505

— Перестань нести хуйню, — раздраженно просит Шигараки, — ты старше чем я, в конце концов. Даби сует руки в карманы своих черных бесформенных штанов, зажимая сигарету между двумя рядами зубов и чуть перекатывая ее справа налево. Отталкивается бедрами от стены, на которую с секунду назад был облокочен. Медленно крутит шею по кругу, разминая затекшие мышцы. Сухожилия под ожогами ходят ходуном. — Сука, — выругивается Тодороки, — почему все, что я говорю — хуйня, ну? Томура ухахатывается и потягивает через трубочку из своего стеклянного стакана, придерживая его тремя тонкими пальцами и топорща средний и маленький подальше от предмета. Не хотелось бы стереть посуду и намочить джинсы. Оно, конечно, на черном не видно, но липнуть будет точно. — Как хорошо, что ты это признал. Знаешь, принятие — первый шаг к избавлению. — Я тут тебе комплименты делаю, а ты со мной так, — наигранно раздосадовано тянет Тойя, — ты это специально? Томура пожимает плечами. — Не терплю ложь, знаешь. Вообще, Шигараки был не из тех, кто когда-либо придерживается общепринятых стандартов красоты. Общепринятых стандартов в целом. Это все просто не интересовало его, но он был уверен, что его нельзя назвать красивым. Люди шарахались от лидера, что сказать. По нему было заметно, что он злодей. В баре полу-тусклое освещение: работают только висящие над столиками и стойкой вытянутые круглые лампы, держащиеся на длинной леске. — Как ты понимаешь, «симпатичный» человек или нет? Томура в тупике. А действительно, как? Просто знает и все. Имеет твердую уверенность, вроде «хорошо и плохо», базовой установки, которая закладывается еще в детстве. — Приятные черты лица, атлетичное телосложение… Не знаю я, — сдается он, — это не было очень важной частью моей жизни, если ты не заметил. Так что я не особо размышлял на данную тему. — немного раздраженно отвечает Тенко, — А ты? У Тойи было много времени подумать. Да, Шигараки с детства был занят становлением приемником Все За Одного, но Тодороки до вступления в лигу ничем преступным не занимался. То есть, почти не чем, скорее вел разгульный образ жизни с мелкими нелегальными действиями. Он умер в одиннадцать, и сейчас ему двадцать три, жизнь в отдельности от родителей предполагает новые знакомства и связи. Иногда половые. Поэтому у Даби имелось определенное понятие красоты, он знал, что ему нравится. — Ну в общем, — говорит Тойя, — на симпатичных людей приятно смотреть. К ним тянет. — Шигараки усмехается: насчет первого он не уверен, но к нему уж точно не тянет, — Хочется все разглядывать и разглядывать. Можно даже влюбиться из-за внешности, несмотря на хреновый характер. — М, — неопределенно выдает Томура. Было ли ему когда-нибудь приятно смотреть на людей? Он обязательно задумается об этом при встрече с кем-то из лиги сегодня вечером. — Я думал, ты скажешь, что это глупо. — Что? — Томура вернулся обратно из своих мыслей. — Любить только за внешние качества. — Я не очень хорош в этой теме. Шигараки опирает шею на левую руку. Как же хорошо расслабить пальцы. И морщит губы. Нужно снова взять у Тоги гигиеничку; он чувствует, что кожа сходит с него, как со змеи. Легким движением кисти Томура посылает стакан к другому краю стола. Курогири обычно наливает, но сейчас он куда-то запропастился. Очевидно, напрашивается вопрос о «ты когда-нибудь любил?». — Когда мне было шестнадцать, я первый раз попал в клуб. Был со своей компанией таких же беспризорных тинейджеров. Там было много людей, девушек, в частности. Мы приглашали танцевать только симпатичных. Не знаю, почему. — Здесь тоже можно танцевать. — А, — замялся Тойя, — ну да, — он ведь говорил совсем не об этом. — Хочешь?.. — Я не умею, — пожимает плечами Томура. — Какой у тебя пробел в социальных навыках, — наигранно поражается Тодороки, — просто ужас. Как ты дожил до своих лет? — С