isak danielson — ceux qui revent
В конце недели Гермиона затащила его в больничное крыло. Гарри непрерывно зевал на Чарах, пытаясь просто усидеть на стуле, и медленно моргал на Защите – с каждым разом открыть глаза становилось все труднее. Он чувствовал, что еще немного и потеряет сознание. Когда профессор Вилкост обратилась к нему с каким-то вопросом, ее голос звучал так же неразборчиво, как назойливое жужжание мухи поблизости. — Сколько часов ты спал? — прошептала Гермиона. Голова Гарри была тяжелой. Люди смотрели на них через класс, и отчетливый мерный гул в ушах начал нарастать. — Пять, — соврал он, но даже это заставило ее нахмуриться. — Хорошо, а в целом? Сколько на этой неделе и на прошлой… На прошлой неделе? Что вообще происходило на прошлой неделе? Воспоминания были смазанными и воспринимались рваными, едва различимыми обрывками. Том узнал о путешествии во времени на прошлой неделе, или это было раньше? — Примерно пять, — отозвался он. — Или меньше. Может, больше – я не смотрю на часы всю ночь. Гарри провел по лицу руками. Шрам постоянно покалывал, и ему захотелось найти взглядом Тома, который сидел в другой части класса. Мерлин, о чем он думал? Когда он концентрировался на своем шраме – этой тупой, настойчивой пульсации – боль становилась подавляющей. Такой невыносимой, будто что-то взрывалось внутри его черепа с болезненной периодичностью. Она усиливалась, когда он обращал на нее внимание, и теперь, когда он это сделал… Гарри помассировал виски. — Я позабочусь об этом, — отмахнулся он. — Правда. И я постараюсь заснуть… Он широко зевнул, и ее лицо смягчилось. — Гарри, — позвала она тихо, — может, тебя мучают… кошмары? — Нет, не они, это… мысли. Я имею в виду, все эти размышления – вообще все – постоянно проносятся в моей голове. Ночью вокруг становится так тихо, и я не могу отгородиться от них, как делаю это днем… — он замолчал. Рон пропустил занятие, заявив, что у него болит живот – он выглядел таким бледным и измотанным, что профессор Флитвик сразу же отпустил его. Но Гарри знал, что Рон наверняка вернулся в общежитие, и он сомневался, что ему самому это поможет. — Я не… — он запнулся; веки были почти цементными, а в глаза будто насыпали песка. — Я не спал как следует с тех пор, как это случилось. Во всяком случае, когда он был так сильно измотан, мысли становились уже не такими настойчивыми – гудящий рой в голове замедлял свое мельтешение и начинал медленно утихать. — Тебе следует принять снотворное, — решительно сказала Гермиона. — Гарри, ты выглядишь как развалина. Нельзя доводить себя до такого состояния. Ее лицо было таким напряженным и обеспокоенным, что он согласился не раздумывая. Он позволил ей затащить себя в больничное крыло (Рона нигде не было видно), и суетящаяся медсестра задала Гарри множество вопросов вроде «вы ходите во сне, дорогой?» и «как часто вам снятся кошмары?» Она прижала восхитительно-прохладные пальцы к его лбу и посветила палочкой в глаза. Затем пробормотала заклинание, от которого отвратительная ломота у него в костях исчезла. В конце концов, она вручила Гарри несколько бутылей со снотворным и наказала вернуться для повторного осмотра через неделю. После этих слов Гарри бросил на Гермиону мрачный взгляд, и у нее даже хватило такта изобразить смущение. — Я в порядке, — повторил он. — Правда. Я думаю, ты слишком… Гермиона громко прочистила горло. — Усыпляющие зелья вызывают привыкание, ведь так? — уточнила она у целительницы, полностью игнорируя Гарри. — Да, дорогая, поэтому я опасаюсь выписывать даже недельную дозу, — она повернулась и окинула его внимательным взглядом. — Я должна предупредить вас, молодой человек, чтобы вы не принимали больше одного флакона за ночь. Снотворное очень сильное, и я гарантирую, что вы будете спать как убитый. После этого она отвлеклась на разговор с Гермионой, которая, казалось, была совершенно точно уверена, что Гарри собирается приобрести себе зависимость. Гарри почувствовал, как его внутренности неприятно сжались, когда до него дошел смысл последних слов медсестры – будете спать как убитый. — У меня вопрос, — прервал их беседу Гарри. — О каком глубоком сне мы говорим? И что конкретно меня разбудит? — О, не стоит беспокоиться, — взгляд медсестры потеплел. — По мере того, как действие снотворного начнет рассеиваться – это займет примерно пять часов, вы перейдете из фазы глубокого сна в поверхностный, а затем проснетесь, как обычно. Следовательно, ваш сон, вызванный магией, будет длиться исключительно эти несколько часов. Разумеется, вы проснетесь от громкого шума, но, в целом… — она пожала плечами. — Вы будете практически мертвым для мира. Гермиона взяла его за руку, когда они переступили порог больничного крыла, и молчала всю дорогу до лестниц – только там она нарушила тишину. — Значит, ты их не возьмешь? Гарри не стал отрицать. Он все равно не смог бы этого сделать, несмотря на ее решительный вид и нахмуренные брови. — Нет, — признал он. — Я не могу. Когда он в общежитии, опасно даже закрыть глаза, не говоря уже о том, чтобы остаться таким уязвимым. Может произойти все, что угодно, — его пальцы начали дрожать, и чтобы скрыть это, он сунул руки в карманы. Гермиона не стала спорить, а только печально и понимающе вздохнула. — Пожалуй, ты прав, — смиренно произнесла она. — Видит Мерлин, я так хочу, чтобы ты был гриффиндорцем. Эти слова настолько его удивили, что он, споткнувшись, чуть не пропахал носом ступени впереди. — Было бы намного проще, — встряхнувшись, согласился он. — Наверное. Она засмеялась. — В таком случае, я уверена, Реддлу было бы труднее испортить тебе жизнь. Но правда, Гарри, ты уверен, что с тобой все в порядке? С ним? Они остановились на лестнице, и от выражения лица Гермионы у него перехватило горло. Она выглядела такой серьезной и понимающей, что на одно короткое мгновение он почти сдался. — Конечно, — кивнул он. — А ты? Она проигнорировала вопрос. — Потому что вы с Реддлом были… — на ее лице промелькнули любопытство и неуверенность, — друзьями? Ему казалось, что