги в подготовленные для них расщелины фундамента, он вдруг услышал голос вдовы. — Дэнни, поди посмотри за дорогой. Если кто появится, бегом сюда. Не разгибая спины, Бутч глянул через плечо. Надо ж, послушалась его. Заморыш, преисполнившийся важности от возложенной на него миссии, понесся с боевым индейским кличем к дороге. Вовремя. Гость появился очень скоро, а ведь им оставалось заполнить лагами меньше двух ярдов. На предупреждающий окрик сына вдова отряхнула фартук и пригладила волосы. — Закончи тут сам. Как же. Нашла дурака. Но ей кивнул, а что еще оставалось? Вдова, подобрав юбки, зашагала к дверному проему через уже установленные деревянные ребра, придерживая болтающуюся за плечом винтовку. Бутч осторожно выглянул в окно. Рейнджер слегка запылился от долгой дороги, но выглядел все еще щегольски. — Мистер Хиггинс? Тот с довольной физиономией подъехал ближе. — Простите мою навязчивость, мэм, я отниму у вас не больше минуты, — оперся на луку седла, заговорщицки произнес: — На ранчо я вспомнил, что у вас нет кофе, ну и выкупил немного у хозяйки. Жестом фокусника рейнджер извлек из седельной сумки холщовый мешок. Ну "немного", это он, конечно, приврал: мешок тянул не меньше чем на фунт, а то и полтора. Растерявшаяся вдова отступила, начала что-то мычать, отнекиваясь, потом сдалась-таки. — Подождите, сэр, я сейчас верну вам деньги. Сколько вы заплатили миссис Уилсон? — О, простите, я очень спешу, — сверкая улыбкой, рейнджер развернул лошадь. — Вернете, когда будете в городе! Перехватил рукой повод, стегнул по гнедому крупу. Вот же хитрый лис — авансом получил право на свидание. Бутч надвинул шляпу на лоб и не спеша спустился по мосткам. Услыхав его шаги, вдова оглянулась. Лицо ее выразило недовольство, а горловину подаренного мешка она стиснула, будто это была шея нового рейнджера. Или его. — Что ты тут забыл? Он дернул плечом, давя усмешку, развел руки в стороны. — Я так понял, строительство мы закончили и мои услуги тебе больше не нужны. Вдова недоумевающе хлопнула глазами. — Откуда подобное предположение? — Ну, так все идет к тому, что ты скоро бросишь эту халупу и переедешь в город, перестав зваться вдовой. Зачем тогда напрягаться? Сначала казалось, на его издевательскую остроту Рид вспыхнет спичкой, но она неожиданно хмыкнула в ответ. — Была я мужней женой, хватит с меня. Так что рано ты отложил молоток. Она бросила мешок с кофейными зернами к обложенному камнями кострищу, а Бутч, оглядев его, лукаво заметил: — Ну, теперь не пропадем. Если он поедет мимо еще раз, может, попробуешь сказать, что прогулялась бы с ним, да дряхлый мерин захромал? Он тебе вмиг новую лошадь притащит. — Еще одно слово, Бутч... И часть тебя превратится в одно весьма аппетитное блюдо ковбойской кухни, — дуло винтовки угрожающе опустилось прицелом ниже живота. — Его обычно готовят в период кастрации бычков, и называют очень поэтично — "Горные устрицы". Хочешь попробовать? Бутч не захотел. Удивительно, но они закончили класть лаги как раз до ужина, а на следующий день покрыли половицами почти весь пол. Бутч таскал и укладывал доски, заморыш подносил гвозди, а вдова звонко вколачивала их молотком. Получалось у нее на редкость паршиво, и через полгода, если не раньше, пол обязательно начнет скрипеть, но Бутч предусмотрительно помалкивал: не ровен час заставит занять ее место. Это определенно легче чем топать туда сюда с длиннющими досками на плече, да из-за ноги Бутч не мог толком опускаться и вставать, а ползать на четвереньках с молотком в зубах было бы слишком унизительно. На ужин было карри с курятиной. Птицы нестись в таких условиях отказывались, так что одна из трех днем лишилась головы. И чего старшему Риду дома не сиделось? Кормят вкусно, жена — баба ладная. Сынок, правда, подвел, уж больно хлипкий. Ну так это пока... Вырастет, вытянется, силы наберет. А законника все к индейцам, да к индейцам несло. Может, он себе там темноглазую зазнобу в мокасинах завел? Бутч даже жевать перестал. А ведь верно! Другого объяснения он не видел. И почему-то за вдову ему даже обидно стало. Примотав его к дереву, Рид собрала в небольшую кадушку мыло, какие-то щетки, стопку свежего белья и удалилась к реке. Уже успело стемнеть и свет костра слепил, погружая все что находилось дальше светового круга в полный мрак, поэтому