горем пополам, — угрюмо отвечает лидер, — ты вообще не целиком дожил, так что молчи. — У тебя тоже есть шрамы. — Такие большие только на сердце. — У тебя же нет сердца. — А, точно. Шигараки делает глоток воздуха. Как раздражающе. — Так мы потанцуем? — Нет. — Да почему?! — У меня недостаточно алкоголя в крови для такого. Но он уже много выпил. Количество сакэ, нужное для опьянения, резко падает, если масса тела маленькая. А Томура довольно худой. Момент, когда в пространстве не остается пустого места от серен, теряется бесследно. Они звучат естественно через призму приглушенного алкоголем восприятия. Кто-то хватает кого-то за предплечье. «Отключай пейджер», — перекрикивает Томура, подвергая распаду свой телефон, — «В тачку. Бегом!». Они мгновенно оказываются в машине, и никто не скажет, была это причуда Курогири или выработанный телом адреналин. Тога и Спиннер уже там. На переднем сиденье еще кто-то. Ну улице темно. В ушах режет писк мигалок от полицейских машин. Очевидно, их раскрыли. Машина рвется по незнакомым переулкам мимо светящихся вывесок и зданий, когда Курогири говорит, что «они найдут ному», и Шигараки командует Даби: «взрывай». Он что-то шепчет. Через секунду слышится взрыв. Атомные бомбы. Они подчиняются его голосу. Томура мельком тянется к шее. Даби удачно перехватывает его под внутреннюю сторону запястья, так что Шигараки приходится экстренно оттопыривать подушечки пальцев в верх. — Такую хуйню сейчас сделал, — комментирует он. — Ты мне нравишься, Тенко, — резко признается Даби, — блять, как сильно. Понимаешь? «Понимает»? Томура в жизни никогда не знал, что это такое. Люди вроде как начинают встречаться, когда нравятся, потом женятся, заводят детей. А с ними так не сработает. Что же это такое? Что за день сегодня! С самого утра Тойя несет бред сивой кобылы. С самого утра Шимура ищет свое екающее сердце. — Ты сдохнешь, если продолжишь держаться со мной за руки. — Я сдохну, если не подержу тебя за руки прямо сейчас, — упрямо перефразирует Тодороки. Что тебе от меня надо, а? — Что тебе от меня надо, а? — нервно выпаливает первое попавшееся Томура, обернувшись к Тойе. — Я хочу тебя поцеловать. Хочу трогать твои волосы. Бля-ять, — скулит он, — И руки, полностью. Хочу запрокинуть твои ноги себе на плечи. Хочу, чтобы ты сделал со мной что угодно. Хочу, чтобы ты стонал… — Это необдуманные желания, — прерывает Шигараки, — заметь, в прошлый раз необдуманность ни к чему тебя не привела. И я уже говорил. Не люблю, когда меня трогают. Даби не расстраивается, но злится. — Какой ты дотошный со своей это осознанностью, боже. Можно хоть на секунду это отбросить, нет?! — Куда мы едем? — спрашивает Томура у Курогири. — Нам нужно где-то переждать пару часов, пока ВЗО скинет нам координаты нового убежища. Шигараки Томура, это было легко предугадать. — О, о! Я знаю одно место! — подает голос Химико, — Там темно и много ма-альчиков! И нас никто не узнает! — М. — Ну поехали, поехали! Герои такого не предскажут, правда! Тога наклоняется к Курогири, не забывая «случайно» выставить вперед свой кинжалик, и диктует к данные для навигатора. Шигараки косит взгляд на Спиннера . — Высунься и достань бутылки из кузова. Будем праздновать наш грандиозный побег. — Это ты так шифруешь «я хочу напиться, потому что Даби снова «сказал хуйню» и я не знаю, как с этим жить»? — Это я так шифрую «завали ебало и пей, выродок», — поправляет Томура, передавая бутылку Химико. Даби хмыкает и приставляется к горлышку. Ему всегда было легко абстрагироваться от ситуации. А ночь обещает быть интересной. За полчаса пути все успевают напиться. Химико вылезает в окно на половину и размахивает своим снятым из-за жары свитером, предвкушая тусовку. Магне потакает ей, не совсем верно выкрикивая слова музыки с радио. Курогири сохраняет спокойствие. Пара человек впереди