он перестал дышать. Прошло одно напряженное мгновение, которое стоило ему доброй половины нервных клеток. Гермиона слишком хорошо его знала, она могла внимательно изучить его лицо и с легкостью отыскать ответ самостоятельно. — Что-то вроде того, — отозвался он. Он почувствовал внутри острое, болезненное желание признаться здесь и сейчас, которое, впрочем, мгновенно исчезло перед леденящим душу страхом. Это был бы конец. Конец их дружбе, конец Золотому Трио – тому единственному, за что он цеплялся из последних сил. — Как бы то ни было, — Гарри прочистил горло, заставляя голос звучать ровно. — Как у вас с Роном дела в Гриффиндоре? Она сжала его руку. — Все в порядке. Знаешь, я тут… недавно думала о своих родителях, которых мне пришлось оставить в Австралии, — запинаясь, проговорила подруга. — И это так глупо, потому что будущее ушло, но я не могу перестать думать об этом. Они забыли обо мне, а если там сохранилась альтернативная вселенная, они все равно никогда не вспомнят, что у них есть дочь. Конечно, это к лучшему, но изначально я собиралась снять заклинание, однако теперь я никогда не смогу этого сделать. И последнее воспоминание, которое у меня осталось о них – это то, где они меня даже не узнали. Ее глаза наполнились слезами. — И, Гарри, — позвала она дрожащим голосом, — что, если я наложила заклинание неправильно? Что, если у них периодически появлялись обрывки воспоминаний, и они ничего не понимали? Или я нанесла вред их разуму? — она покачала головой. — Я знаю, что это глупо, я знаю, что они, вероятно, просто ушли, и это не имеет значения. Это был мой выбор, я знала, что риск… Гарри обнял ее, и Гермиона сразу замолчала. Она уткнулась головой в его плечо и глухо всхлипнула. — Это не глупо, — произнес он так мягко, как только мог. — Ты блестящая волшебница, Гермиона. И я знаю, что ты приняла верное решение, даже не сомневайся. Они были счастливы, я уверен. Ты подарила им хорошую жизнь в Австралии и наложила заклинание правильно, потому что ты каждое заклинание выполняешь безупречно. Гермиона крепче сжала в руках ткань его мантии, и ее рыдания стихли. — Это несправедливо, — продолжил Гарри, — что тебе пришлось их вот так потерять. И твое заклинание было вынужденной мерой: ты защищала их и не должна чувствовать себя виноватой… — его голос сорвался в конце. — Мне очень жаль, но, поверь мне, Гермиона, ты поступила правильно. Никто не мог знать, что мы здесь застрянем. Он неловко погладил ее по плечу, и Гермиона подняла на него покрасневшие, блестящие глаза. — Я знаю, — выдохнула она. — Я знаю, боже, просто… — она стерла слезы рукой, — Рон не будет обсуждать это со мной, Гарри. Ни один из вас. Но я думала, что теперь мы стали ближе, я имею в виду – кто еще у него есть? Мы все через это проходим. — Рону нужно время, — убежденно сказал Гарри. — Он расстроен и зол, но не на тебя. Только не дави на него слишком сильно. Я знаю, что ты не собираешься… — он осторожно отпустил ее. — Ты ни в чем не виновата, Гермиона. Рон волнуется о тебе, правда. Он был очень расстроен, когда думал, что ты обиделась. — В самом деле? — В самом деле, — кивнул Гарри и ему вновь пришлось сосредоточиться на ступенях впереди, чтобы не споткнуться, поскольку все вокруг приобрело нестерпимо резкие очертания и начало раскачиваться, словно он плыл на корабле в самый разгар шторма. Яркий солнечный свет, проходящий через витражные окна, ослеплял; а портреты – Мерлин, они были такими громкими. — Тебе следует поговорить со Слизнортом, Гарри, — взволнованно произнесла Гермиона. — О том, чтобы сменить комнату или хотя бы найти другое место, где ты сможешь спать. Если ты объяснишь ему… — Предлагаешь сказать, что его любимый ученик – психопат-убийца? — он коротко рассмеялся. — Нет, все в порядке. Просто неделя была трудной, и все эти переживания из-за будущего… — Ложь легко слетела с языка, и он снова сжал руку Гермионы, часто моргая, чтобы избавиться от цветных пятен перед глазами. — Со мной все будет хорошо, правда. — Хорошо, Гарри. И если тебя что-то беспокоит – даже если ты думаешь, что не можешь мне сказать… — ее глаза были такими доверчивыми, а он был худшим другом в мире. — Я знаю, Гермиона, — кивнул он. Его грудь сжалась так сильно, что стало трудно дышать. — Я знаю.***
Гарри избегал Дамблдора последние несколько недель: отводил взгляд во время Трансфигурации и подавлял горечь всякий раз, когда думал о будущем. Было легко придерживаться подобного поведения, потому что теперь Дамблдора было трудно застать одного: когда он не посещал конференции и не давал очередное интервью в газету, его окружала толпа восхищенных студентов – они наперебой просили совета по совершенствованию их навыков в магии. Но на этот раз Гарри задержался после Трансфигурации, наблюдая, как остальные студенты покидают класс. Его руки дрожали, пока он убирал пергамент в сумку и засовывал запасное перо в карман мантии. Он не присутствовал, когда Рон и Гермиона рассказывали Дамблдору о случившемся. Он не мог смотреть ему в глаза – эти ясные, выразительные глаза, в глубине которых наверняка поселился упрек. — Сэр, — обратился он, когда дверь за последним студентом закрылась, и голоса снаружи начали отдаляться. Солнечный свет чистым потоком лился через окна и танцевал на свитках пергамента на столе Дамблдора. — Мне жаль, что я избегал вас с тех пор, как… ну… Как долго он избегал Дамблдора? Как долго не мог встретиться с ним взглядом, внутренне сгорая от вины и стыда? С тех пор, как Том. — …все это. Дамблдор отошел от стола и взмахнул палочкой, складывая свитки в аккуратную стопку. — Тебе не за что извиняться, — убежденно произнес он. — Я уверен, у тебя были свои причины. И, Гарри, я должен еще раз принести извинения, что все так получилось. Я знаю, как сильно ты хотел вернуться. Кабинет был погружен в тишину, и Гарри необъяснимым образом знал, даже не поднимая глаз, что взгляд Дамблдора – мягкий, проницательный – неотрывно изучает его. — Вы победили Гриндевальда, — сказал он, — и поступили правильно. Вы это сделали, — он