What Souls Are Made Of | Из чего сделаны души

Было что-то изысканное в медленном разрушении человеческого существа. Сам акт распада во всем его сокрушительном великолепии, пропитанный сладкими, отчаянными попытками спастись. Было что-то особенно прекрасное в медленном самоуничтожении – возможно, осознание, что он сам во всем виноват. Губы Тома изгибались в улыбке, когда он наблюдал за Гарри. Тот весь как-то посерел, осунулся: когда-то яркие зеленые глаза потускнели и стали безжизненными, а волосы еще больше напоминали спутанное гнездо. Разве он не этого хотел? Иметь нечто столь живое под руками – такое яркое, решительное и горячее, – и погасить его? Несмотря на прилив острого удовлетворения, Том не ожидал, что за ним последует такой тяжелый, отвратительный привкус чужой вины – настолько сильный, что он улавливал его отголоски. Тому не давали покоя лихорадочные сны, которые были намного ярче его собственных, поэтому он, просыпаясь среди ночи с колотящимся сердцем, зачастую не осознавал, где находится и что происходит. Он устал от кошмаров Гарри, устал от того, что они оставляли его дезориентированным, отстраненным и постоянно желающим чего-то, что никогда не существовало. Чтобы избавиться от неприятного чувства страха, он убеждал себя, что единственное, о чем он по-настоящему беспокоился – это крестраж. Напоминал себе, что скоро оттолкнет Гарри. Сидя в гостиной и предаваясь этим размышлениям, Том внезапно почувствовал болезненный укол в груди. Казалось, внутри него что-то лопнуло и противной слабостью растеклось по венам. Вход открылся, и вошел Гарри – низко опустив голову, он стремительным шагом пересек гостиную. Он проигнорировал позвавшего его Абраксаса, проигнорировал Тома, хотя он сидел прямо перед входом, и скрылся в общежитии. Боже, как было больно: будто кто-то ударил его ногой в грудь. Постоянная, тупая пульсация причиняла боль при каждом вдохе. Поднявшись, Том без раздумий последовал за Гарри в комнату. Он распахнул дверь и шагнул внутрь, тут же натыкаясь на хмурый растерянный взгляд. Том на секунду замер, задаваясь вопросом, что он будет делать, если Гарри сейчас окончательно выйдет из себя и набросится на него с кулаками. И только явное удивление остановило Гарри от того, чтобы что-то сказать. На его измученном лице отразилось недоверие, глаза полыхнули гневом, но прошло мгновение, и они остекленели. Том решил, что многое бы отдал, чтобы вновь увидеть этот момент, когда Гарри шагнул вперед, крепко стиснув челюсти. Гадая, не собираются ли его ударить по лицу и стоит ли оно того, Том отступил на шаг. — Что с тобой? — спросил он. Гарри нахмурился. — А с тобой что? — раздраженно выпалил он. — Боже, Том, расслабься хоть раз в жизни и перестань притворяться, что тебе не все равно! — Его голос дрожал, уничтожая всю злобу. — Все кончено, и ты не сможешь ничего исправить. Том моргнул. — Тебе больно. Ты поранился? — он даже не осознавал, что сказал, пока не услышал собственный вопрос. Но было уже поздно брать слова назад. И хотя Гарри выглядел растрепанным и очень бледным, видимых травм на нем не было. — Нет, — продолжил он, — это что-то другое, верно? Ты поссорился с Уизли и Грейнджер? Гарри вздрогнул. — Это не имеет к тебе никакого отношения. Я знаю, ты думаешь, что ты центр вселенной, но это не так. Если ты действительно думаешь, что я просто скажу тебе… — он хрипло засмеялся, направляясь к двери. Сердце Тома билось уже где-то в горле. Эта тупая, давящая, невыносимая боль медленно отступала. — Подожди, — попросил он, схватив Гарри за руку. — Я это чувствую. Что-то похожее на шок промелькнуло на лице Гарри, и он отдернул запястье. — Лжец, — бросил он. — А ты чувствуешь, как сильно я тебя ненавижу? Он быстро и поверхностно дышал, а рука, которую Том сжимал пару мгновений назад, мелко дрожала. Покопавшись в кармане мантии, Гарри нашел свою палочку и сжал ее в нетвердых пальцах — потребовалось время, чтобы хватка стабилизировалась. Том внимательно наблюдал за ним: от него не ускользнули ни безумный взгляд, ни учащенное дыхание, — и почувствовал, как поселившийся внутри холод сковывает его только сильнее. — Мерлин, Гарри, — выдохнул он, — хотя бы сядь. Гарри посмотрел на Тома, на дверь и обратно, явно участвуя в какой-то мысленной борьбе. Том был свидетелем того момента, когда он сдался – момента, когда борьба наконец утихла, и он повернулся, опускаясь на ближайшую кровать. Кровать, которая принадлежала Тому. Разве это не восхитительно? — Просто уходи, — попросил Гарри. — Пожалуйста, просто… — он провел руками по лицу. Его снова странно и нервно трясло, а дыхание оставалось прерывистым. — Уходи, Том. Том никогда раньше не видел Гарри в таком состоянии. Казалось, его больше не заботило, как он выглядел и что подумает Том – создавалось стойкое впечатление, что Гарри вовсе про него забыл. Телом он был здесь, но разумом – явно где-то далеко; он уставился в пол невидящим взглядом. Том осторожно сделал шаг ближе и нахмурился: лицо Гарри блестело от пота и было болезненного, землистого цвета. — Гарри, — позвал Том, и в глазах Гарри вспыхнуло что-то горячее, когда он поднял глаза. Том решил, что разумнее будет это проигнорировать, хотя его внутренности сжались при мысли