пьяно заливаются алкоголем, а Томура смеется с шутки Даби. — С тобой приятно общаться, когда ты выпивший, — подмечает Тодороки, — У кого-нить есть сигареты? — Я пьяный в стельку, Даби, о чем ты вообще? — ухахатывается Шигараки. — Глянь, ну почему Тога снимает рубашку? — А ты не взяла остальным одежды? Тип маскировка, все такое? — спрашивает Даби. — Держите, Томура Шигараки, — говорит Курогири, — тут сменная одежда на всех, нам не нужно выделяться. — Даби, если ты наденешь футболку себе на голову, то возможно будешь выглядеть не так убого. Но я в этом не уверен, — гогочет Мускул. — Ага. Это шутка о том, что мое лицо нельзя замаскировать? Шигараки опять смеется, но потом серьезным голосом добавляет: — Возьмите все, мы едем не веселиться, а прятаться, многие герои не знают нас в лицо и помнят только костюмы, так будет безопасней. Томура умалчивает о том, что если не его, то Даби узнают и в любой другой одежде. Слишком примечательная внешность. Он снимает толстовку, и ее место занимает свободная черная рубашка с красными цветами. Переодеваться в машине с кучей народа не неловко, но физически неудобно, Томура умудряется задеть локтем Спиннера, который развалился, занимая добрую половину сиденья и, кажется, уже вырубился, и Даби, который только хмыкает и переводит на него взгляд. Рубашка имеет весьма труднозастёгиваемые пуговицы, поэтому Шигараки бросает пару верхних и одну нижнюю: выглядит нормально, даже приемлемо. Дальше в ход идут белые брюки, с ними дела обстоят гораздо сложнее, потому что приходится привстать, уперевшись коленями в спинку впереди, и Даби делает крутой поворот головой, отворачиваясь к окну. Машина сбавляет темп, заезжая во дворы, и Тойя шепчет Шимуре, когда заканчивает с ремнем: «Скажи, Курогири мог подшутить надо мной?», потому что он теперь в черной водолазке с горлом и маленькими полосочками. «Я так не думаю», — отвечает Томура, наклоняясь к коленям Тодороки, чтобы просунуть руку между ними и достать с коврика черные ботинки. — Блядское блядство! — тихо выругивается Даби, когда у него перехватывает дыхание. Шигараки такой прекрасный. Тойя пьяно запускает пальцы ему в волосы, чтобы надавить, заставляя опуститься ниже. К его удивлению, Томура поддается, и одна его рука остается висеть между колен, а вторая — опирается на тодороковскую ногу локтем, обхватив выше колена. Он почти лежит и поворачивает лицо на Даби. И смотрится охренительно. И своими темно-красными глазами выжигает всю душу. Тойя медленно задирает свой подбородок вверх. Авто паркуется у входа. Шигараки легко натягивает ботинки, просто заправляя шнурки, и вылезает и на улицу. Тодороки больно толкает Спиннера и выходит за ним. Небо выглядит очень черным, звезд нет. Тога прыгает от нетерпения, поджимая ноги, и сумбурно озвучивает свои планы. Корогири открывает дверь под вывеской «Синдзюку» и уплывает внутрь, оставляя проход остальным. Даби хмурится. Вряд ли герои станут искать их в гей-баре. Очень вряд ли. Сначала нужно спуститься по узкой дорожке ступенек в бывшее подвальное помещение, потом попытаться не потерять всех в огромном темном, изредка освещаемом разноцветными всплесками света пространстве. И наконец — понять, что так не получится. Шигараки хватает Даби за рукав, смешиваясь с толпой танцующих людей. Им нужно переждать пару часов, так? Значит, через два часа Томура будет у выхода. — …клубничный. — слышит отрывок фразы Тойя. — Что ты будешь пить? — Чахаи. — Ясно. Мне сакэ. В бутылке. Бармен, одетый в некомфортно открытую для глаз яркую майку, воодушевленно кивает, чуть отходя, и принимается за работу. — Ты хотел что-то сделать со мной, пока мы парковались, — замечает Шигараки. И что на это ответить. Да, возможно, он отодрал бы Томуру, если бы машина не остановилась. — Хотел, — соглашается Даби. Лидер неудовлетворенно отводит глаза и кривит