посмотрел вверх. — Как вы думаете, я плохой человек? Если Дамблдора и удивил вопрос или резкость в голосе Гарри – он этого не показал. — Я думаю наоборот: очень мало людей имеют такое же сердце, как у тебя, Гарри. Или чувствуют внутри себя необходимость поступать правильно и по совести, как ты. — Но все это… желание. Умом я понимаю, что Том – этот Реддл – плохой. И я ненавижу его, я хочу его ненавидеть, но… Его шрам снова дал о себе знать, и Гарри захотелось поднять руку и глубоко погрузиться в кожу ногтями, чтобы разодрать ее до мяса и насладиться острым приступом, который перекрыл бы это постоянное, ставшее уже невыносимым ощущение болезненной пульсации. — Но сейчас он здесь, в Хогвартсе. И лишь вопрос времени, когда он вновь станет Волдемортом. Как я могу это допустить? Как вы можете это допустить? Ведь если игнорировать это все, делать вид, что сейчас все в порядке, и это в будущем… — он перевел дыхание. Боже, что с ним случилось? Казалось, он не мог перестать говорить, но когда замолчал, то совершенно потерял ход мыслей. Гарри попытался вспомнить, на чем остановился, но не смог – разум заволокло тяжелым, плотным туманом. Неясные, спутанные отголоски его прежних соображений, за которые он отчаянно цеплялся, бесследно исчезли. — А также… — его пальцы снова дрожали, но он не мог заставить их успокоиться, — я не знаю, что делать, потому что я не могу его убить. В любом случае, у него есть крестражи и нет ничего, что могло бы их уничтожить, кроме яда Василиска. И если он это сделает… При этой мысли у Гарри пересохло в горле. — Но знаете, что в этом самое извращенное? Я даже не знаю, хочу ли я. Почему Том не может нести ответственность за изменения? Почему все всегда зависит от меня? Перед глазами плавали мутные пятна. В классе было так светло. — Гарри, — позвал Дамблдор, и его тон был таким мягким, что Гарри сразу перестал лепетать. Теперь единственный звук, который он мог слышать – это быстрое, беспокойное постукивание его собственной ноги по полу. Зачем он сюда пришел? Что он вообще говорил? — Я не знаю, — пробормотал он. — Мне очень жаль, я не знаю… Чтобы перестать говорить, Гарри раздраженно прикусил губу. Теперь, когда он поднял взгляд на Дамблдора, то увидел одно лишь беспокойство в его светлых глазах. — Гарри, Том Реддл – не твоя забота. Несмотря на то, как обстоятельства складывались в твое время или какой бы груз обязанностей ни лежал на твоих плечах, здесь это не должно тебя беспокоить. Я прекрасно знаю, на что способен Том Реддл, и могу заверить, что если – или когда – он пойдет по пути, который мы предвидим, то проблема будет решена. Ни сейчас, ни в будущем ответственность ни в коем случае не ложится на тебя. Во рту пересохло. Он слышал слова, но совершенно не понимал их смысла. Потерев глаза, Гарри сосредоточился на последней фразе. — Значит, вы убьете его? Дамблдор тяжело и устало вздохнул. — Если придется, — в конце концов согласился он. — Я, конечно, предпочел бы заточение и уничтожение его крестражей. Я не собираюсь позволить этой войне, о которой ты говоришь, случиться, Гарри. Не после Гриндевальда и не с теми знаниями, которыми я владею сейчас. Он сказал это так твердо, так убежденно, что камень упал с души Гарри, и его нога наконец перестала выстукивать нервную дробь. Победа над Волдемортом не входила в обязанности Дамблдора, но ответственность за сложившиеся обстоятельства, при которых Том узнал о каждом событии из будущего, тоже не лежала полностью на совести Гарри. — Извини за бестактность, Гарри, но ты хорошо себя чувствуешь? Он быстро кивнул и сразу же пожалел об этом – голову прошило резкой болью. — У меня просто болит голова, — ответил он. — Все в порядке. Глаза Дамблдора были настолько проницательными, что Гарри поспешил отвести взгляд. Прошли секунды, и он неловко поправил свою сумку, глядя на растение в горшке на подоконнике, с бледными, увядшими листьями. Ему больше нечего было сказать. — Простите, сэр, — он попятился к двери, нащупывая пальцами холодную ручку. — До свидания. — Тебе не за что извиняться, Гарри. Но даже со стороны Дамблдора это звучало как ложь.***
Кожаный диван в гостиной приятно холодил его разгоряченный лоб, и в тишине комнаты Гарри сосредоточился на слабом звуке, с которым воды Черного озера омывали круглые окна, и на едва слышном шипении змеиных фигурок на каминной полке. Это были настолько убаюкивающие, гипнотические шорохи, что даже мимолетный, элементарный в этих украшениях парселтанг ощущался нежным прикосновением к его голове. Он ни на мгновение не потрудился взглянуть вверх, даже когда кто-то остановился рядом, заслоняя свет от камина и нарушая ставшие уже привычными тени. Но когда Гарри с огромным усилием все-таки открыл глаза, стараясь удержать их в таком положении, то увидел перед собой Тома. — Скажи мне, — голос Тома был ровным и спокойным, — почему ты тратишь каждую минуту бодрствования, мучая себя? Гарри тупо моргнул. Ненависть теперь подавлялась чем-то тяжелым, давящим. Он обнаружил, что вздыхает, а его глаза против воли закрываются. — Или я должен сказать каждый миг. Потому что ты больше не спишь, Гарри, не с теми снами, которые мы разделяем. После этих слов внутри черепа будто прокатился слабый электрический разряд, и Гарри открыл глаза. — Довольно неприятно испытывать из вторых рук, как ты хандришь, погружаешься в пучину уныния и каждую секунду лишаешь себя сна, — он наклонил голову, будто был разочарован отсутствием реакции Гарри. Но Гарри не мог отреагировать, как бы он ни хотел. Его разум представлял собой замедленное, утопающее во влажном тумане бессвязное пересечение мыслей, которые изредкими, слабыми всполохами проявлялись сквозь молочную пелену и мгновенно в нем исчезали. И эти мягкие, подстрекательские слова Тома не имели для него сейчас никакого значения. — Мне очень жаль, что ты чувствуешь дискомфорт, — ровно сказал он и снова закрыл глаза, желая, чтобы Том ушел. Но он этого не сделал. Хмыкнув, он сел рядом, и Гарри почти зарычал – глухо, раздраженно и предупреждающе. — Ты