***
Утро прошло в череде событий, на которых Гарри даже не пытался сосредоточиться. Его не трогало вообще ничего: ни шум за завтраком, ни убийственные взгляды, которые бросал на него Розье, ни настойчивое бормотание Абраксаса прямо над ухом. Он жевал еду, не чувствуя вкуса, и изредка что-то согласно мычал Абраксасу, когда тот выжидающе замолкал. Даже думать о чем-то было слишком сложно. После завтрака Гарри заявил, что у него болит голова, и вернулся в спальню. Он невидящим взглядом таращился в потолок, с болезненной ясностью осознавая, как колотится сердце. Оно ощущалось тяжелым булыжником, который отчаянно долбился о ребра, пытаясь выбраться из грудной клетки, и – на какое-то мгновение, хотя бы на час, – Гарри захотелось, чтобы оно вовсе перестало работать. Однако остаться один на один со своими мыслями оказалось еще хуже. Будто издеваясь, они то появлялись, то исчезали в глубинах его подсознания, заставляя что-то внутри болезненно сжиматься. У Дамблдора был план; такая связь не могла путешествовать во времени, — но это были смутные, слабые мысли, охваченные неконтролируемым, нарастающим ужасом. Ты умрешь. Это единственный выход. Легкомысленное, похожее на сон время испарилось с устрашающей скоростью. Словно его больше не было ни в общежитии, ни в замке. Как сквозь толщу воды Гарри услышал дикий смех: казалось, все, что он с таким упорством подавлял, разом хлынуло наружу. Дверь открылась, но Гарри не потрудился оглянуться. Он знал, что это Том. Знал его шаги лучше, чем свои собственные. — Дерьмово выглядишь, — заметил Том и, не раздумывая, направился к балдахину Гарри. — Что случилось? Гарри поднял глаза. Том стоял над ним, нахмурившись; его волосы были мокрыми после душа. — Ничего, — тускло сказал Гарри, принимая сидячее положение. — Голова болит. Том недоверчиво хмыкнул. — У Лукреции есть зелье от похмелья, если хочешь. — Нет, — на одну ужасную секунду Гарри показалось, что он сейчас рассмеется. — Это ерунда. Том промолчал. Он выглядел так, будто понятия не имел, что делать дальше, и Гарри проглотил неуместный смешок. Тот острым лезвием опустился глубже, мешая дышать и причиняя невыносимую, режущую боль. Он уставился на пол, предпочтя разглядывать шероховатости на деревянной поверхности, чем встречаться взглядом с Томом. Повидавший многое на своем веку сундук, выглядывающий из-под его кровати. Покрой темной мантии Тома. — Эдвин тебе что-то сказал? — Кто, черт возьми, такой Эдвин? — минутой позже к Гарри пришло осознание. — Розье? Нет. А тебе? Том пожал плечами. — Что он может сказать? Я даже хочу, чтобы он хоть раз попытался мне что-нибудь предъявить. Это было бы забавно. — Ну, ты ему явно нравишься, — бросил Гарри, невидящим взглядом уставившись перед собой. Это место всегда было таким удушающим? — Вот почему он злится. — Думаешь? — Определенно. Том, должно быть, уловил что-то в голосе Гарри, поэтому задумчиво склонил голову набок. — Мне не нравится Эдвин, и я не считаю его хоть сколько-нибудь привлекательным, — он говорил так, будто объяснял прописную истину маленькому, неразумному ребенку. — Ты ревнуешь? — Нет, — отозвался Гарри. Эта мысль даже не приходила ему в голову. — В смысле, это же Розье. — И ты называешь жестоким меня, — фыркнул Том. — Знаешь, Гарри, я и не знал, что ты считаешь меня настолько очаровательным. — Что? — Гарри застонал. — Я так и знал, что ты заговоришь об этом. — Все хорошо, — он усмехнулся. — Я тоже думаю, что ты красивый. — Не надо, — оборвал Гарри, не зная, испытывает он желание расхохотаться или выблевать содержимое желудка прямо здесь и сейчас. Казалось, уже один взгляд на Тома вышибает весь воздух из его тела. Он поднялся на ноги, чувствуя, как горит горло, а слова отказываются выходить наружу. — Уверен, что с тобой все в порядке? — Да. В полном, — по коже Гарри поползли мурашки. Он открыл рот и сглотнул. — Тебя больше не волнует наша связь, Том. Почему? — Что? — Том сразу напрягся, а выражение