разглядеть вдову у воды не представлялось возможным. Заморыш, подкидывающий в костер обломки досок, смотрел сердито, строгая какую-то палку ножом. Понимал уже. Бутч на нож покосился и отвернулся от реки. Вернулась она в другом платье и с влажными волосами, устроилась на бревне у костра. Не обращая внимания на Бутча, подкинула в огонь несколько расщепленных досок и принялась причесываться. Проводила раз-другой острозубым гребнем и замирала, задумавшись, а уголки губ так и подрагивали, будто она о чем приятном размышляет. И снова, и снова. Волосы длинные, густые, тянулись вслед — она их второй рукой перехватывала, усмиряя, и пряди покорно ложились мягкой волной, льнули к открытой шее, к груди. Просыхая, они начали пушиться, поднимались упруго у висков. Глаза, обращенные к пламени, блестели, казались больше, глубже, темнее. На мгновение отстраняясь от жара пламени, чтобы вдохнуть прохладного воздуха, вдова перекидывала всю копну на другое плечо, и волосы струились, переливались бликами. Хороша кобылка. Но с норовом, подойдешь чуть ближе — лягнет. Себя причесала, взялась за его, Бутча, кольт: осмотрев, не торопясь почистила, огладила темный ствол ловкой рукой. Бутч бы тоже не отказался, кабы его таким движением приласкали. Во сне он слышал паровозные свистки на станции в Колби. Преисполнившись желания покинуть ненавистный город, ему удалось тайком забраться в грузовой вагон. Машинист дал сигнал — состав дернуло, качнуло. От набранной скорости внутрь проник сквозняк и Бутч попытался сдвинуть тяжеленные ящики, чтобы загородить щель. Один из них грузно свалился на пол, раскатив по доскам крупные блестящие камни. Его, Бутча, серебро! Он сшиб крышку еще одного ящика. И соседнего. Везде серебро, полный вагон, а, может, и не один. Значит, из реки его все же подняли, и какой-то умник в Колби решил прикарманить себе чужую собственность. Черта с два! Бутч лег животом на пол, перебирая рассыпаные самородки. Как только поезд отойдет подальше, он залезет через тендер к машинистам и вышвырнет их на полном ходу, заново отвоевав утеряное было богатство. Вжимаясь щекой в теплое дерево пола, он зажмурился от ярких перспектив, оглаживая пальцами особо крупный кусок. Тот почему-то был непривычно ровным, почти шелковым, и настолько горячим, что Бутч удивленно распахнул глаза. Под его ладонью покоилась тяжелая женская грудь. Обнаженная, налитая, со стоячим розовым соском. Ее обладательница лежала на спине, зарывшись откинутой рукой в пышную гущу волос. Лицо отвернуто, да и в полумраке много ли разглядишь? Так даже лучше — его физиономию тоже не особо видно, не испугается. Бутч сжал пальцы, сминая мягкую плоть и получил в ответ тихий довольный стон. Осторожно придвинувшись, он зарылся носом в живую волну кудрей, вдыхая аромат полынной горечи, просунул руку девице под спину, подгреб к себе податливое тело. Отзываясь, та обхватила стройной ногой бедро, притянула к груди его голову. Горячая, ждущая, мягкая вся. Бутч навалился сверху, поймал губами сосок, метнулся выше, к шее, одновременно пытаясь дрожащими пальцами совладать с брючными пуговицами. Она выгнулась навстречу, куснула за ухо, ожгла жарким дыханием щеку. Освободив себя, Бутч нетерпеливо дернулся вперед, до упора вжимаясь меж распахнутых бедер — поскорее утолить тягучее желание, и едва не застонал, совсем подминая девицу под себя. Вцепившись пальцами в его плечи, та тихо ахнула, зашептала что-то, он не разобрал — уже ничего не слышал. Она отстранилась, облизнув губы, ее истомленное лицо оказалось совсем близко и Бутч, наконец, разглядел, что бесстыдно жалась к нему, раскинув ноги, молодая вдова Дэна Рида. И тут же вокруг посветлело. Начал таять, растворяться вагон, ящики с серебром, Рид... Он цеплялся до последнего, желая удержать ее в своих руках, но неведомая сила безжалостно вытолкнула его из сна. Медленно приоткрыв глаза, Бутч прижался затылком к шершавому стволу дерева, пытаясь выровнять дыхание. Зажмурился. Сердце колотило невпопад, в паху ныло и тянуло. Поерзав, он подтянул к себе ногу, согнув ее в колене. Предмет его ночных грез как раз выплыл из палатки, вгоняя шпильки в аккуратно собраные волосы. Хорошо, что она развязывала его после приготовления завтрака: к тому времени утреннее напряжение в брюках уляжется и она ничего не заметит.