выглядишь явно измученным, — поделился Том, и его голос звучал довольно забавно, — но на самом деле тебе нужно положить конец этому акту самоуничтожения. Думаешь, если ты не будешь спать, то сможешь все это игнорировать? Или пребывание в подобном состоянии позволяет тебе забыть обо всех насущных проблемах, которые не дают покоя твоему разуму? Гарри ничего не ответил. Он больше всего на свете хотел, чтобы Том ушел, но он слишком устал, чтобы спорить с ним или вставать и двигаться. Весь гнев улетучился, и требовалось неимоверное усилие, чтобы не послать все к черту и не зарыться глубже в угол дивана, позволяя навалившейся тяжести накрыть себя с головой. — Гарри. В голосе Тома было что-то странное – что-то осторожное и мягкое – и Гарри почти рассмеялся. Он почти открыл глаза и почти рассмеялся от того, насколько непривычно это прозвучало. — Просто уходи, Том, — отозвался он. — Неважно, что ты хочешь, мне все равно. Уходи. Одно мгновение Том молчал, и Гарри сильнее погрузился в мягкую кожаную обивку – все вокруг было нечетким, темным и таким тяжелым. Он против воли успел расслабиться, когда внезапно почувствовал прикосновение легких, как перышки, пальцев к своему лбу. Гарри резко выпрямился, отталкивая Тома – произошедшее будто заставило его мозг перезапуститься. Он повернулся на месте и смерил Тома уничтожающим взглядом. — Не трогай меня. — Я думал, у тебя температура, — мягко сказал Том. — Но нет. Если он встанет и уйдет, Том последует за ним? Мысль остаться с ним наедине в общежитии была еще менее привлекательной, поэтому, не сводя с него глаз, Гарри отодвинулся на самый край дивана. — У тебя болит голова? — спросил Том с таким видом, словно хотел прикоснуться к шраму Гарри – снова прижать пальцы к горячему, пульсирующему контуру. — Нет, — соврал Гарри. — А что, волнуешься? — Да, — он улыбнулся. И Гарри почувствовал, как эти слова – прекрасные в своей манере, фальшивые слова – прокатились дрожью по позвоночнику. — Ты такой лжец, — скривился он. — Почему ты все еще думаешь, что я поверю тебе? Я знаю, когда ты врешь – знаю каждое лживое предложение, которое вылетает из твоего рта. Это не сработает. — Хорошо, — признал Том. — Ты прав, мне плевать. Он все еще сидел рядом. Мерлин, он продолжал сидеть рядом, и Гарри устало выдохнул. — Мне уйти или ты все-таки оставишь меня в покое? — Зависит от того, собираешься ли ты рассказать мне о будущем? — Нет. — Я уверен, это поможет тебе справиться с его утратой, своего рода, облегчит переживания. Знаешь, взгляд со стороны – еще один способ избавиться от вины и стыда, — его голос вновь стал спокойным. У Тома, решил Гарри, каким бы невыносимым он ни был, голос все-таки очень приятный. Он почти засыпал, слушая его. — Я не собираюсь судить тебя так, как это делают Уизли и Грейнджер. Думаешь, для меня имеют значение все те извращенные мысли, которые ты хоронишь? Разумеется, нет. Подумай о том, что я уже знаю, Гарри, почему бы просто не рассказать мне остальное? Гарри рассмеялся, и Том подумал, что у него очаровательный смех. — Да, держи карман шире, — фыркнул Гарри, — Может, еще составить подробный график с точным описанием всех твоих планов, всех твоих побед и успехов, а также каждой маленькой ошибки, которую ты не планируешь повторять? — он смотрел Тому в глаза. — Думаешь, я тебе все расскажу, потому что ты привык получать желаемое? Ведь каждого можно убедить, если ты будешь достаточно настойчив. Теперь он чувствовал себя бодрым: присутствие Тома заставило его встряхнуться. В голове будто прокатился импульс, похожий на волну адреналина, заставившую вязкий туман из мыслей проясниться. — Подробный график звучит хорошо, — согласился Том. — Видишь ли, воспоминания Уизли и Грейнджер были ужасно расплывчатыми. — Я никогда не скажу тебе, — отрезал Гарри, — ничего из того, что ты хочешь узнать. — Уверен? Знаешь, я очень хороший слушатель. Можешь считать это историей. — Историей, которая в конечном счете приведет к тому, что ты захватишь мир? Спасибо, я пас. — Что ж, как хочешь, — он наклонился ближе; диван был таким маленьким. — Тогда не говори мне, — пробормотал Том. — Туши это в себе, задыхайся от страха... — он очень осторожно коснулся щеки Гарри. — Пусть все эти бессмысленные вопросы «а что если» и планы, которые, ты уверен, я строю, разрушат тебя. В его голосе звучала откровенная насмешка. Кончики пальцев Тома были прохладными, осторожными, словно он касался дикого животного – капризного, готового сбежать в любой момент. — Но, Гарри… — когда он коснулся его шрама, напряжение разом исчезло. — Ты не в состоянии что-либо изменить. На мгновение Гарри позволил ощущениям затопить себя. Почувствовал простое – сладкое, опьяняющее – прикосновение холодных пальцев к своему шраму. Затем он отстранился и сел так, чтобы они смотрели прямо друг на друга. — Я не дам тебе того, что ты хочешь, Том, — сказал он. — Мне плевать на твое одержимое желание все знать и все контролировать. Этого не произойдет, можешь даже не тратить времени зря. — Я бы не назвал это пустой тратой времени, — он секунду изучал лицо Гарри. — Ты что-то сделал с Розье? Гарри засмеялся. — Мы поговорили. Ты знаешь, почему он меня так ненавидит? Том пожал плечами. — Ревнует? Жаждет постоянного внимания? Бесится, что мне нравишься ты, а не он? Вопреки здравому смыслу, от этих слов все внутри Гарри сжалось. — Не надо, — тихо сказал он. — Просто не надо, Том. Он избегал смотреть Тому в глаза – его горящий, пристальный взгляд будто видел его насквозь. Откинувшись на спинку дивана, Гарри произнес: — Назови мне хоть одну причину, почему я вообще должен смотреть на тебя. На этот раз настоящую. — Я принесу тебе фальшивые, но хорошо оформленные извинения, которыми ты будешь восхищаться? Гарри засмеялся. — Нет. — Твое будущее уже было разрушено, и ты в любом случае не мог ничего исправить? — Точно нет. — Я бесчувственный и злой, и не могу измениться? Гарри покачал головой. Головная боль стала терпимее, а голос Тома теперь звучал легче. В его интонациях появилась игривая