об очередной драке, вызове, и продолжил: — Дай угадаю, Уизли и Грейнджер узнали все те неприятные вещи, которые ты скрывал от них — вероятно, обо мне и о тебе. И, по всей видимости, крайне болезненно отреагировали. Вообще-то, я уверен, ты сам им все рассказал. — Как ты… — он запнулся и покачал головой. Перевел взгляд вниз и стиснул руками колени, чтобы подавить дрожь. Потому что ничто другое не ранило бы тебя так сильно. Ты бы не чувствовал в себе нужды обороняться, не испытывал такого же гнева. Ничто так сильно не волнует тебя, кроме них. — Удачная догадка, — отозвался Том. Он должен был быть осторожным – как раненое животное, Гарри был на грани: до полного разрушения оставался всего один шаг. Его глаза были широко распахнуты, и он весь дрожал, все еще сбито, тяжело дыша и не обращая внимания ни на что вокруг, включая Тома. — Как бы я ни ненавидел их, — начал Том, — знаешь, со всеми их высокоморальными, благочестивыми поступками и безоговорочным исполнением приказов Дамблдора… Никакой реакции. Гарри продолжал тихо задыхаться и сильно дрожать. Том задался вопросом, был ли он свидетелем какого-то психического расстройства? Приступа? Момента, когда все, наконец, навалилось сразу? Том решил, что ему бы понравилось, если бы Гарри ответил. Вместо этого он почувствовал себя неловко – практически лишним. Не к месту. Видеть все своими глазами и не испытывать при этом никакого триумфа было не так весело, как он себе представлял. А видеть, как Гарри задыхается, мучается и распадается на части… Оказалось неприятно, когда это было сделано не его руками. — Они переживут это, — сказал Том и медленно подошел к Гарри еще ближе. — Уизли и Грейнджер. Они тебя простят. Гарри поднял глаза. — Что ты несешь? — хрипло спросил он. — Ты ничего не знаешь о прощении, слышать подобное от тебя – практически издевательство. И ты не знаешь ни их, ни даже того, что случилось, или… — Гарри, — прервал его Том. — Уизли и Грейнджер сказали, что ненавидят тебя? Что они больше не хотят тебя видеть? Ты для них почти мертв? — Нет, но… — Они узнали о нас. Думаю, они слишком остро реагируют, и даже если они не справятся с этим… Нет, лучше было не затрагивать эту тему. Как бы он ни ненавидел этих жалких гриффиндорцев, Гарри любил и ценил их намного больше, чем Тома. Он не примет мысль не обращать на их ссору внимания, и вряд ли его утешит предложение забыть их как нечто незначительное. — Что они тогда сказали? Что не могут смотреть на тебя? Полностью в тебе разочаровались? — Они… — он облизнул губы. Знал ли он, что практически шепчет? Похоже, он ничего не осознавал. — Они не знают. Гермиона сказала, что не знает, как с этим справиться, ей нужно время, а Рон… — он резко, беспорядочно рассмеялся, и Том хотел запомнить этот звук, попробовать его на вкус, хотел, чтобы он повторялся в его голове снова и снова. — Время? Это значит, что они тебя простят. Вероятно, они справятся с этим через день или два. На самом деле, если Грейнджер говорит, что ей нужно время, она тебя уже практически простила, а Уизли всегда будет придерживаться ее мнения, правильно? — Нет, не будет, они… — Гарри, дыши, — рявкнул Том. Гарри замолчал, недоверчиво уставившись на него. Его глаза были очень большими, а лоб блестел от пота. — Ты же сам им все рассказал, не так ли? — быстро продолжил Том, не дожидаясь, когда шок Гарри сменится гневом. Он говорил мягко и убедительно, смотрел Гарри прямо в глаза и целиком удерживал его внимание на себе, не позволяя переключаться на что-то другое. — Эти чувства вины и стыда подсознательно мучили тебя, поэтому ты во всем признался и был готов к тому, что тебя возненавидят. Ты так сильно убедил в этом самого себя, что даже представить себе не мог другого исхода. Ты создал этот сценарий в своей голове и поверил, что ваша дружба обязательно будет разрушена. Но твои глупые друзья-гриффиндорцы не ушли, Гарри, так что перестань воображать худшее. Гарри молчал долгую минуту, и Том ждал, прислушиваясь, как его дыхание постепенно выравнивается, а мутная пелена спадает с глаз. — Они не глупые, — наконец произнес Гарри, прочистив горло, чтобы его голос звучал ровнее. — Но… спасибо. Что, черт возьми, он должен был на это ответить? Том пожал плечами. — Не могу поверить, что ты им все рассказал, — он хмыкнул. — Ты знаешь, что я бы не стал, несмотря на то, как это было бы весело. Чтобы увидеть эти праведные, пораженные и разъяренные лица; держать эту силу в своих руках, смотреть, как они бледнеют от шока, ужаса… — Прости, не думаю, что верю тебе на слово, — мрачно отозвался Гарри. Тому было почти приятно. Гарри был таким подозрительным, таким решительным и защищающимся. Тот факт, что он разрушит свои самые крепкие связи, отпустит то, что кипело внутри него на протяжении нескольких месяцев, просто чтобы у Тома не было на него никакого давления… Том улыбнулся. — Конечно, — кивнул он. — Я злой и все такое. Некоторое время они молчали. Гарри провел рукой по волосам, убирая их со лба и бессознательно обнажая неровный контур шрама. Он был слабым и розовым, но выделялся на фоне остальной части его неповрежденной кожи. — Что ты имел в виду, — задумчиво спросил Гарри, рассеянно разглаживая складки на кровати Тома, — когда сказал, что чувствовал это? Слова потрясли его, но Том не позволил ни одной эмоции проявиться. Ему не нравились любые упоминания о двусторонней связи и ее последствиях. — Это было похоже на чувство отчаяния. Знаешь, будто весь мир рухнул вокруг меня. Вокруг тебя, — Том ухмыльнулся, заставляя лицо оставаться расслабленным. — Иногда ты слишком остро на все реагируешь. — Хорошо, Волдеморт, кто-нибудь сегодня посмотрел на тебя неправильно? Уже планируешь новое убийство? — он легко, бессознательно усмехнулся, и все внутри Тома вспыхнуло от желания. Гарри по-прежнему выглядел плохо – уставший, измученный и до странности уязвимый. И все же он оставался живым, непоколебимым и сильным. В том, что он будет продолжать бороться, было что-то намного более удовлетворительное, чем любое разрушение, совершенное руками Тома. Это было увлекательно: возбуждение от азарта, вызова и того факта, что Гарри никогда не сдастся по-настоящему, что бы на него ни обрушилось. Это было слаще любого подчинения, приносило больше удовлетворения, чем любая победа. Гарри не сдавался, и это больше всего нравилось Тому. И глядя на него – на глубокие тени под глазами, вспотевшее лицо, лихорадочный туман в глазах – Том чувствовал, как под кожей разливается ненасытный зуд. В первую очередь он хотел, чтобы Гарри принадлежал ему. — Я должен… — Гарри запнулся и прочистил горло; казалось, он только сейчас осознал, где находится. Его скулы слегка покраснели, и он встал, отводя взгляд. — В любом случае… Он провел рукой по своей мантии и бросил на Тома короткий взгляд. — В любом случае? — подсказал Том ровным голосом, не позволяя проявиться безумному отчаянию, которое стремительно разливалось по телу. — В любом случае, мне нужно идти, — Гарри слабо усмехнулся – иногда он был таким ублюдком, – и, не оглядываясь, покинул общежитие, оставляя Тома томиться в послевкусии.

***

Следовало его возненавидеть, но даже короткого взаимодействия оказалось достаточно, чтобы у Тома вновь закипела кровь; чтобы под кожей разлился ненасытный зуд, а разум вспыхнул с новой силой. В конце концов, Том любил вызовы — что может быть лучше, чем смотреть, как Гарри возвращается к нему, видеть, как он добровольно кончает под ним? Он был уверен, что это произойдет – настолько уверен, что каждая клетка, каждая жила в его теле наполнилась головокружительным предвкушением. Он не мог выбросить из головы образ отчаянного, охваченного паникой лица Гарри. Мысли об этом поднимали в Томе волну собственничества: только он хотел видеть его беззащитным и совершенно уязвимым – таким, каким Гарри не видел прежде никто другой. Гарри должен был возненавидеть его. Должен был обидеться, презирать, чувствовать необходимость защищаться и, конечно, смущаться. Хотя Том обнаружил, что ухмыляется при мысли об этом, он больше не искал Гарри. Вместо этого он наблюдал за ним: когда тот был в Большом зале – быстро расправлялся со своей едой и рано уходил; когда он разговаривал с Абраксасом и рассеянно бормотал что-то, явно думая о другом. Том часто ловил себя на мысли, что прослеживает взглядом четкую линию его подбородка, опускает взгляд к яремной впадине на шее и замечает, как беспокойно двигаются его пальцы. Он постоянно следил за Гарри – даже когда тот смотрел на стол Гриффиндора или подавлял зевок. И, наблюдая издалека, Том видел, что, несмотря на тоску, с которой Гарри смотрел на своих друзей, несмотря на то, сколько ночей провел без сна, он выглядел лучше – живым и относительно бодрым. Тома начали реже беспокоить чужие кошмары и навязчивые мысли о давно минувших днях. Гарри казался более расслабленным и уверенным, но в то же время непоколебимым. Было удивительно, насколько он оказался упрямым – это, конечно, удивляло, интриговало, но вместе с тем раздражало до дрожи. Несколько дней спустя он нашел Абраксаса в одном из его многочисленных укрытий – в старой кладовой, которая располагалась глубоко в подземельях. Пустые классы, тайные проходы и заброшенные альковы – он уединялся во всех этих местах, когда был моложе. Том распахнул дверь и, войдя внутрь, почувствовал сильный запах пыли и скипидара. Абраксас сидел скрестив ноги перед высоким мольбертом, на котором стоял натянутый на подрамник холст. Он смешивал краски на палитре, но когда вошел Том, он вскочил и поспешно вытер руки о халат, оставляя на нем фиолетовые разводы. — Милорд, — начал Абраксас, пробираясь через разложенные на полу карандаши, краски и кисти. — Я работал над Темной Меткой и могу показать, что получилось. Если хочешь, конечно. Вот, подожди… Том покачал головой. — Забудь, — отмахнулся он. — Я надеюсь, что ты в любом случае предоставишь что-нибудь удовлетворительное. Он повернулся к холсту, не обращая внимания на зардевшегося Абраксаса, и на его губах появилась довольная улыбка. Впервые за семь лет он не был уверен в преданности Абраксаса. Что произойдет, если ему придется выбирать между Томом и Гарри? До прибытия Гарри Абраксас был идеальным Пожирателем: стремился угодить, жаждал одобрения – такой одинокий, что Тому достаточно было уделить немного внимания, чтобы обеспечить его непоколебимую верность. Из всех нытиков на факультете – всех фанатиков крови, трусов и изнеженных домашних шавок – Абраксас был самым терпимым. Он имел сдержанную рассудительность, ненавязчивую манеру поведения и самостоятельность, что полностью устраивало Тома. Том уставился на холст, на котором был изображен стоящий в небольшой роще маленький ребенок – он протянул руки к жеребенку-единорогу, и его розовое лицо осветилось радостным благоговением. — Твое внимание к деталям завораживает, — сказал он, делая вид, что впечатлен композицией, плавными линиями и контрастной светотенью: чистое сияние золотистой охры оттеняли глубокие, пурпурно-фиолетовые тени волшебного леса на заднем плане. — Твоей матери это понравится, ты должен ей показать. Абраксас выглядел удивленным и в равной степени довольным. — Вообще-то, я пишу для нее, — признал он, — но картина пока не закончена. Ты правда думаешь, что ей понравится? — Определенно, — в отличие от своего отца, Абраксас безгранично обожал миссис Малфой, хотя у нее не было ни одной положительной черты, которыми наделял ее любящий сын. На взгляд Тома, она была маленькой, робкой и драматичной женщиной, которая плохо играла на фортепиано и днем могла объявиться перед гостями ​​в ночной рубашке. Некоторое время они обсуждали картину, и Абраксас преобразился: он открыто жестикулировал, взволнованно повышая голос. Том подождал, пока Абраксас успокоится и проникнется витавшим в воздухе чувством товарищества, которое теперь казалось более глубоким, чем раньше. — Итак, вы с Гарри, — начал он, отступая и осматривая комнату, — стали близки, верно? Абраксас замер. — Да, — он опустил взгляд. — Полагаю, так. Том хмыкнул. — Должен сказать, это удивительно – у него совсем другие взгляды, не находишь? Почти... мятежные. Абраксас закусил губу. — Наверное, — осторожно согласился он. — Но мы не обсуждаем ничего подобного. А вы с ним говорите об этом? Губы Тома растянулись в улыбке. — Постоянно, — кивнул он. — Он такой очаровательный, когда неистовый. — Да, но... — Абраксас потерянно перевел взгляд на валяющийся поблизости раздавленный тюбик с кобальтовой краской. — Мы, в основном, просто играем в квиддич или говорим о повседневных вещах. Об учебе и профессорах. Как друзья. Том поджал губы после этих слов, но Абраксас, ничего не заметив, продолжил: — С ним легко разговаривать на любые темы. Гарри не такой серьезный, как другие слизеринцы. С ним проще, понимаешь? Так что да, он мой друг. Том почувствовал, как внутри него что-то сжалось, и ему захотелось поднять палочку, чтобы услышать, как лепет Абраксаса превратится в жалкое умоляющее хныканье. Потому что это было правдой: его необъяснимо злил уже один только факт, что кто-то еще видел Гарри таким, каким его знал только Том, который ему нравился и вызывал восхищение. — Конечно, — не стал спорить он. Возможно, твой единственный друг. — Хотя его стремление придерживаться исключительно противоположных взглядов вызывает беспокойство. Будет обидно, если они станут причиной конфликта. Я бы не хотел, чтобы ваша… дружба… распалась. — Я тоже, — кивнул Абраксас, тяжело сглатывая. — Знаешь, в чем-то Розье прав, — продолжил Том, — Гарри здесь не место. Сейчас все в порядке, но я надеюсь, что он никогда не поставит под сомнение свое положение в Слизерине. Будет досадно, если это произойдет. — Я пытался поговорить с ним, — взволнованно проговорил Абраксас. — Но он не хочет ничего слышать о чистокровных, Слизерине или о том, чтобы стать известным. — Думаю, его принципы очень трудно изменить, — согласился Том. — И это… проблема. — Проблема? — Скажем так, Гарри больше угроза, чем друг. Но я бы не хотел, чтобы ты его потерял. — Мерлин, нет, — испуганно выдохнул Абраксас. — Это не… Гарри не будет проблемой, правда? Я думал, он тебе нравится. Том ждал. Абраксас несколько секунд изучал пол под ногами, но затем поднял взгляд – теперь его лицо казалось менее нервным и более уверенным. — В первую очередь я всегда буду Пожирателем смерти, — твердо произнес он. — Я всегда буду предан Слизерину, но Гарри – мой друг… — он закусил губу. — А факультет – моя семья. Том скрыл ухмылку. — Я согласен, — отозвался он, — ничто не может нарушить узы, которые нас связывают. Нельзя научить кого-то быть слизеринцем, а стать одним из нас… — он пожал плечами, — Гарри никогда этого не поймет. Он не учился в Слизерине с первого курса и не имеет с нами общих воспоминаний. — Конечно, все так, — признал Абраксас, — и это расстраивает, но он мне все равно нравится. Мы просто не соглашаемся в некоторых вещах. Вот бы и у них все было так просто. Сейчас, воспринимая ситуацию на некотором расстоянии, он отчетливо видел, как эти широкие, обобщающие мазки складываются в единое целое. Том и Гарри: мы просто не согласны в некоторых вещах – прошлом, настоящем и будущем. — Уверен, что у нас не будет серьезных проблем, которые мы не смогли бы решить, — мягко сказал Том. — И твоя ненаглядная дружба не закончится из-за каких-то противоречивых взглядов. Плечи Абраксаса расслабились, и он улыбнулся – благодарный, доверчивый. Лгал ли он? В конце концов, все сводилось к выбору, и не было никаких причин отказываться от предполагаемого будущего. Абраксас звучал достаточно убедительно, чтобы это оказалось правдой. Он был верен Тому и, в конце концов, это все, что имело значение.

***

Задумчиво обводя глазами класс по Древним рунам, Том остановился на Грейнджер. Ее кудрявая голова была чуть опущена, когда она переписывала материал с доски, и рядом к ней наклонилась девушка с Гриффиндора – Лилит Вуд, пытаясь привлечь ее внимание. Но Грейнджер не заметила. Том уже закончил свои записи. Он откинулся на спинку стула и уставился на каштановую макушку, чувствуя сильное желание погрузиться в ее разум и получить ту информацию, которая его интересовала. Но он подождет. И хотя знания о Волдеморте – обо всем, что он сделает, были весьма заманчивыми, Том уже ступил на зыбкую почву. Он знал, сколько неприятностей мог повлечь за собой его поступок, знал – как бы ему ни хотелось игнорировать этот факт, – что Гарри, вероятно, не сможет этого вынести. Гарри все еще оставался упрямым, непоколебимым и уже был таким злым. Том не хотел доводить его до края, не сейчас. — Эй, Том, что у тебя получилось во второй части? Я нигде не могу найти перевод. Он рассеянно передал свой пергамент Лоуренсу Барфуту (полукровке, сыну двух зельеваров, уже прокладывающему путь в Министерство). — Спасибо. Мерлин, ты уже закончил? Грейнджер тоже заканчивала. Она случайно задела локтем нарисованные руны. Не заметив, как смазала чернила, она обернулась и что-то сказала Лилит (маглорожденной болтливой девчонке, которая лелеяла надежду стать целителем), а затем посмотрела прямо на него. Грейнджер застыла, когда их глаза встретились. Том вскинул бровь, и грязнокровка торопливо отвернулась. Ее стул с противным скрежетом проехался по полу в нелепой попытке оказаться от него как можно дальше. Терпение, Том, терпение. Ты уже зашел так далеко на пути к становлению Волдемортом. Это требовало внимательности, силы, работы в тени – какой бы неприятной она ни была. Можно было подавить внутреннее нетерпение до тех пор, пока не удастся заполучить доверие Гарри. Затем – осторожно, скрупулезно – собрать обрывки воспоминаний, пока образ Волдеморта, Его будущего, его Силы, не превратится из размытых очертаний в ясную картину. — Ты не знаешь, Слизнорт будет проводить тест? — громким шепотом спросила у него Шарлотта Хорнби. Она преувеличенно небрежным движением повернулась на стуле, взмахивая длинным светлым хвостом, и улыбнулась. Ямочки на ее щеках выступили вместе с небольшим сколом переднего зуба. — Вы, члены Клуба слизней, у него на особом счету, ведь так? — Не понимаю, о чем ты говоришь, — произнес Том. — Но слизеринцы… Не дослушав, она захихикала — наигранно и раздражающе. Ему захотелось сказать что-нибудь мерзкое, чтобы увидеть вспышку удивления на чужом лице. Больше всего на свете ему хотелось отказаться от приторной маски этого отвратительного, очаровательного поведения. — Ну так что? — настаивала она. — Будет тест или нет? — Будет, — неохотно признал он. — Но без повторения вечных эликсиров. Он намекал на другое. Ее лицо просияло. — О, слава Мерлину. Видишь, я знала, что у тебя есть особые привилегии! Он что-то рассеянно буркнул в ответ. И Гарри ждал, что он изменится? Даст Непреложный обет и начнет принимать только моральные решения? Вдруг отрастит совесть? Когда урок закончился, профессор Эпплби задала им эссе о рунических кругах. Она была одной из немногих профессоров-маглорожденных, поэтому даже выглядела соответствующе, постоянно облачаясь в широкую бирюзовую юбку и бесформенный блейзер. Том медленно собрал свои вещи, затем еще несколько минут болтал с Шарлоттой и Лоуренсом, а перед выходом задал профессору Эпплби вопрос о новом дополнении к справочнику Спеллмана, который они должны были получить на днях. Несколько человек задержались, чтобы послушать ответ, и Грейнджер была в их числе – она никогда не могла устоять перед незнанием того, в чем он разбирался. Но чего он не ожидал, так это того, что она подойдет к нему, когда обсуждение закончится. Ее губы были поджаты, глаза опущены, а где-то позади Лилит Вуд хихикала, будто одно только приближение к Тому являлось чем-то скандальным. — Гермиона, — произнес он, и на его губах заиграла улыбка. — Мы так давно не разговаривали. Ее глаза сузились. — Это не смешно, Реддл, — резко сказала она. — И ты должен оставить Гарри в покое. — Почему? — Потому что ты ужасен, — как и Гарри, она выглядела болезненно, но пыталась скрыть свою бледность яркой помадой. Однако отчаяние не было Грейнджер к лицу. Это была не та изящная, затяжная борьба, которая делала Гарри лишь более очаровательным – на его фоне она выглядела слабой, напуганной и крайне хрупкой. — Очевидно, что для тебя это очередное развлечение, но ты настолько запутал его, что это отвратительно. Если ты думаешь, что манипулировать им и использовать только ради собственного удовольствия – это нормально... — ее голос дрожал от смеси гнева и страха. — Кстати, он все нам рассказал, поэтому можешь упиваться своей мнимой властью сколько угодно, однако помни, что ты глубоко заблуждаешься. Несмотря на дрожь в ее голосе, Том был впечатлен. Может быть, он все-таки недооценил Гермиону Грейнджер. — Что он вам рассказал? — поинтересовался он. Было приятно слышать ее отталкивающий, чопорный тон. — Я знаю, что ты делаешь, — нахмурилась она. — Разговариваю? — Он не игрушка, — отчеканила Гермиона. — И это не игра. Ты не можешь притворяться, что он тебе нравится, и манипулировать им, когда он так уязвим... Том громко рассмеялся, и она вздрогнула. — Почему ты думаешь, что он мне не нравится? Ты действительно думаешь, что в противном случае Гарри был бы жив? Он угроза. Гарри суждено уничтожить его. Он опасен, непредсказуем. Слишком много знает, все видит. — Не думаю, что ты способен на это, — скептически произнесла она. — В твоем теле нет ни одной кости, которая не служила бы корыстным целям. И как только он перестанет тебе нравиться... — Мне поступить так же, как вы? Девушка вздрогнула. — Ты не знаешь, о чем говоришь, Реддл. Тебе все равно, ты... Она не смотрела ему в глаза. Как будто Том не мог в любой момент прорваться сквозь ее бесполезные мысли и вытащить все, что она пыталась скрыть. Она была ничем по сравнению с ним. — О чем ты с ним говорил? — внезапно спросила Грейнджер. — О разном. Разлагал его своими злыми поступками, следил за тем, чтобы он не забывал, как презренны вы с Уизли и насколько ошибочна идеология Дамблдора... — А ты все шутки шутишь? Это не смешно, Реддл, это отвратительно. Почему ты одержим Гарри? Ты сделал столько плохого, и тебе все мало? — Гермиона отстранилась от него, не удосужившись поднять голову. — Значит, сейчас вы обеспокоены, — поднял брови он, — тем фактом, что злой Том Реддл остается рядом с Гарри, когда вы от него отвернулись? То есть раньше вам это в голову не приходило? — Нормальные люди не пытаются извлечь выгоду из чужого горя, на это способен только ты. И не делай вид, что беспокоишься о Гарри. Именно ты стал причиной наших... разногласий. Том ощутил прилив удовольствия; увидел беспокойство на ее лице – желание спросить остановилось явным отвращением. — Знаешь, ты права, Гермиона. Я оставлю Гарри в покое. Она замерла. — Что? — Если хочешь, я тоже буду игнорировать его, — он улыбнулся. — Прямо как вы. Ее плечи задрожали. Ненависть. Она ненавидела его — разве не прекрасно? Но Грейнджер быстро вернула себе самообладание, ее глаза затянуло льдом. — Оставь его в покое, Реддл, — потребовала она. Ее ноздри трепетали, а волосы гневно качнулись, когда девушка сделала еще один шаг назад. — Я серьезно. — Что, если он не сможет оставить в покое меня? — Он искал встречи с тобой? Как легко было вывести ее из себя. Забавляясь, солгать и заставить ее ненавидеть его так сильно, что пути назад уже не будет. Но он не мог, потому что Гарри никогда не предпочтет Тома своим жалким друзьям. Губы непроизвольно скривились, а ревность горечью разлилась на языке. Гарри никогда не примет его сторону, придерживаясь своей непоколебимой морали, своего упрямого гриффиндорского уклада. Том тоже должен его ненавидеть. — Нет, — мягко сказал он. — Я давно не разговаривал с Гарри. — Ты ведь не защищаешь его? Подозрение. Недоверчивый наклон ее головы, нервное покачивание ступней вверх и вниз. Она хотела от него отойти. Прелестно. — Зачем мне его защищать? Он мог полностью обеспечить себе доверие Гарри с помощью Грейнджер. Она могла стать мостом, самым полезным и блестящим инструментом в его жизни. Вот только Грейнджер всегда его ненавидела, и в отличие от Гарри, каждое их взаимодействие будет окрашено постоянным, гнетущим страхом, желанием сбежать, отвести взгляд. Она никогда не видела в нем ничего, кроме опасности. — Вот и продолжай в том же духе, — припечатала Гермиона, — потому что, поверь мне, такое частое пребывание рядом с Гарри может обернуться против тебя. — С какой стати? — Ты наверняка знаешь, что говорят о людях, которые много времени проводят вместе. Ты хочешь оказать воздействие на него, но задумывался ли ты когда-нибудь о том, что и он может повлиять на тебя? Он никогда не будет на твоей стороне, Реддл. Он не стал возражать. Грейнджер напоследок поправила кожаный ремешок своей сумки и быстро вскинула взгляд вверх. После она развернулась и стремительным шагом направилась по коридору, представляя собой забавную смесь из бойкой, качающейся кучки волос и громкого топота. — Ты уже потеряла друга, Гермиона, — крикнул ей вслед Том. — А я получил то, что хотел. Грейнджер втянула голову в плечи и на секунду сбилась с шага, но не обернулась и не позволила увидеть, как его слова задели ее. Еще мгновение, и она исчезла из поля зрения – последний клочок развевающийся мантии скрылся за поворотом.

***

Том решительно отклонил слова Грейнджер. Влияние Гарри на него было нелепой идеей, потому что Том считал все идеи Гарри бессмысленными. Он слышал о морали еще со времен пребывания в детском доме. Вот миссис Коул ругает Денниса над тарелкой с комковатой серой кашей – это грех, молодой человек. Рука с артритом гневно бьется о пожелтевшую скатерть. Библия говорит, что не следует лгать. Тусклый свет, едва проникающий через блеклые шторы с орнаментом тартана; испачканная рубашка, слишком большая для его худощавого тела, и уроки правильного и неправильного – не дергай ее за косичку, Эми, это плохо, я сказала! Постоянные наблюдения за ним, будто он был не ребенком, а каким-то дьявольским отродьем; нравоучительные беседы в кабинете, воздух в котором стоял всегда тяжелый и спертый: разве ты не чувствуешь себя виноватым, Том? За то, что сделал им так больно? Нетерпеливый взгляд на стрелки часов, запах кислой капусты изо рта миссис Коул, раздавленные окурки на ковре. Как бы помягче выразиться? Ему было плевать. Его никогда не заботили окружающие. И хотя пылкий, милый Гарри был намного приятнее и смог зайти гораздо дальше, чем миссис Коул – с его негромким, низким, убежденным голосом, – любые нравоучения все равно оставались для Тома вещами совершенно бессмысленными. Том был в гостиной и слушал яростные вопли Лукреции Блэк – я ее ненавижу! Я ненавижу свою мать! Она такая чертова сука, – пока Адриана Булстроуд пыталась успокоить ее тихим шепотом – я знаю, но ты уже совершеннолетняя, поэтому можешь оставить ее, если хочешь. Блестящий аргумент. Мерлин, Булстроуд была такой бестактной. Он позволил мыслям вернуться к размышлениям о будущем, и на ум пришел один из последних разговоров с Гарри. Он сказал, что Тома не примут на должность профессора Защиты от Темных искусств, и судя по уверенности в голосе, это действительно произошло в его время. Повторится ли это снова? После всех этих разговоров со Слизнортом, всей лести и унижений перед директором Диппетом, звездной строкой оценок Превосходно? Неужели его кандидатуру отвергнут из-за возраста? Голоса других слизеринцев теперь стихли, отошли на второй план. Тому не терпелось пробраться в голову Гарри или пойти в кабинет директора Диппета (Диппета он ненавидел почти так же, как Дамблдора). Если это действительно так, если все часы и усилия были потрачены впустую, какая у него будет альтернатива? Том встал, и все ученики в гостиной мгновенно замолчали. Он проигнорировал их, хотя подобное отношение вызвало у него одновременно приступ ярости и удовольствия, и покинул гостиную. Он был терпелив. Он мог подождать. Том быстро зашагал по лабиринту подземелий. В библиотеке в это время будет слишком людно, а рисковать и спускаться в Комнату он не мог, — залы и коридоры еще были переполнены учениками. Вместо этого он бродил по извилистым коридорам, освещенным мерцающими факелами. За пределами общей комнаты температура была значительно ниже, и камень заглушал любые посторонние звуки, кроме его шагов. Не имело значения, сколько потребуется времени и как тщательно ему нужно будет работать, он станет Волдемортом. Это было его предназначением. Завернув за угол, Том остановился как вкопанный. В одном из альковов, почти полностью скрытый от глаз сидел Гарри. Полое пространство освещалось одним медным факелом, и в его слабом свете Гарри представлял собой сплошной темный силуэт. Кончики его волос светились зеленым, а лицо находилось в тени. Он медленно, почти равнодушно повернулся на звук шагов, и, когда они встретились глазами, он не моргнул. — Том, — произнес он странно спокойным голосом. — Решил спрятаться от своих любимых Пожирателей смерти? — Можно и так сказать, — согласился Том и осторожно шагнул вперед, наблюдая, как бледное лицо Гарри загадочно мерцает в рассеянном свете. Молчание между ними было странным. — А ты? Гарри выглядел отрешенным, задумчивым, странным. Его волосы торчали во все стороны, и он сидел жутко неподвижно – что было так непохоже на прежнее его беспокойное поведение. — Голова болит, — объяснил он. — Мне жаль. Гарри не стал спорить – только окинул его долгим, внимательным взглядом – и устало вздохнул. — Тогда сядь, — тихо сказал он. — Если хочешь. Даже те слова, которые Том жаждал услышать и которые должны были вызвать прилив острого торжества, были осознаны им позже. Гарри не слишком волновало его появление, и он ничего не сказал, когда Том сел рядом на скамью. Он не отклонился, не отпрянул, не сдвинулся с места – просто сидел, не выражая внешнего дискомфорта. — Как думаешь, Дамблдор когда-нибудь писал Гриндевальду? Тому потребовалась секунда, чтобы осмыслить вопрос, потому что Гарри смотрел на свои ботинки, пока свет отбрасывал изумрудные тени на его лицо. — Нет, — отозвался Том и моргнул от этой странности. — Думаю, он сказал все, что хотел, когда победил его, а потом забрал Старшую палочку и запер того в своей собственной тюрьме. Гарри неопределенно хмыкнул. — Я тоже так думал. Но я говорил с ним недавно, и он был… странным. Казался задумчивым, осторожным и грустным, — он слабо пожал плечами. — В любом случае он что-то скрывал. Странно думать, что когда-то они были так близки. Интересно, навестит ли он его когда-нибудь, просто чтобы увидеть, объяснить, спросить почему. Должно быть, это ужасно. Жить в неведении. Том ждал, что он продолжит говорить, но Гарри молчал. Он водил пальцем по узору на скамье – выцветшим инициалам, которые Том не мог разобрать. Затем он прикоснулся к одной из каменных змеек – маленьких извивающихся украшений, глаза которых ярко сверкали драгоценностями. Она ожила, обвилась вокруг его пальца и щелкнула раздвоенным языком. Быстрым движением змея попыталась броситься на Гарри, но тот тихо зашипел, и она мгновенно успокоилась. Что-то внутри Тома щелкнуло, будто повернулось на дисплее. Гарри редко использовал парселтанг, но теперь он поднес маленькую змею ближе и говорил ей что-то, не задумываясь. Он даже не обращал внимания на Тома, но тот все равно почувствовал жар, головокружительный прилив чего-то – своего рода одышку, поразившую все его тело. Это должно было его разозлить. В прошлом, когда он был поглощен поиском своей семьи или какой-либо родовой принадлежности, связи, – наследие Слизерина закрепило за ним положение в Хогвартсе. Дар принадлежал ему. Он был доказательством. Гарантией. После долгих лет поисков, издевательств и ехидных замечаний чистокровок, игнорирующих его блестящие успехи в учебе, – парселтанг решил все. Однако тот факт, что Гарри свободно владел тем, что принадлежало Тому, не вызвал ни капли вполне оправданного гнева. Что-то в том, как он говорил – легко, не задумываясь, без усилий, но с таким видом, будто каждое слово являлось секретом, – казалось Тому странно интимным. Пока Гарри перешептывался с маленькой змеей, она смотрела на него с благоговением. В ответ ему доносилась какая-то бессмыслица – беспорядочные слова, фрагменты предложений: запах, мышь, движение. Магия в этих вещах была слабой, и она уже выходила за рамки возможностей. В конце концов змея высвободилась, сползла вниз и, свернувшись на каменной плите, замерла. — Они не очень умные, — произнес Гарри. — Хотя Слизерин, вероятно, не ожидал, что кто-то заговорит с украшениями. Том согласно хмыкнул. — Чем они больше, тем сообразительнее, — объяснил он. — Конечно, не сравнятся с настоящими змеями, но некоторые статуи в Тайной комнате ведут себя вполне правдоподобно. Слабый шепот до сих пор звучал в его голове, принося с собой трепет, пережитые воспоминания юных лет и головокружительное ощущение открытия, кто он такой. — Василиск необычайно умен, — поделился Том. — Только большинство его мыслей вращается вокруг желания поесть. — Я не хочу будить его для разговора, — отказался Гарри. — Ну, по крайней мере без защитных очков или, может, одного-двух фениксов на всякий случай. Том почувствовал странную волну привязанности. Когда Гарри смотрел на него, его глаза светились удивительной ясностью, хотя и были наполовину скрыты волосами. Вероятно, это был усиленный эффект от мерцающего впереди факела, но в зеленоватом свете его глаза казались неестественно яркими. — Он крепко спит, — сказал Том. — После убийства Миртл я не мог рисковать, не давая ему заснуть. В том году он жалел об этом сильнее всего. Томительная скука и первая эйфория от открытия всех потрясающих тайн сделали его безрассудным. Он все еще помнил тот яркий всплеск страха – школу собирались закрыть, в ванной была мертвая девушка, о, черт, Мерлин. Сиротство. Хагрид. Быстрее. — Ага, небольшая цена, — горько отозвался Гарри. Его голос казался глухим и далеким. Тому было интересно, о чем он думает, но спрашивать не стал. Он проверял допустимые пределы, а Гарри – странный, задумчивый, отстраненный, – уже был слишком снисходительным. Вместо этого Том изучал его острые ключицы, изгиб шеи, тени от полуприкрытых ресниц и темные, как синяки, круги под глазами – глубокие и фиолетовые. Его глаза, впрочем, потеряли свой остекленевший, рассеянный вид, а лицо стало более ясным. Несмотря на то, как неподвижно он сидел и как мало говорил, Том внезапно осознал, что Гарри знает о нем намного больше, чем кто-либо другой. Его охватило беспокойство. Он не хотел, чтобы Гарри его видел. Узнал о нем больше каким-то необъяснимо ужасным, реальным способом. Что-то более глубокое повисло в воздухе, оно – невысказанное, тяжелое – заставляло Тома беспокоиться, чувствовать себя обнаженным под чужим пристальным взглядом. Он отогнал эту мысль: Гарри даже не обращал на него внимания. Во всяком случае, Том застал его врасплох, когда он находился в этом странно спокойном состоянии. Пытаясь отвлечь разговор от тревожных, невысказанных мыслей, Том спросил: — Ты уже помирился с Грейнджер и Уизли? Гарри моргнул, выражение его лица едва заметно дрогнуло. Мгновение он молчал, и по мере того, как шли секунды, Том понял, что затаил дыхание. — Нет, — наконец произнес Гарри, его голос ничего не выражал. — Они все еще ненавидят меня. Правда, вполне справедливо. Том промолчал, и Гарри, к его досаде, тоже. Прошла минута, прежде чем Гарри, закусив губу, снова поднял глаза (Том мог бы весь день провести так – сидеть рядом и просто наблюдать). — Как думаешь, ты когда-нибудь смог бы перестать мне лгать? Если бы по-настоящему захотел? Том замер, не в силах пошевелиться, но Гарри будто ждал от него такой реакции. Будто точно знал, что способен выбить его из колеи, как никто другой. Том сдержался, чтобы не выпалить первое пришедшее в голову — убедительное, пылкое, отчаянное «да». А потом правду: «Нет. Конечно, нет, зачем мне это делать?» Вспомнил упрекающие слова Грейнджер: «Я не думаю, что ты на это способен». Вновь увидел сверкающие глаза Гарри, ужасающие в своей ненависти. — Может быть, — осторожно ответил Том, внимательно изучая лицо Гарри, которое, однако, невозможно было прочитать, оно было пустым. — Я мог бы попробовать. Гарри немного поерзал, но, если это была какая-то проверка, Том понятия не имел, прошел ли он. Во рту разлился странный привкус ожидания того, что за этим последует. Но Гарри остался безучастен к его желаниям и просто смотрел на него несколько мгновений. Между ними повисла долгая пауза. Затем Гарри все так же молча отвернулся и уставился на свои колени. Он ничего не сказал.