губы. Потом, он резко встает и уходит от бара, еле протискиваясь, к свободному столу у стены, с двух сторон обставленного длинными диванами. — Конечно, Томура, я принесу твой чахаи, хорошо, что ты вежливо попросил, — кричит Тойя вслед. — Блять. — Это твой парень, да? Вы с ним поссорились? — спрашивает улыбчивый бармен, ставя два стакана перед Тодороки, — Тут самое простое лекарство — ему просто надо вдуть, поверь. Теперь морщится Даби. Вау. А он ведь совсем забыл о его существовании. Неприятно. Он бы не хотел, чтобы кто-то говорил так о Шигараки. Томура не течная сучка, чтобы взять его и выебать. — О, дело говоришь, дружок, — поддакивает бородатый мужчина из компании справа, — действенный метод! Тойя ничего не отвечает, берет напитки и уходит, разливая один из них на половину (благо не Тенко) (благо не на себя). Томура сидит, облокотившись на локоть и закинув лодыжку на колено, и разглядывает ламинированное карточное меню. Выглядит весьма равнодушно. Тодороки ставит стакан перед ним, многозначительно прочищая горло, и плюхается возле. Закидывает руку на спинку дивана. Мягко и вельветово. — Не будь такой истеричкой, а, — просит Даби. — Не будь таким мудаком, а не то я уничтожу тебя, а, — парирует Шигараки. — Да ладно тебе, — говорит Тойя, делая первый глоток, — ты первый начал. Алкоголь льется по гортани. Даби пил, пока они добирались, все это уже не такое резкое на вкус. — Что начал? Томура подвигает к себе свой стакан и зубочисткой накалывает ягоду из него, а затем кладет ее в рот. Сладко и приятно. — Быть мудаком. Шигараки вопросительно поднимает светлую бровь. С чего это. Музыка долбит из колонок очень громко, однако они сидят в отдалении, слышать друг друга можно. — Ты лег ко мне на колени. Как это трактовать? Тенко пожимает плечами. Вопрос в лоб? Хорошо. — Мне нужно было достать обувь. Не придумывай себе. Может он и расслабился, когда Тодороки зарылся рукой его волосы. Но только если чуть-чуть. И он бы больше не встал. — И тебе совсем не хотелось лечь, да? — улыбается Даби. Нет. — Да. Тойя проводит рукой по своим волосам, смеется и щурит глаза на лидера. — Ты такой пиздабол. — Да заткнись, —огрызается Шигараки, — это лучше твоей уебанской прямолинейности. Мог бы сделать вид, что ничего не было. Из уважения ко мне, знаешь. Он не был хорош в разговорах, и что это вообще такое. Тенко нервно чешет шею и выпивает свой напиток без трубочки. Даби молчит. Что тут еще сказать. Иногда сложно выйти на контакт.  — Если ты надеешься на что-то со мной, то у меня для тебя плохие новости. Ничего не будет. Можешь уже успокоиться. Ай. — Ай. — Ты считаешь, — говорит Шигараки, — я понятия не имею, о чем ты думаешь. Это не так. Я знаю, чего ты хочешь. Люди танцуют. Кто-то жадно целуется прямо на танцполе. Музыка бьется о стены. — Давай ты не будешь решать за меня, что я хочу, а? — зло бросает Тойя. Он. Ничего. О нем. Не. Знает. И никогда не будет в праве его понять. Так что же это за слова? В голове неразборный бардак. Если он развернет его к стене и толкнется, Шимура прогнется в спине? Или нет. — Знаешь, есть множество способов понять, о чем человек думает. Твое поведение, жестикуляция. Твой взгляд. Даби наклоняется вперед, зажимая Томуру. Он блятски охуенный. Говорит своим заигрывающе-обесценивающим голосом. Ему идет эта длина. Он накалывает последнюю ягоду зубочисткой и съедает ее. А потом его губы снова растягиваются в острой улыбке. — И что ты видишь в моих глазах? Он точно готов на преступление. Тенко скалится во все тридцать два вместо ответа. Звуки становятся тише. Тонкое запястье перехватывается широкой ладонью. Пальцы машинально подгибаются. И может, тот парнишка у барной стойки и был прав, и Томуру просто следует как следует трахнуть. Даби резко хватает Шигараки за шкирку. Заставляет подняться с дивана силой. — Какого хуя?! — возмущается лидер. Но Тойя не отвечает. Тянет за собой упирающегося изо всех сил Томуру, закрыв рот на замок, выбросив ключи еще минуту назад. Они ему больше не нужны. И он был прав. Не все можно решить словами. Во второй раз пробираться через толпу уже не так сложно. Даби приноровился лавировать среди дрыгающихся в такт музыки рук и ног, но Шимура пару раз задел людей. Все происходит очень быстро. Огни освещают скривленное лицо Тенко, синева в кругах под глазами кажется фиолетовой под красным прожектором, а потом почти зеленой. Тодороки доходит до туалета и расталкивает длинную очередь, вызывая недовольные возгласы. Шимура отчаянно цепляется за кисть его руки. — Да что ты, блять, делаешь?! — кричит он, когда Даби захлопывает серую дверь кабинки и прикладывает Томуру лицом к пластиковой перегородке. Шигараки инерционно выставляет руки вперед, но когда удара избежать не удается, неудобно поджимает все пальцы к ладони, чтобы ничего не разрушить. — Да ты охуел, — скрипит зубами лидер. Когда Тойя вплотную пристраивается к нему сзади, не оставляя пространства, Томура успевает испуганно коротко вдохнуть и выдыхает через рот. Даби толкается бедрами вперед, и Шигараки приходится прижаться к стене сильнее. Тодороки спускает его штаны вместе с бельем, на несколько секунд отстраняясь, но Шигараки слишком в замешательстве, чтобы двинуться с места. Он чувствует холод. Даби липко целует в расчесанную шею. Томура хаотично ведет плечами и уголки губ тянутся вниз. Так гадко. — Тойя, не надо, — осипше просит Тенко. Как ломает. Ощущает себя очень голым и пристыженным, коленка сгибается чужой рукой и запрокидывается выше. Таз отставляется назад. От него никуда не сбежать, Шигараки сжимает веки и крючит пальцы. Вокруг тусклое освещение, но все хорошо видно. — Пожалуйста, пожалуйста, — щебечет Шимура. Тойя вставляет член в анус Томуры, мнет яйца. Раздается тихо-рваное «аах», похожее на скулеж. Он утыкается головой в свои скрюченные на перегородке кисти. Вверх-вниз, вверх-вниз. Грудь щемит. Сзади скользко, но Шигараки старается не думать об этом. И он точно чувствует, как Даби вглядывается в его спину и тяжело дышит. Никогда не закрываться от него? — Дыши глубже, — глухо доносится из-за спины. Томура вспоминает, как летом они сидели на доходной лавке и курили. Это правда было с ним? Это все еще происходит с ним? Даби частично думает не о Шигараки, он постоянно возвращается в свое прошлое, где он всегда блондинистый и плачущий. И не важно, сколько времени прошло: сорок пять часов или двенадцать лет; ничто не стало новым. В его воображении Томура лежит на бежевых простынях, повернувшись к нему лицом и уложив руки между подогнутыми коленями, чтобы случайно ничего не коснуться. — Стой! Пожалуйста, остановись хоть на секунду. Секунду. Но чего Шигараки ожидал, смотря на Даби Так? Это полностью его вина. Он на миг задумывается, что, возможно, все еще обожает Тойю. Даже когда его кисти сжимаются у него на шее. И когда сзади печет. И это отвратительно до блевотины. Или, обожал в последний миг до. Шимура не боится вспышки боли, потому что знает, что она последует за ударом. Он только крепче-крепче сжимает кулаки, при толчке, чтобы рассечь кожу на ладонях. Но страшно все-таки становится, когда Даби вылизывает ему спину. И печет все сильнее. Страшно, когда за зданием даже ночью темные тучи и гремит буря. Когда все приемники отключаются. Когда Томура набирает много воздуха в легкие и выкашливает его обратно. Когда руки тянутся к никогда не заклеенный пластырями шее. И толчки становятся методичными. И Шигараки вдавливает лоб в свои запястья так сильно, как только может. А каждым прикосновением режет, потому что дыхание сбилось. Или всего этого нет. Есть где-то скрип. Глотки кислорода невыверенные, Даби дышит часто. В ушах только звон. Нет-нет, это не страшнее обычного убийства. Лига злодеев делала вещи и по-хуже. Это не страшнее обычного лая собак, потому что Томура ничего не. Чувствует уже. Тойя снова и снова возвращается в свое прошлое, где он мальчик, над которым занесен отцовский кулак, где широкие мускулистые плечи ходят ходуном над объемными ключицами. Он всегда там, и никогда в настоящем, где вместо бархатной кожи — жечь. Томура корячит руки, и Даби распадается на части, когда он плачет. Такое чувство, будто он уже не отдернет голову от панели и как цветок прирастет к ней. Он хотел бы остановиться. Тодороки закрывает глаза. Когда он был маленьким — всегда убирал руки от них слишком рано, срывая сюрприз мамы, которая хотела порадовать нерадивого сына. Он вовсе не изменился. В его голове, Томура смотрит в его лицо и улыбается. И теперь Тодороки заливается спермой, не выходя. Отступает на шаг и натягивает штаны обратно. Шимура попадает на пол. Все равно, что перегородки не цельные. Он сжимает свое лицо и много-много раз вдыхает, но не выдыхает. Подставляет кулак ко лбу, широко открывает рот. Под подошвой становится скользко, потому что из него все еще вытекает. И теперь Шимура заброшено лежит в грязном туалете какого-то бара, а за дверцей шуршат люди, и кто-то стонет. Такого как он больше никто не заслуживает. Даже Даби с его деструктивными наклонностями. У него закрыты глаза, он все слышит этот режущий звук, это чувство за правым легким. Все пятнами. Левая рука не сходит с шеи, просто замертво треморно трясется. Если ногтем провести по металлу, будет примерно так. Но здесь никого кроме него нет. Он всегда один. Почему он всегда один? Если в баре играет бас-гитара и бьют барабаны, значит никакой грозы уже нет. И все, что нужно — это время на использование. Туман встречает его у выхода. Томура опаздывает на две минуты. Тойя не приходит вообще. Шигараки знает: Даби не был первым, кто поступил обреченно. Томура всегда был сам за себя. Герои — зло, но и злодеи тоже, и не понятно где найти белое. Он облокачивается на стекло лбом и из-под полуприкрытых длинными век волосами смотрит на пробегающие мимо здания. Все молчат. В салоне стоит тишина, потому что большая часть компании просто отрубилась от количества выпитого и вытанцеванного. — Нам далеко? — Центр. Но лучше бы не добраться. Это ли то, что Даби имел ввиду, когда говорил, что Тенко нравится ему? Тогда Шигараки никогда никто не нравился. Тогда то, что он чувствовал в ответ не было даже симпатией. Больше нечего придумывать; все так, как есть — омерзительно. Курогири водит машину мягко. Колеса звучат на поворотах совсем немножко. Тога щелкает магнитофон. Ползунок на спидометре то поднимается, то опускается. Томуре нужны его руки. Они в багажнике в квадратном серебристом чемодане. Он хочет чувствовать это на своем лице и в своих волосах. На дорогах пусто. Голова болит от громких звуков и перебежек освещения. Машина проезжает по мосту почти над стадионом с баскетбольной разметкой. Пара человек кидают мяч там. У него такие бирюзовые глаза… Курогири привозит их к высотному зданию возле центра города. Рядом большие торговые центры и толпы людей. Лига заходит со стороны черного входа. Нужно подняться на последний этаж по лестнице. На этот раз все куда презентабельней. Видно, что помещения жилые. Тойя Тодороки — негодяй, спрашивавший, будет ли Томуре легче, и позволявший направлять себя. Шигараки выходит на балкон, под темные небеса и звезды. Даби курит там тяжелые сигареты, облокотившись на ограду и согнув спину. Он равнодушный. Он понимающий. Он омерзительный. Томура выхватывает сигарету из его пальцев, приставляет к измученным губам; Тойя поворачивает голову. И ничего не говорит. Но он всегда говорил. Шутил свои неуместные похабные шутки и заливался смехом. Что же, неужели нельзя сравнить сексуальное насилие и наказание за взгляды с абьюзом? Или это не будет смешно? Или это не будет шуткой? Что. Же. — Без обид, но, — произносит Томура, делая глубокую затяжку, — у меня есть право убить тебя теперь. А желание? Желание есть? — Так давай. Можешь избить меня или раскрошить в пыль. Можешь сжечь меня в огне, будет иронично. Или сдать про-героям. Старателю. Будет тот же эффект. Совсем не весело и угрюмо, но зато на свежем воздухе. Тенко сжимает кулак. Сигарета обжигающая. Она медленно превращается в пепел. Он просто ускорил процесс. Будет ли кожа Даби крошиться так же? Он тоже будет горячим? — Я привык к подобному, знаешь. В этом ничего такого нет. Мне просто казалось, что ты отличаешься. Тойя никогда не признается в том. Ему, возможно, тоже так казалось. Всю его жизнь. Но уже не кажется. И Томура просто озвучил одну из тех вещей, о которых он думал последнее время.                             — Мне нужен Даби-и, где он? — спрашивает Химико, придерживая свои раскрасневшиеся щеки двумя ладошками. — Вышел покурить. Он никогда не чувствовал себя более одиноким, чем сейчас, когда Даби «выходил покурить» и не возвращался. Шаги съедают звуки. Тело потеплевшее, расслаблено ватное. Они могут позволить себе говорить достаточно открыто. Стакан за стаканом, виски по температуре чуть выше комнатной, но очень приятный. Всего этого недостаточно. Нужен тот самый, с которым компания делиться на-ура. И речь не о Спинере и приставочных играх. Тога объясняет Курогири что-то про разрезание рыбы. Не вдоль, а пополам. Они праздничный ужин к переезду готовят? Надо же, почти как семья. Здорово. Томура ступает на деревянный пол босыми ногами. Здесь однозначно лучше, чем в прошлом. Одна половичка скрипит, когда он делает шаг. Уже известно, что руки не дойдут до ее поправки. Свежее черное худи и мокрые после воды волосы — приятно. Блеклые пряди сохнут от корней, и кончики остаются влажными до последнего. Он высунул голову в окно, потому что думал, что свежесть дождя оживит его. Гниющие растения можно исцелить, только если болезнь засела на внешних слоях стебля. Цветы зла гниют изнутри. Шигараки давно уже сгнил. От Тенко Шимуры не осталось ничего. Появляется деструктивная привычка открывать окно на распашку и спать под двумя одеялами. Звуки, идущие с улицы, успокаивают. Отвлекают от того, что ничего уже не исправить. Когда он касается ноги Даби холодными пятками, становится теплее. Никто больше не пытается трогать Шигараки. Может быть, Тодороки думает, что теперь у него нет на это права или что Тенко будет неприятно. Но ему все равно. Уже по-настоящему. Тенко Шимура долго метался, не зная, стоит ли убивать себя до конца. Тодороки Тойя решил этот вопрос своими силами. И наверное, так даже лучше. Потому что испытывать эмоции — совсем не то, что может позволить себе лидер наиизвестнейшей лиги злодеев. В отдалении играет легкая музыка. Арктические обезьяны? У них, вроде, не было ничего спокойного. Это не припев. Шигараки прикрывает глаза. Хорошо. Намокшая ткань на плечах высыхает. В прошлом убежище не было батарей, а здесь есть, хоть место еще и не обжито. К тому же, не подвал, а верхняя комната, может бывший чердак, удачно переделанный в бар. В некоторых комнатах потолок в форме крыши. И все деревянное. Если выглянуть в треугольное окно, то будет слышен шум проезжающих транспортов, хотя здание не находится прямо у дороги. ВЗО посчитал, что обосноваться в центре будет более выигрышным вариантом, потому что это: а) небанальный ход, учитывая их прошлое место пребывания; б) смена обстановки, которая пойдет всем на пользу. И еще была пара хозяйственных вещей, которые из центра осуществлять было легче. Томуре такой расклад очень нравился. Шимура проходит по среднему коридору, выходящему прямо из барной комнаты. В боковых стенах (деревянные балки, как под потолком, только совсем плоские) двери в комнаты. Здесь меньше места, но это не проблема. Когда он поворачивает круглую ручку, происходит маленький щелчок и замок выходит из своего места. Получается увеличивающийся просвет в комнату. Томура возвращается в место, где он может отдохнуть. Даби же никогда не оставлял его. Было бы намного лучше, если бы мир замедлился и все моменты длились дольше. У Тенко есть проблемы. И он не думает, что иметь проблемы — это нормально. Он бы сказал так, если бы его спросили, но он в это не верит. Без света очень трудно. Знать, что ты абсолютный злодей трудно. Не остается ничего, кроме как задизморалить себе еще сильнее, чтобы не чувствовать так остро. Ему не нравится то, что он делает. Какое-то время стоит неподвижно. Морщит растресканные губы. Дергает рукой к прикрытой запутанными волосами шее. Может, он отрастил их именно для этого. И чешет-чешет. — Ты. Как так мог?.. — истерично выплевывает Шигараки. Ответ не интересен — интересен потухлый тембр тодороковского голоса. — Можешь нелюбить меня, но не делай своим врагом. — подает голос Даби, — Я извиняться не буду. Он сидит на расправленной постели, курит дым. Как призрак недвижимый, но неприятный, в своей обычной одежде. А Томура не видит ничего, кроме него. Так хочется стереть в порошок. — На колени. Тойя сползает на дощатку, машинально одергивая штаны в зоне коленей, чтобы они не вытянулись. Бедрами упирается в пятки, скрещивает руки. Совершает круговое движение головой и останавливается, чуть опрокинув ее назад. — Тенко. Не притрагивается к нему. Цепляется ногтями за кожу. — Знаешь, я не хотел. Но все-таки разрывал напополам во всех возможных смыслах под бой гитары, минуту назад целуя как самого прекрасного человека в этом мире. Заставлял истомно дышать. — Я молил тебя остановиться, блять! Кричал так громко, что горло резало, — Шимура кричит и сейчас. — Я хотел… Жалко. Но от чего-то не смог. Продолжал свое дело, наблюдая, как Тенко превращался в одно из разорванных тел. Томура к нему, вплотную. Стоит застывши. Возле Тойи инстинкты воют роем пчел и страшно просят поскорее выбираться. Как известно, на просьбы Шигараки всем насрать. Даби толкает его на себя за бедра, тыкается квадратным подбородком в живот, совсем запрокидывает голову. Выкрашенные волосы плюхаются со лба. Светло-синий взгляд встречается. Там, в радужке, Тенко прижимает к себе Тодороки за волосы. Еще один шаг. И будет обрыв. Бездна. Конец. Тенко много поднадрывно глотал соль, текущую из глаз, и жал, жал к себе Тойю. Он оказался таким, как его отец, как все в мире герои: он не спасал, только делал хуже. — Ты ведь понимаешь, что это уже конец? «Нетнетнет», — бормотал Шимура, находя ладонь Тодороки и переплетая пальцы. Никакой не конец. — Тенко, все. И Даби опускал руки. Сдавался. Он встал. Кисть выскользнула из ладони. Разница в росте поменялась. Тень от желтого света упала на зареванное лицо Шигараки. Утром опухнут щеки. Это конец, да. Томура весь подобрался, когда Тойя поднялся, и обнял себя одной рукой. На шее давно уже проступила кровь, и трогать ее было мокро, но Шимура все равно чесался. — Не уходи. Не все, что было разбито, может быть склеено. Нужно время. Иногда времени недостаточно. — Я ужасно с тобой поступил. Отвратительно. Тебе не противно? Не страшно? Тенко приподнял подбородок и сглотнул. Он сжал губы. — Страшно. Очень. Еще страшнее оставаться одному с этим. Я не хочу что-то решать, не уверен, что смогу выкарабкаться, если начну. Хочу, чтобы кто-нибудь решил, что делать за меня. Просто поговори со мной. О чем угодно. И полежи. И хотя бы сделай вид, что не свалишь потом. А Даби не может. Потому что каждый раз, когда он делает что-то ужасное, ему остается только всеми силами пытаться выбросить из своей жизни все, что будет об этом напоминать. Ведь он никогда не поменяется. И всегда будет белокурым мальчиком, обиженным на отца.