нотка, которая ослабила напряжение между ними. Гарри понял, что каким-то образом он, находясь в своем спутанном состоянии, ослабил бдительность. — Я вижу, ты даже не пытаешься, — вздохнул он. Том хмыкнул, и на этот раз его улыбка была совершенно бесстыдной. — Я тебе отсосу. Гарри подавился воздухом. — Ты… — начал он, и это было поистине чудом, как Том мог сохранять такое серьезное и невозмутимое выражение лица, даже когда щеки Гарри вспыхнули жаром. — Ну, пока это самая убедительная причина из всех. Том рассмеялся резким, довольным смехом, и Гарри поймал себя на мысли, что не мог оценить, насколько серьезно тот говорил. Эта черта буквально сводила его с ума: он никогда не мог предугадать, что Том выкинет в следующую секунду. — Я же говорил, что умею убеждать. — Ты… — Гарри провел руками по лицу, чувствуя, какое оно горячее. — По-прежнему нет, — он покачал головой. — Ты не можешь предлагать мне минет и ждать, что я тебя прощу. Этого не произойдет. Том хмыкнул. — Боюсь, это было разовое предложение, и я официально забираю его обратно. — Как жаль, — усмехнулся Гарри и тут же замер, потому что Том, несмотря ни на что, получил именно то, чего добивался. Диван был слишком маленьким и, хотя устойчиво стоял на полу, мир все равно закружился у Гарри перед глазами. — Хорошая попытка, — поморщился он, — застать меня в таком состоянии. Жаль, что она не сработала. — До встречи, Гарри, — произнес Том, продолжая усмехаться. Он сидел на диване, расслабленно откинув голову на спинку, однако его темные глаза внимательно следили за Гарри, пока тот удалялся, и на его лице не было видно привычного превосходства. — Дай мне знать, если захочешь отвлечься. Он неожиданно подмигнул, и Гарри чуть не споткнулся о взрывающиеся карты, разбросанные на полу. Последовавший за этим смех Тома был громким, резким и невеселым. — Этого не произойдет, — с горечью сказал Гарри. — Ты противоположность отвлечению. Ты – все, что я ненавижу. — Конечно, Гарри. Скажи, а Уизли и Грейнджер знают, чем ты занимался в свободное время? Интересно, что они подумали бы о нас. Очень жаль, что они не знают. Гарри никак не отреагировал на замечание, чтобы не доставлять Тому удовольствие. Он просто отвернулся и молча вышел из гостиной. Впрочем, стоило стене за спиной с глухим скрежетом встать на место, как в голове тревожно заметались мысли, а деланное спокойствие слетело шелухой. Но почему-то впервые за несколько недель он почувствовал себя бодрым.***
Это было похоже на угрозу. Завуалированный намек, указывающий на то, что Том мог еще испортить в его жизни. Как легко он мог подойти к Рону и Гермионе и запросто раскрыть глубочайший стыд Гарри. Улыбаясь и разрывая его на части, обнажить все, что он хранил глубоко внутри. Он мог разрушить то единственное, за что Гарри отчаянно цеплялся – уничтожить его последнюю надежду и оставить в одиночестве разбираться с последствиями. При одной только мысли об этом Гарри не мог дышать, не мог заставить свои легкие работать. Он не чувствовал ничего, кроме леденящего кровь ужаса, который сковывал его по рукам и ногам. Однако несмотря ни на что, Гарри пытался подавить охвативший его страх. Все уже было испорчено: теперь вещи никогда не вернутся в прежнее русло, как бы сильно он ни хотел обратного. Будущее ушло, и теперь последствия его действий… Почему это вообще имело значение? Уже одной мысли о том, что у Тома на руках был козырь, что он имел такой рычаг давления на него, было вполне достаточно, чтобы Гарри захотел очистить разум. Он не допустит ничего подобного. Гарри не собирался подчиняться капризам Тома и скрывать те секреты, которые уже не мог контролировать. Он не позволит Тому иметь какую-либо власть над собой. Остаток дня прошел как в тумане. Воспоминания о недавнем разговоре накатывали на него во время обеда, когда он краем глаза видел улыбающееся лицо Тома, или во время занятий, когда слышал его мягкий, дразнящий голос. Он почти чувствовал знакомый прилив энергии – слабую искру, импульс, который ненадолго перекрывал все остальное, но, несмотря на сладкое послевкусие, Гарри оставался непоколебим. Он не видел Рона и Гермиону до конца занятий, а вечером после ужина – на котором зевал так отчаянно, что едва не порвал рот, – отправился на тренировку по квиддичу. На горизонте маячил следующий матч: Слизерин против Пуффендуя, поэтому на протяжении всей тренировки Абраксас нервничал и паниковал, пропуская голы и огрызаясь на всех, кто попадал под горячую руку. Его отец приезжал на матч впервые после третьего курса. — Я тогда только попал в команду, — объяснял он Гарри, пока они принимали душ под прохладной водой. Натруженное тело отливало сине-фиолетовым цветом. Гарри битый час искал снитч, попутно словив собой три бладжера. Как итог: левая рука онемела, да и головная боль никуда не делась, но он все равно чувствовал себя лучше – надоедливое гудение мыслей немного утихло. — Он хотел понять, есть ли у меня потенциал или это пустая трата времени. Конечно, я провалился и выставил себя посмешищем. Отец до сих пор считает квиддич полной ерундой. Они уже завязывали ботинки, а Абраксас все продолжал рассказывать. — А если я не буду хорошо играть, — говорил он, приглаживая мокрые волосы, — то это конец. Больше никаких соревнований, игр. Он заставит меня отказаться от всего, что мне дорого, и начать искать работу в Министерстве. Ну, знаешь, заниматься серьезными вещами. Гарри пытался убедить Абраксаса, что все будет нормально. — С каких пор ты хочешь работать в Министерстве? Формулировка вопроса рассмешила Абраксаса. — Я не могу всю жизнь заниматься искусством. Для Малфоев это не престижно. Подобным шагом я опозорю своего отца, свою мать и вообще весь род. Но все же… — он уныло вздохнул. — Я не хочу делать монотонную офисную работу. Честно, это похоже на зацикленный кошмар. — Не делай. Заниматься любимым делом вовсе не стыдно и не позорно. Какая разница, насколько работа престижна, если она делает тебя счастливым? Подумай. Лучше пару раз выслушать насмешки, чем всю жизнь гнаться за чужими идеалами. — Нет, Гарри, все не так просто, — он закусил губу. — Я не ты, я – единственный наследник. Я не могу так же свободно принимать решения. У меня есть семья – их давление, ожидания… — он моргнул, осознав, что сказал. — Извини, глупо получилось. В смысле, я знаю, что твоя семья мертва. Мерлин… Он окончательно запутался, смутился, и Гарри весело хмыкнул. — Ага, — кивнул он. — Это единственный плюс: я могу скатиться на самое дно – никто и не почешется. Но, правда, Абраксас, если планируешь жить по указке других, то приготовься к большому разочарованию. Я серьезно, подумай. В общую гостиную они вернулись уже поздно, уже никого не было, если не считать нескольких учеников, заканчивающих домашние задания. Факелы потухли, изумрудные огни в каминах тоже погасли. — Гарри? Идешь спать? — Абраксас нервно сжал конец своего галстука. Гарри оторвался от разглядывания тлеющих углей в камине и маленьких серебряных змеек, которые наблюдали за ним с каминной полки. — Да, — отозвался он. Абраксас облегченно выдохнул. — Я очень устал. Однако, лежа на прохладной простыне и вслушиваясь в тишину, которую не нарушал даже прерывистый, скрипучий храп Розье, он обреченно осознал, что в голову вновь лезут непрошенные мысли. Сначала пришла Джинни – какой он видел ее в последний раз. За ней – Рон, который потерял намного больше, чем Гарри. Дурные мысли будто издевались над ним – он снова видел мертвые, обвиняющие глаза. Ночь искажала воспоминания, но он продолжал цепляться за образы близких, опасаясь, что иначе забудет их навсегда. Дрогнувшими руками Гарри поднял флакон с зельем сна без сновидений, врученный медсестрой, и откупорил. Поднес склянку ко рту, замер – в воздухе тут же разлился густой запах жасмина и лаванды. Том. Он был рядом, всего в нескольких метрах. Спал поверхностно, беспокойно. Гарри с замершим сердцем пытался уловить его дыхание, скрип матраса или любой шорох, но единственным звуком во всей спальне было сопение Розье, грозившее перерасти в раскатистый храп. Положив флакон обратно, Гарри лег. Веки были тяжелыми, глаза закрывались, но уснуть никак не получалось. Спрашивается, почему он не мог просто успокоиться, сдаться? Разве так необходимо мучить себя? Гарри закрыл глаза и принялся напряженно думать. Да, прошлое было потрясающим – уже один этот факт позволял упасть в пучину отчаяния и самоистязания. Но было что-то еще. Страх? Удушающее чувство вины, преследующее последние несколько недель, пока он лгал? Он должен со всем покончить. Эта лихорадочная мысль захватила уставший разум, распространяясь и укореняясь где-то глубоко внутри. На мгновение спину свело липким ужасом, а сердце кольнуло, но вместе с тем пришло облегчение: он нашел выход. Медленно проваливаясь в блаженное забытье, Гарри сосредоточился на этом ощущении – болезненном, но таком желанном. Он собирался рассказать обо всем Рону и Гермионе.***
И лишь в конце недели у него появился шанс это сделать. Дни проносились калейдоскопом бессмысленных дел, разговоров, но страх день ото дня только усиливался. Давил своим весом, сковывал мысли, мешал думать, постоянно напоминая об ужасном секрете, его обмане. Они сидели в библиотеке – Гарри возился с пером, пытаясь оттереть с ладони чернильные пятна, будто это было делом всей жизни, – когда Гермиона устало оторвалась от своих книг и сказала: — Рассказывай. Видно же, тебя что-то беспокоит. Теперь, когда он перестал обманывать себя, отчаянно хотелось удавиться. Каждый раз, когда Рон и Гермиона проявляли заботу о нем, когда пытались подбодрить или развеселить, Гарри поступал как настоящий мудак. Все это время он лгал своим лучшим друзьям. Лицемер. — Вы будете меня ненавидеть, когда узнаете, — предупредил Гарри. В библиотеке было немноголюдно: только несколько пяти- и семикурсников занимались небольшими группами. Тишину изредка нарушал тихий скрип перьев, над головами тускло горели факелы. — Но я должен сказать это, потому что… я вас не заслуживаю. Я лгал вам. Разум опустел, холодный пот выступил на коже липким слоем. Чтобы не сломать перо, Гарри отложил его от греха подальше и усилием воли заставил голос звучать ровно. Он отличался от Тома, который запросто мог скрывать множество секретов, если ему было выгодно. Нет, сейчас Гарри даже не пытался увильнуть или сменить тему – не хотел зарываться в чертово болото еще сильнее. Однако кое с чем спорить бессмысленно: Том лжец, и Гарри – тоже. — Но я больше не могу лгать или делать вид, что ничего не происходит, и… Рон нахмурился. Он сидел напротив и сверлил его непонимающим взглядом. На носу Уизли виднелось размазанное чернильное пятно, а под глазами залегли глубокие фиолетовые тени. — Лгал? О чем? — осторожно спросил он. — Я… — в горло будто насыпали песка. Почему слова не шли? Видеть взволнованные и доверчивые лица друзей оказалось намного больнее, чем он себе представлял. Вокруг шеи Гермионы был обернут растянутый красный шарф. Это она связала? Гарри с тоской вспомнил ГАВНЭ, и ему вдруг стало так плохо, что он практически сдался. Это конец. Назад пути нет. Сейчас он откроет рот и разрушит последние крохи своей прежней жизни, уничтожит то светлое и единственное, благодаря чему еще оставался в здравом уме. Это патологическая честность толкает его на отчаянный шаг? Он действительно хочет потерять все? Время шло, и Гарри крепко задумался, а стоит ли оно того. — Ты в порядке? — снова спросил Рон. — Кажется, тебя сейчас вырвет. Это не может быть так плохо, приятель. От проявления дружеской заботы Гарри стало еще хуже. Рон понятия не имел, в чем дело, и если бы он знал… Гарри облизнул пересохшие губы. — Я просто… — горло перехватило. Ну же, дурень, начал говорить – заканчивай. Но, Мерлин, разве он заслуживал таких друзей? Заслуживал этих замечательных ребят после того, как обманывал и лгал им несколько недель подряд, ведя две разные жизни? — Я… Они заслуживали знать правду. Этого отрицать нельзя. — Если ты о том, что мы оказались здесь из-за тебя, забудь, — растерянно произнес Рон. — Ты не виноват, что коснулся той проклятой штуки. Мы искали крестраж, и любой мог это сделать, поэтому не надо говорить, что ты уничтожил будущее и наши семьи или какую-нибудь подобную ерунду. — Это касается Тома. Гарри хотел закрыть глаза. Давно он стал таким трусом? Таким лжецом? Он заметил, как глаза Гермионы расширились. Девушка поспешно отвела взгляд и уставилась вниз, принимаясь искать скатавшиеся комочки и торчащие нитки в своем бесформенном шарфе. Слишком усердно – совсем недавно Гарри с таким же рвением пытался оттереть чернила. Он перевел взгляд на Рона, который по-прежнему смотрел на него непонимающе, но уже чуть более настороженно. — Я знаю, что он кусок дерьма, психопат. Знаю, что он все еще хочет стать Волдемортом, и ему плевать, что он разрушил наши жизни. Ваши жизни. И я ненавижу его, я так сильно его ненавижу, но… Простое предложение. Почему так сложно произнести? — Но что, Гарри? Показалось, или голос Гермионы прозвучал слишком резко? Прямо как подсказка, предостережение: остановись сейчас, остановись, пока можешь. Или воображение сыграло с ним злую шутку? Повисла тишина. Он не хотел смотреть на друзей, не хотел видеть отвращение, которое наверняка появится на их лицах. — Однажды вы сказали, что я много времени провожу с Томом. Что он задурил мне голову – так же, как и всем остальным, но поймите, я точно знаю, какой он на самом деле. И от этого только хуже, откровенно говоря… Да, он разрушил нашу жизнь, но я… Он мне нравился. Мы были своего рода друзьями. Или не друзьями, но… эм… Трус. — …что-то вроде. — Что-то вроде? — эхом повторил Рон, задумчиво почесав затылок. — Что это значит? Лицо Гермионы посерело. — Ты же не хочешь сказать, — ошарашенно начала она, — что у тебя были отношения с Реддлом? Рон удивленно повернулся к ней. Он выглядел так, будто хотел рассмеяться, но, заметив выражение лица Гарри, окаменел. — Нет, — покачал головой Гарри. Голос прозвучал резко, почти испуганно. Щеки буквально горели – от страха, стыда? — Нет, не было у нас никаких отношений. Это ведь Том Реддл. Сердце колотилось о ребра так сильно, что друзья слышали, пожалуй, даже со своих мест. В горле поднялась желчь, но он постарался взять себя в руки. — Тогда что, Гарри? — хрипло спросил Рон. — Ты с ним трахался? Томом, мать его, Реддлом? Серьезно? Отрицай. Отрицай, у тебя все еще есть шанс. — Не трахался, — слабо отозвался Гарри. — У нас не было нормального секса. Это заявление встретила гробовая тишина. Лоб, шею и ладони покрывал тонкий слой пота. Гарри лихорадило, но если бы он солгал, то был бы ничем не лучше Тома. И потом, разве его лучшие друзья не заслуживали правды? — Я знаю, что поступил отвратительно, — произнес Гарри. — Знаю, что вам больно. Мне очень жаль. — Больно? — повторил Рон. — Он Волдеморт, Гарри. Он убийца, настоящий убийца. Что за извращение… — он покачал головой. — Что с тобой не так? Ты совсем рехнулся? Гарри не знал, что заставило его взглянуть на Гермиону, но глаза против воли метнулись к девушке, и тогда он увидел плохо скрытую гримасу отвращения на ее лице. Ту самую, которую ждал и которой больше всего боялся. — Гарри, — начала Гермиона, — конечно, я понимаю, что он смазливый, умный и все такое, но как… как ты мог… — С каких это пор ты гей? — прямо спросил Рон, повышая голос. Гарри поморщился. — Не знаю, — ответил он. — Не уверен, что… — А как насчет Джинни? — резко перебил Рон. — Как насчет моей сестры? Ты обещал ей, что вы будете вместе. В смысле, я думал, она тебе нравится. Ты притворялся? Лгал? На самом деле тебя привлекают парни? Он? — Рон истерично засмеялся. — Том гребаный Реддл, — неверяще повторил друг. — Вот, кто тебя привлекает? После всего, что этот ублюдок сделал? Сделал с нами, с Джинни, с тобой? Во рту у Гарри пересохло. Он знал, что легко мог найти тысячу оправданий, миллион причин, но в итоге выдохнул короткое: — Да. Рон застыл. — Это все? Ты больше ничего не скажешь? — А что ты хочешь услышать? — не выдержал Гарри. — Что я чокнулся? Я безмозглый кретин и охренеть как облажался? Со мной что-то не так? Я все это знаю, хорошо? Друзья смотрели на него так, будто видели впервые. Но слова рвались наружу: Гарри все еще чувствовал гниющее, засевшее внутри желание признаться, разорвать себя пополам и раскрыть все самое сокровенное. — А Джинни? — хрипло продолжил он. — Ты даже не представляешь, насколько она мне нравилась. Я любил ее. Но нам пришлось расстаться, а сейчас я застрял здесь. Однако это не значит, что я притворялся. Ты ничего не знаешь о том, что я чувствовал к ней и не можешь утверждать, что это неправда, потому что… — Ты заменил ее Реддлом. Ты знаешь, какая это пощечина? Какой плевок в душу? — в голосе друга появилась опасная нотка, но Гарри не перебивал и ничего не говорил, только позволял ему повышать голос, позволял каждому слову прокручивать нож в ране – ведь каждое из них ударяло именно так, как задумывал Рон. — Дело не в том, что он парень, Гарри, — тихо произнесла Гермиона. — А в том, что это он. Из всех в Хогвартсе… — ее губы начали дрожать. Она тоже пыталась сдерживать голос. Проведя много времени вместе, Гарри уже по одному взгляду мог понять, о чем эти двое думали. Рон был взвинчен, а Гермиона болезненно кривилась. Их эмоции – острое предательство и разочарование вживую выглядели намного хуже, чем Гарри рисовал себе в воображении. Он выпрямился и позволил им все обдумать. Вскоре Рон взял себя в руки и наклонился вперед, опираясь на стол. — Объясни почему, — начал он. — Объясни, что в нем такого? Почему ты сделал это, после всего, через что мы прошли. Как ты можешь… — его лицо исказилось в явном отвращении, и Гарри проглотил ком в горле. — Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказал, — ответил он. — Он мне нравился. Иногда мы ладили, это было… Естественно. — Он убил твоих родителей! — Да, я в курсе. В конце концов, они мои родители. И я не пытаюсь оправдать его, но в тот раз был не совсем Том, понимаете? — Господи, Гарри! Гермиона с тревогой смотрела на них, но не перебивала. — Ты забыл, что он читал наши мысли? Что он хочет разрушить твою жизнь? Он, мать твою, не любит тебя, и если ты думаешь, что он любит… — Я не идиот, Рон. — Серьезно? — в груди Рона закипал резкий и истеричный смех. — Только идиот может заниматься сексом с гребаным Волдемортом. — Да сдерживай ты свой чертов голос! — Это ты начал! — в библиотеке Рону не хватало яростного шепота, и он сбито, тяжело дышал. У Гарри живот скрутило в тугой узел: он чувствовал внутри болезненную, почти обжигающую ненависть к себе. — Хорошо, — выдохнула Гермиона, и, хотя ее голос дрожал, лицо оставалось спокойным. Она наклонилась вперед, убирая прядь волос за ухо. — Значит, теперь все в прошлом. В целом, мы и раньше догадывались, что вы вроде как друзья. Это не имеет большого значения. Рон издал невнятный звук, но она его проигнорировала. — Как долго это продолжалось? И почему ты нам ничего не говорил? Гарри уставился на нее. — Почему я ничего не говорил? Представляешь, как трудно было признаться даже самому себе? А вам… — он неуверенно засмеялся. — Показать себя в таком свете и разрушить нашу дружбу? Нет, вы заслуживаете большего – не неудачника Гарри Поттера, с вагоном проблем за спиной. К тому же, я доставил вам столько проблем, но если вы думаете, что мне все равно… — Не смей, — остановил его Рон. — Ты… — он провел рукой по лицу, пытаясь подобрать подходящее слово. — Твою мать, ты совсем рехнулся. Абсолютно сошел с ума. — Может быть, — отозвался Гарри с нервным смешком. — Меня все-таки в детстве смертельным проклятием по голове били. Рон проигнорировал глупую шутку. — Итак, значит, все это время вы… — друг все еще был мрачным. Сердце Гарри уже стучало в горле. — Да. Большую часть. Он ничего не сказал в свою защиту. Зачем? Надо признаться во всем, отпустить ситуацию, прежде чем та разрушит его изнутри. Чтобы Гарри больше не смог ничего отрицать, обманывать себя, лгать друзьям и в результате быть даже хуже Тома. Гермиона поджала губы. — Значит, поэтому сейчас ты чувствуешь себя виноватым? Гарри вздрогнул. — Да, — согласился он, — Мерлин, вы хоть представляете, на что это похоже? Я все испортил. Испортил вам жизнь. Из-за меня погибли ваши семьи! И прекратите отрицать или говорить, что это не так. Гермиона открыла рот, но вздрогнула от его тона. — А потом Слизерин! И Том! Вы должны меня ненавидеть. Нет, я хочу, чтобы вы меня ненавидели. — Еще несколько слов, дружище, — тихо сказал Рон. — И это моя вина. Так что не говорите, что мне морочили голову, я не наивен. И я не могу прикрываться шрамом и связью. Это моя вина – мое полное отсутствие морального суждения, но… Голос дрогнул, и все слова, которые так легко складывались в предложения, вылетели из головы. Комок снова застрял в горле, обжигающий и горячий. Что-то сжало сердце в тиски, мешая правильно работать. Он раскрыл все карты, сдался на милость друзей и теперь, полностью обнажив душу, ждал. — Но все кончено, — закончила Гермиона. — Ведь так? — Да, — выдохнул Гарри, голос непроизвольно дрогнул. — Да, все кончено. — Это хорошо. Потому что ты неправильно справляешься со своими чувствами. Ты почти не спишь, выглядишь ужасно. Если ты позволишь Реддлу манипулировать тобой, когда ты слаб… — Я не слаб, — решительно перебил он. — Думаешь, я поддамся уговорам и стану Пожирателем смерти? Однажды проснусь и решу, что убивать маглов – весело? Поверь, я лучше умру, чем стану кем-то вроде него. — Нет, — отрезала Гермиона. — Я боюсь, что ты погубишь себя. — И? Какая разница, все уже разрушено! Больше нет ни Волдеморта, ни войны… — Пойми, Гарри, он ужасный человек! — Я тоже. Ты когда-нибудь думала об этом? — Нет, — девушка покачала головой. — Не в этом дело, ты… — она нахмурилась, будто поняла что-то важное. — Он все еще тебе нравится? Гарри? Как? — Нет, — резко ответил он. — Я его ненавижу. Все кончено, правда, это… Гермиона покачала головой. — Я не знаю, чего ты от меня ждешь. Что бы ты ни делал, он… — Планирует развязать войну и захватить мир, — услужливо подсказал Рон. Затем парень скривился и начал собирать свои вещи. — Я не могу, — возмущенно продолжил он, — не знаю… я имею в виду, Мерлин, Гарри. — Да, — отозвался Гарри. — Я понял. Рон встал, и в окружающем полумраке он выглядел таким же нездоровым, как и Гарри. — Прости, но Реддл? Ты с ним? Гарри промолчал. Этот разговор вытянул из него все силы, и он чувствовал себя совершенно опустошенным. Вина и сожаление, навалившиеся после признания чудовищной тяжестью, оставили его абсолютно разбитым. — Гарри, я не могу, — повторил Рон. — Нет, я не могу этого принять, — он покачал головой. Гермиона закусила губу, не двигаясь с места. — Я знаю, что это твоя жизнь, — неуверенно произнесла она. — Но как насчет настоящего? Как ты мог поступить так? После всего, через что мы прошли? Гарри не ответил, и девушка встала. — Дай мне время осознать все, хорошо? Я не знаю, как с этим справиться, извини, но не знаю. Я не понимаю, как он может тебе нравиться. Не понимаю, почему ты скрывал все от нас и вообще… — она замолчала и взмахнула палочкой, собирая со стола разложенные свитки, книги и перья. — Я ужасный человек, — тихо кивнул Гарри. — Я знаю. — Нет, ты… — она тяжело вздохнула и подняла сумку. Гарри снова промолчал. Затолкал поглубже зарождающиеся внутри просьбы и отчаянные попытки исправить ситуацию. Он не сказал, что убьет Тома, что сделает все ради них. Зачем? Он не мог сделать друзьям еще хуже. Поэтому он молчал. Гермиона одарила его еще одним грустным, противоречивым взглядом, но мрачное лицо Рона оставалось непоколебимым, пока они шагали к выходу. И только когда за друзьями закрылась дверь, Гарри выдохнул. От ощущений у него кружилась голова: от болезненной утраты, принятия. Слабым утешением было то, что его перестали терзать мысли, не дававшие покоя последние несколько недель. Он просидел на месте так долго, что все тело онемело, а осознание потери прочно укрепилось внутри. Не двигаясь, Гарри отстраненно наблюдал, как студенты один за другим постепенно покидают библиотеку. Вскоре в этом огромном, темном помещении он остался совсем один.