его лица стало настороженным. Мгновенной вспышки беспокойства было достаточно, чтобы у Гарри все внутри оборвалось. — Связь, — повторил он. — Раньше ты был так одержим ею. — Я бы не назвал это одержимостью, — ответ Тома был беспечным: сдержанным и осторожным, произнесенным с той легкостью, которая могла обмануть Гарри в прошлом, но точно не сейчас. Гарри просто смотрел на него несколько секунд, а затем на негнущихся ногах двинулся к двери. — Куда ты? — Я собираюсь… поговорить с Дамблдором. — О чем? — О… — он уставился на встревоженное лицо Тома и не нашелся с ответом. Он не мог поднять этот вопрос, не сейчас. Пока нет. — О будущем. Или ты уже забыл об этом? Гарри вышел из общежития и направился к выходу из гостиной. Он двигался чисто на автомате, коридоры и залы сливались воедино. Том знал. Он чувствовал, как в животе скручивается узел. Дышать с каждым шагом становилось труднее. Том знал. Том обо всем знал. Вот почему… Гарри в оцепенении добрался до кабинета Дамблдора и постучал. Не дожидаясь ответа, он толкнул дверь и прищурился, давая глазам время привыкнуть к яркому свету. Дамблдор поднял на него ясный взгляд. — Гарри, — слегка удивленно произнес он и взмахом руки аккуратно сложил книги на край стола. — Входи. Должен сказать, это приятный сюрприз. Гарри продолжал стоять в дверном проеме. Фоукс спал на своем насесте, уютно спрятав голову под крыло. На одном из вращающихся столов негромко тикали и гудели серебряные часы, а вокруг кружились несколько таинственных приборов. У Гарри перед глазами заплясали пятна. — Ты хорошо себя чувствуешь? Выглядишь ужасно бледным. Гарри долго ничего не говорил, и Дамблдор нахмурился. — Гарри? Внутри Гарри вспыхнуло горячее желание сопротивляться этому нежному тону. Так же, как он видел все вращающиеся и жужжащие приборы вокруг, так же отчетливо он помнил, как Дамблдор рассказывал ему о крестражах, и – несмотря на нетронутые сединой волосы и моложавое лицо, – эти обеспокоенные глаза выглядели такими же, какими Гарри их запомнил. — Я понял, как мы с Томом связаны, — сказал он. Его голос не дрожал – он был хриплым и отстраненным. Пустым. — Я крестраж. Глаза Дамблдора расширились за очками-половинками, но он не выглядел удивленным – на что Гарри отчаянно надеялся. Вместо этого он напоролся на ту же смесь из сочувствия и осторожности, которая так сильно задела его на пятом курсе. — Мой дорогой мальчик, — успокаивающе сказал Дамблдор, — я думаю, тебе следует сесть. Гарри не шелохнулся. Оцепенение переходило в оторопь – нарастающее ужасное недоумение, распространяющееся по телу со скоростью лихорадки. — Вы знали? — медленно спросил он. — Вы знали? Стопка эссе на столе Дамблдора затрепетала. Руки Гарри начали мелко подрагивать. — Вы знали, что… внутри меня заключена часть его души, и ничего не сказали? — Я подозревал, — не стал увиливать Дамблдор. Он говорил так тихо, что Гарри с трудом слышал его за шумом в ушах. — Когда вы трое рассказали мне о крестражах, которые вам было поручено найти, это показалось мне таким странным, что я завещал вам – и только вам – эту самоубийственную миссию. Но, узнав о связи между тобой и мистером Реддлом, я задумался и начал подозревать… Однако, Гарри, это было всего лишь предположение, и если бы я знал наверняка… — Вы бы все равно ничего не сказали! Он тоже ничего не говорил. Должно быть, так увлекательно было наблюдать со стороны. Так интересно. Но, боже, это моя чертова жизнь. Этот шрам был у меня долгие годы, и я всегда вам обо всем рассказывал. Я рассказал даже о нем, но вы позволили… Вы все равно позволили мне… — Гарри… Он хрипло засмеялся. — Знаете, какого плана вы придерживались в будущем? Готов поспорить, что в курсе. Вы растили меня как свинью на убой. Я готовился умереть ради ваших целей, но вы все равно ничего мне не говорили. Как думаете, из-за подсознательного чувства вины? Трусости? Или дело в том, что вы не желали терять послушного болвана, который заглядывал вам в рот, боготворил вас и по первому же слову готов был сорваться на край света? Вот почему вы продолжали отодвигать тот день, когда я обо всем узнаю? Даже сейчас вы ничего не сказали. Вы такой же, как он. Это не должно было быть так больно. Дамблдор, которого Гарри знал, был мертв. А этот Дамблдор не верил, что Гарри узнает правду. Не верил, что он этого заслуживает. — Я не раскрывал свои мысли, потому что надеялся, что они окажутся ошибочными. Соглашусь, что это наивно, но я хотел, чтобы здесь ты провел лучшее время, а твою жизнь не омрачали воспоминания о прошлом; хотел, чтобы ты смог исцелиться от них. Однако мне следовало поделиться своими размышлениями с тобой, Гарри, и не прятаться за домыслами. Мне очень жаль. Гарри знал, что в этом не было вины Дамблдора, но он так устал от лжи. Видит бог, он пытался быть тактичным, пытался сдерживаться, но терпение все же достигло своих пределов, выплескиваясь через край. Недавние шок и потрясение колючими иглами пробежали по позвоночнику, трансформируя уродливый страх в слепую, безудержную ярость. В голове набатом стучала единственная мысль. Как он посмел. Как он посмел. — Это моя жизнь, — почти по слогам произнес Гарри. — Однако вы с какой-то стати продолжаете в нее вмешиваться. Скажите, сэр, что побудило вас решить, что вы можете использовать меня в любое удобное для вас время? Даже после своей смерти вы заставили меня думать, будто у вас был какой-то план. Боже, каким дураком я был. Фоукс издал тихий, хриплый крик со своего насеста, а кольцо меланхолии повисло в воздухе. Дыхание Гарри было поверхностным и частым. Перед глазами все плыло. Ему суждено было умереть. Все это время Дамблдор планировал его смерть. Приборы на столе Дамблдора начали вращаться, стремительно набирая обороты, пока не слились в один размытый силуэт. Звук, сперва приглушенный, превратился в страшное гудение, напоминающее вой сирены. Та рвала Гарри барабанные перепонки, безжалостно ввинчивалась в мозг и растекалась в жилах, которые под давлением, казалось, натягивались, как струны, готовые лопнуть… Его больше не было в кабинете, он будто наблюдал за происходящим откуда-то сверху. Все представляло собой размытое пятно из света и магии: повсюду раздавались дребезжание и скрежет, свист вращающихся часов – воздух гудел от шума жуткой какофонии. Оглушительный стук в ушах, резкий блеск голубых глаз Дамблдора, болезненные удары сердца. Губы Дамблдора шевелились, но Гарри не слышал слов. Все, что он видел – это яркую голубизну, какое-то движение: вот Дамблдор встает, затем движется к нему, в его руках палочка. Палочка… Гарри отпрянул назад, и палочка вылетела из рук Дамблдора, со стуком падая на пол. Медленно отступая от него, Дамблдор поднял руки. — Гарри, — начал он, и палочка вернулась в его ладонь. На полке взорвалась стеклянная миска, но Дамблдор не обратил на это внимания. — Мне очень жаль, — плохо соображая, выдохнул Гарри. — Это вышло случайно. Я думал… Что он собирается напасть на тебя? Боже, теперь ты все потерял. — Я не должен был приходить сюда. Тело била крупная дрожь. Его магия была на грани: она закипала и выплескивалась наружу неконтролируемыми потоками. Еще одна ваза разлетелась вдребезги. — Я уже ухожу, сэр. Мне очень жаль. Гарри покинул кабинет прежде, чем Дамблдор успел ответить; до того, как взорвалось что-нибудь еще. Он быстрым шагом направился по коридору, не желая, чтобы профессор следовал за ним. Он не мог думать о палочке, не сейчас. И потом, она же вернулась к Дамблдору? Произошел выброс стихийной магии, вот и все. Да, неприятно, но не смертельно. Стоило ему отбросить эту мысль, как тут же налетел целый рой других, и Гарри едва не взвыл от отчаяния. Он попытался взять себя в руки, но адреналин в крови не отпускал – тело до сих пор потряхивало от пережитого стресса. Завернув в ближайшую уборную, он некоторое время просто ждал, когда дыхание придет в норму. Как тупо, тупо, тупо. Как только сердце перестало бешено колотиться о ребра, а вид перед глазами относительно стабилизировался, он вышел в коридор и побрел вверх по лестнице. Гарри не до конца осознавал, куда идет, пока не обнаружил, что стоит перед гостиной Гриффиндора. На долю секунды он подумал, что сейчас портрет Полной Дамы отъедет в сторону и впустит его. Но та безмятежно дремала в своей позолоченной раме, и из ее приоткрытого рта стекала слюна. Чуть помедлив, Гарри позвал ее. Никакой реакции. — Простите… Полная Дама? — он потянулся к портрету и похлопал женщину по плечу. Та подпрыгнула. — Ох, Мерлинова борода, где пожар?.. Ах, это всего лишь ты. Что тебе нужно? Разве ты не видишь, что я сплю? — возмущенно запричитала она. — Кто ты такой? Убирайся прочь отсюда, давай, кыш-кыш. — Мне нужно войти в гостиную, — твердо сказал Гарри. Полная Дама фыркнула. — Гостиную? Здесь нет никакой гостиной. И я тебя никогда в жизни раньше не видела. — Да ладно вам, не стоит врать. Я знаю, что вы охраняете гостиную Гриффиндора. Если бы вы всего на секунду открыли вход… — Абсолютно нет. — Это важно! Я все равно знаю, что она находится здесь, и вам не нужно сообщать мне пароль… — Нет! Нет! Нет! Ни пароля, ни входа. Гарри стиснул зубы. — Хорошо, тогда посмотрим. Гирлянды, елочные шарики, мишура, Годрик Гриффиндор, мышки-ледышки, рождественские свечи, феи, индюк, домашние эльфы, чертовы пироги с фаршем… Портрет отъехал в сторону, но не из-за потока его бессвязных слов. У входа стояла маленькая девочка, держа в руках усыпанный блестками конверт. Она заметила Гарри, и ее глаза расширились от ужаса. — Что ты здесь делаешь? — пискнула она. — Ты слизеринец. — Ага, — кивнул Гарри. — Мне нужно кое с кем поговорить. — Ты Гарри Поттер. Ты хочешь поговорить с Гермионой Грейнджер? О, она твоя девушка? Это она тебе сказала, где находится наша гостиная? — Нет. А теперь я могу войти, пожалуйста? Она покачала головой. — Хочешь, я позову ее? Гарри вздохнул. — Да, пожалуйста. И можешь еще найти Рона Уизли? Скажи им… скажи, чтобы принесли снитч. — Снитч? Но Гарри только скрестил руки на груди, и девчушка, в последний раз окинув его озадаченным взглядом, снова исчезла в гостиной. Вход закрылся. — Никогда прежде за все свои годы, — начала Полная Дама, — я не видела слизеринцев в гостиной Гриффиндора! — Ну, я полон сюрпризов, — сухо произнес Гарри. Они продолжали препираться несколько минут: Полная Дама кричала, изливая весь свой праведный гнев, на который Гарри отвечал гораздо более ласково. Но улыбка сползла с его лица, когда портрет снова отъехал в сторону, и появились Рон с Гермионой. — Что происходит? — озадаченно спросил Рон, вываливаясь в коридор. Девочка, которая не впустила Гарри, стояла позади него, все еще сжимая письмо в руках. Рон повернулся к ней и серьезным тоном сказал: — Не волнуйся, я расскажу Дамблдору. Это же беспредел – слизеринцы в гостиной… — он поймал взгляд Гарри и ухмыльнулся. Но тошнотворное чувство вновь сковало все тело, и Гарри не смог выдавить из себя ничего, кроме слабой улыбки. Он повел друзей в Выручай-комнату и не произнес ни слова, пока они не расположились внутри. В камине мерцал тусклый огонь, но чем дольше Гарри смотрел на него, тем сильнее искажалось пламя. Он уперся локтями в подлокотники кресла и тихо вздохнул. — Зачем тебе снитч? — поинтересовался Рон. — Ты ведь не знаешь, как его открыть? — Гарри, ты ужасно выглядишь, — поделилась Гермиона. — Что-то случилось? — не дожидаясь ответа, она вытащила снитч из кармана мантии. — Вот, держи. Гарри положил его на ладонь. Хрупкие металлические крылья, спрятанные внутри, были холодными и неподвижными. Сколько снитчей он поймал за свою жизнь? Сколько времени мучился с этим, желая, чтобы глупый шар наконец открылся? Гарри поднял снитч и прижал его к губам. Крылья слабо шевельнулись, в центре отчетливо проступили слова: Я открываюсь под конец… Не глядя на Рона и Гермиону, не глядя ни на что, кроме этих тонких очертаний, Гарри негромко произнес: — Я крестраж. Я умру. Снитч, открываясь, щелкнул, и Гермиона ахнула. Он был здесь. Воскрешающий камень лежал в его руке – маленький, черный и гладкий. Гарри поднес его ближе к глазам и задумчиво повертел. Он не чувствовал ни капли радости или возбуждения от открытия. Наоборот, его придавило неподъемным грузом собственного бессилия. Первые – панические и злые – чувства уступили место смирению, его как будто сковало льдом изнутри. Но, все же, Воскрешающий камень… — Гарри, — осторожно позвал Рон, отвлекая его от размышлений. — Ты собираешься его использовать? Он смог бы увидеть своих родителей. Увидеть Сириуса. — Я… На него вдруг навалилась такая тоска, какую он никогда раньше не испытывал, и Гарри оказался не в состоянии справиться с ней. Кого волнует, если мать возненавидит его, когда Гарри сможет увидеть ее лицо? Какое имело значение, если отцу будет за него стыдно? Пусть Джеймс назовет его позором, плевать. Какая вообще разница, что с ним будет потом, если он сможет увидеть Сириуса в последний раз? — Не сейчас, — отозвался Гарри и сунул камень и снитч в карман мантии. Он продолжал касаться холодных граней пальцами, не в силах ничего с собой поделать. — Гарри, мне так жаль, — шокированно выдохнула Гермиона. — Неважно, если ты… если ты один из них. Мы любим тебя. — Если я крестраж, ты знаешь, что я должен умереть. Гермиона вздрогнула. — Не говори так, Гарри. Не смей. — Мерлин, приятель, — Рон судорожно выдохнул. — Что за чушь. Ты не умрешь. И мне глубоко насрать, чего там хотел Дамблдор. Он, блядь, мертв, ясно? И мы ничего не сделали с остальными крестражами Реддла, так почему ты вдруг решил, что конкретно этот должен быть уничтожен? Гарри провел рукой по лицу. — Я не говорю, что мы должны уничтожить его сейчас. Я имею в виду, что если Волдеморт когда-нибудь снова попытается захватить Волшебный мир, нам нужно будет избавиться от всех его крестражей. Мы всегда это знали. Дамблдор был прав. — Как ты можешь говорить так? — взорвалась Гермиона. — Ничто не стоит твоей смерти, Гарри, и плевать, из-за крестража это или нет. Мы найдем возможность избавиться от него – другие способы, которые не приведут к твоей смерти. И вообще, кто знает, как он действует сейчас? Этот крестраж связал тебя с Волдемортом, которого больше не существует. Это не часть души Реддла – он не поддерживает его жизнь. Зачем тебе вообще от него избавляться? — Зачем мне… — Гарри сглотнул. — Это Волдеморт. Это часть Волдеморта внутри меня. На этих словах они замолчали. Кожа Гарри покрылась мурашками. Он изо всех сил старался не думать о Томе и вспышке беспокойства, промелькнувшей утром на его лице. — Наверное, поэтому я и говорю на парселтанге, — медленно произнес Гарри. — Поэтому у меня были все эти видения и сны, поэтому с Томом появилась связь. Крестраж узнал его душу или что-то вроде того. — Ты не виноват, приятель, — сразу сказал Рон. — Это все из-за шрама. И вот почему вы с Реддлом… — Это не поэтому. Гарри едва узнал свой голос. Он сжимал Воскрешающий камень в руке, снова и снова проводя пальцами по гладкой поверхности. Осмелится ли он? — Черт возьми, — выдохнул Рон. — Охренеть, у меня в голове не укладывается. Как думаешь, в какой момент Дамблдор хотел, чтобы мы узнали об этом – когда мы собирались убить Волдеморта? — Может, он знал, что у меня нет шансов. А после моей смерти с ним мог справиться кто угодно. Огонь в камине погас. Сейчас, вспоминая свое утреннее состояние, Гарри тянуло смеяться. Низко, отчаянно, до хрипоты. Надо же, как сильно его напугало осознание. Но теперь все встало на свои места. Он крестраж. Всегда им был. — Гарри, пожалуйста, не позволяй этому повлиять на себя, — попросила Гермиона. — Ты не стал другим человеком. Вообще ничего не изменилось. Однако Гарри знал, что это ложь. Изменилось все. Он оказался заражен самой темной и мерзкой магией, какая только существовала на свете. Он в одночасье стал таким же изгоем и одиночкой, какой была Нагайна. Он всегда будет привязан к Волдеморту. С ним всегда будет что-то не так. — Как думаешь, Реддл знает? — тихо спросила Гермиона. Гарри закрыл глаза. — Без понятия. Мысли уплывали куда-то за границы разумного и растворялись без следа. В голове был вакуум. Гарри открыл глаза, и Рон с Гермионой вздрогнули, увидев его отсутствующий взгляд. — Постарайся не концентрироваться на плохом, — взмолилась Гермиона. — Все будет хорошо. Это не имеет значения. Ты все еще Гарри. Ты все еще… — Да, — в горло словно насыпали битого стекла. Гарри откашлялся, а затем произнес уже более твердым голосом: — Я хочу избавиться от него. Гермиона замерла. — Ты уверен? Я не знаю, возможно ли это… Сказала бы она так же, если бы внутри нее находилась часть души Волдеморта? А если бы крестражем был Рон? — Мы найдем способ, — решительно отозвался друг. — Безопасный способ. — Мерлин, а я что, по-твоему, собирался напоить его ядом василиска или проткнуть клыком… Гарри подавил смешок. — Вам не нужно сейчас ничего делать. — Уверен? — Гермиона повернулась к нему. Она выглядела такой бледной и обеспокоенной, что Гарри на секунду показалось, что еще немного и она заплачет. — Я живу с этим уже семнадцать лет, помнишь? — О, боже, Гарри… Мгновение она колебалась, а затем пересела ближе к нему и крепко обняла за плечи. Не привыкший к таким контактам Гарри непроизвольно напрягся, но усилием воли заставил себя расслабиться. Он чувствовал тяжесть Воскрешающего камня в кармане. Эту вещь завещал ему Дамблдор. Он знал. Гарри подумал о своих родителях – о тех туманных образах и воспоминаниях, которые удалось воссоздать по рассказам, услышанным когда-то от Сириуса и Хагрида. Он не знал, какими людьми они были на самом деле. Из омута Снейпа на него смотрели горящие глаза Лили – миндалевидные и такие же зеленые, как и его собственные. Джеймс, непослушные волосы которого очень знакомо торчали во все стороны, был одного роста с Гарри. Его родители занимали посты старост и являлись уважаемыми членами Ордена. Блестящие и недосягаемые, они были тем единственным, к чему он стремился. И в глубине души Гарри не мог не задаться вопросом, захотят ли они вообще его видеть.***
В конце концов, Рон и Гермиона неохотно ушли. — Мы разберемся с этим завтра, — пообещала подруга, обнимая Гарри напоследок. — Я проведу небольшое исследование сегодня вечером – книги о крестражах должны до сих пор быть в Запретной секции. Встретимся после ужина или ты собирался к Дамблдору? Гарри потребовалось время, чтобы убедить их, что с ним все в порядке. В целом, это была правда: чем больше проходило времени, тем меньше он что-либо чувствовал. Когда он упомянул, что собирается вернуться в гостиную, на их лицах отчетливо проступил страх. Но Гарри знал, что ему нужно увидеть Тома – больше не было смысла откладывать разговор. В последний раз улыбнувшись друзьям довольно натянутой улыбкой, Гарри оставил их и зашагал по коридорам. По пути он встретил Розье. Увидев его, тот замер и открыл рот, собираясь что-то сказать, но в итоге лишь проводил мрачным взглядом и, развернувшись, направился обратно в библиотеку. Гарри было плевать на его метания. Тома в гостиной не оказалось, значит, он был в спальне. Поднявшись по лестнице и открыв дверь, Гарри почувствовал, как все внутри сжалось – он ошибся, полагая, что больше ничего не чувствует. — Чего хотел Дамблдор? Том сидел на своей аккуратно заправленной кровати и листал книгу. Он закрыл ее, когда вошел Гарри, и выражение его лица сменилось на заинтересованное. — Дамблдор? — Ты ушел к нему несколько часов назад, — напомнил Том. Его голос звучал спокойно, и Гарри отстраненно отметил, как же легко тот скрывает свои эмоции. Как давно он знал? — Мы говорили о моем шраме. Что я крестраж и все такое. Лицо Тома дрогнуло. — Это правда? — Это… — Гарри поднял на него сердитый взгляд. Вернее, хотел бы, но вместо злости в глазах отчетливо проступили боль и разочарование. — Боже, ты такой лжец. Смотреть на стены и пол общежития было легче, чем на Тома. Брошенная одежда валялась на пустой кровати Эйвери, скомканные носки пылились в углу, из-под кровати выглядывал край журнала – его глянцевая обложка отражала приглушенный свет. — Лжец? На деревянном полу было пятно – от чего оно? Видимо, от лакричной палочки, растоптанной в густую пасту. Пара потрепанных, забрызганных грязью кожаных ботинок. Гарри хотел сказать что-нибудь гадкое: оно, обжигающее и острое, поднималось в горле, готовое в любой момент вырваться наружу. Но когда он открыл рот, слова получились пустыми: — Почему ты мне не сказал? — Я знал, что ты так отреагируешь, — Том встал с кровати и замер, явно не зная, стоит ли подойти ближе. — Твои воспоминания о Волдеморте настолько плохие, что ты никогда не смог бы взглянуть на это иначе. — Это крестраж, — выплюнул Гарри. — Как еще на него можно взглянуть? Это часть души, отделившаяся от Волдеморта сразу после убийства моих родителей. Это скверна. Это самая темная и отвратительная магия, которую я только могу представить. На это невозможно смотреть иначе. — Крестраж узнал меня, — возразил Том. — Он – часть меня. — Значит, у тебя где-то болтается лишняя часть души? — У меня с Волдемортом одна душа, — напомнил Том. — Хочешь ты это признавать или нет. Если бы крестраж не принадлежал мне, никакой связи бы не было. То, что мы видим сны друг друга, имеем одинаковые сердцевины палочек и я чувствую твои эмоции, означает, что крестраж мой. — Он не твой, — отрезал Гарри. — Не тебе приходится с этим жить, не ты терпишь зверские головные боли и безумные видения. Не ты видел, как Волдеморт кого-то пытает, пока бедняга не взмолится о смерти; не ты чувствовал его поганую радость, когда он наконец убивал кого-то. Не тебя заставляли смотреть, как кто-то, кого ты любишь, умирает, пока ты ничего не можешь сделать. — Что ж, теперь это в прошлом. Твоего Волдеморта больше не существует. Гарри одно мгновение просто смотрел на Тома, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. — Как давно ты знал? Том колебался. Гарри почти видел, как в его голове мечутся мысли: «Сказать неправду, или он узнает?» — Мерлин, — выдохнул Гарри, когда молчание затянулось. — Ты… — Я не знал наверняка, — перебил Том. Он говорил практически теми же словами, что и Дамблдор, и Гарри с трудом сдержал рвущийся наружу горький смех. — Но тебе нравилось подозревать, верно? Должно быть, чувствовал себя чертовски умным, когда узнал очередной аспект моей жизни, о котором решил не упоминать? Шрам начало покалывать. Гарри вдруг ощутил прилив ненависти – он так сильно ненавидел это чертово клеймо, – что на долю секунды внутри поднялось яростное желание его выцарапать. — Я избавлюсь от него, — процедил Гарри. — Как? Убьешь себя? — Том холодно рассмеялся. — От крестража невозможно избавиться. Ты можешь попытаться уничтожить его, убив носителя, но это безумие. Он находится так глубоко внутри, что вы уже стали одним целым. Ты однозначно погибнешь. Гарри пожал плечами. — Меня это не волнует. Я найду способ избавиться от него. Том застыл на мгновение, пораженный решительностью в голосе Гарри, затем сорвался с места и начал расхаживать по спальне, как беспокойное животное. — Ищи сколько хочешь, — зло выпалил он, — но это невозможно. Думаешь, я мало знаю о крестражах? Думаешь, я не изучал их годами? — Да, Том, извини, если я не верю ни одному твоему слову. Ты всего лишь лгал мне несколько месяцев. — Это не было ложью… — Да неужели? Тогда как ты это называешь, избеганием правды? — Правда в том, что ты хочешь уничтожить крестраж только потому, что он напоминает тебе о прошлом. Если ты думаешь, что это поможет тебе одолеть меня… — Ты ни хрена не понял, — грубо оборвал его Гарри. — Конкретно этот паразитирует во мне. Ты уже создал себе пару долбаных крестражей, так пойди и сделай еще дюжину, мне плевать. Они уставились друг на друга. