Посмертное желание

Храм Гуаньинь — оскверненный, полуразрушенный и всеми позабытый — надгробием венчал могилу Цзинь Гуанъяо. Несправедливо. Демон мог бы одним щелчком пальцев, одним мысленным повелением восстановить храм и сделать его еще роскошнее и величественнее, чем прежде, если бы захотел. Но он не хотел. Неблагодарное это дело — украшать собственную могилу. Если до его останков больше никому нет дела, так тому и быть. Значит, бывший глава одного из самых богатых орденов не заслужил и такой почести. Цзинь Гуанъяо кинул последний взгляд на руины, под которыми навек было погребено его тело, и исчез. Пришло время нанести визит новому главе. Цзинь Лин, несмотря на позднее время, не спал. Он сидел на коленях перед освещенным свечами алтарем с тремя табличками и самозабвенно, не замечая ничего вокруг, молился. Видно, молился уже долго — Фея дремала у его ног, умостив голову на передних лапах. Цзинь Гуанъяо со стороны не видел имен, высеченных на табличках. Верно, то были имена родителей. Но чье же третье? Впрочем, это неважно. Его интересовал только племянник. Мальчишка, что так легко получил титул, стоивший ему самому долгих лет унижений и рук, обагренных кровью родного отца. А-Лин не был достоин звания главы. Он ничем его не оплатил. Но заплатит сейчас — своей жизнью. Глаза демона полыхнули алым огнем, он сделал шаг из тени… Фея, настороженно поведя ушами, приподняла голову и уставилась прямо на него. В ту же секунду ночную тишину разрезал истошный собачий лай. Цзинь Гуанъяо раздраженно поджал тонкие губы: ему стоило прирезать эту паршивую псину, этого оборотня, чующего духов, еще в храме. Но прежде, чем он успел исправить собственную оплошность, его взгляд упал на три таблички. Так и есть. Цзинь Цзысюань. Цзян Яньли. И Цзинь Гуанъяо. Потревоженный лаем, Цзинь Лин обернул заплаканное лицо, но в той стороне, куда кинулась Фея, уже никого не было — ни человека, ни духа, ни демона. *** «…я никогда даже не думал причинять вред тебе…» «…ты не оставил мне и шанса на жизнь!» Лань Сичэнь метался в постели, мучимый повторяющимся каждую ночь кошмаром. Сколько бы раз прошлое ни терзало его, он не мог — даже в собственных сновидениях — ничего изменить. Снова и снова он вонзал меч в своего брата, но почему его рука ни единожды не задрожала? Он всю жизнь был на стороне Цзинь Гуанъяо, но почему предал его в самый тяжелый для него час? Благочестивый Цзэу-цзюнь, первый нефрит клана Лань вовеки не избавится от постыдного клейма — клейма предателя и братоубийцы. Цзинь Гуанъяо умер, а ему жить дальше с этими воспоминаниями, с этой проклятой, не задрожавшей рукой. Едва смежив веки, Лань Сичэнь видел глаза, полные недоумения и разочарования, и, проснувшись, продолжал чувствовать на себе их взгляд. Он не мог ничего изменить и извиниться тоже не мог: не перед кем было очистить свою совесть, и она мучила его из ночи в ночь, изо дня в день. Даже в сновидениях губы никак не желали подчиниться, не произносили нужных слов, и скорбный образ оставался по-прежнему далеким и неуловимым… …Лань Сичэнь сидел на кровати, на сбившемся одеяле, и пытался привести чувства в порядок. Он был уверен, что проснулся, пусть и посреди ночи, пока не заметил устремленные на него глаза — все те же, из сна, только теперь не померкшие, а сверкающие странным блеском. — А-Яо… Отчего-то в этот раз, в этом непривычном сне губы послушно прошептали заветное имя. Стоявший у окна мужчина вздрогнул, словно не ожидал услышать именно это обращение. Лунный свет, заливавший комнату, выхватывал его бледное лицо, и Лань Сичэнь мог разглядеть каждую — и без того до боли знакомую — черту. Это определенно был Цзинь Гуанъяо. Он приблизился к кровати и, присев с краю, улыбнулся мягко и нежно. Совсем как раньше. — Старший брат, — вернул он, слегка склонив голову, приветствие, но сказать что-либо еще не успел. Лань Сичэнь тут же заключил его в объятия и, спрятав лицо у него на груди, горько зарыдал, беспрестанно повторяя: — А-Яо, мне так жаль! Прости… Цзинь Гуанъяо ничего не отвечал и лишь улыбался, но улыбка его теперь была не мягкой, а хищной и недоброй. Он опустил ладонь на затылок Лань Сичэня и чуть сжал пальцы. В груди, куда вонзили Шоюэ, до сих пор была сквозная дыра, пусть и затянувшаяся фальшивой кожей фальшивого тела. И хотя Цзинь Гуанъяо больше не чувствовал боли, он помнил ее, и эта фантомная боль была одним из немногих ощущений, что теперь ему оставались. Боль, ненависть, обида, злоба и разочарование — за все это он отомстит. Но разве Лань Сичэню? Когда-то давно рядом с ним Цзинь Гуанъяо испытывал совсем иное. Он вновь хотел доверять. Он вновь хотел чувствовать привязанность и чью-то заботу. Чувствовать хоть что-то, кроме боли и ненависти. Напряженные пальцы дрогнули. Цзинь Гуанъяо расслабил их и провел ладонью по разметавшимся волосам Лань Сичэня. Теперь он демон. Он волен делать все, что ему вздумается. Такая вседозволенность опьяняла. Быть свободным в желаниях и возможностях — как этого не хватало ему при жизни! Как он устал унижаться, заискивать, постоянно изворачиваться и просчитывать каждый свой шаг! Все запреты и границы, сдерживавшие его, исчезли. Один он терялся в этой полной, беспредельной свободе, и поэтому хотел поделиться ей с тем единственным человеком, что дорожил им и верил ему, несмотря ни на что. Цзинь Гуанъяо прикоснулся губами к чужому пылавшему лбу, и его мертвые глаза засияли алым. — Я здесь, брат. Разве извиниться — это все, чего ты хочешь? Плечи Лань Сичэня перестали содрогаться, и он поднял на демона туманный, зачарованный взгляд… …Цзинь Гуанъяо позволял целовать себя, позволял снимать с себя новые, непривычно темные одеяния. Он не чувствовал ни стыда, ни раскаяния за то, что по его воле сейчас делал Лань Сичэнь. Он ни к чему не принуждал — лишь помог исполниться затаенным желаниям, забыть на время обо всех запретах и правилах ханжеского ордена. Он поделился свободой, и наградой ему за это были столь желанные ощущения: нежные, заботливые прикосновения к холодной коже отзывались приятной дрожью, а нетерпеливые укусы горячили, хоть на мгновение, давно остывшую кровь. Он был нужен. Он был любим. Он был благодарен за это Лань Сичэню. Когда навеянное им наваждение рассеялось, Цзинь Гуанъяо уже стоял, полностью одетый, у окна и напряженно вглядывался в ночное небо. — Это и правда ты? — послышался за его спиной сдавленный голос. Цзинь Гуанъяо обернулся. Лань Сичэнь увидел Шоюэ в его руках и все понял.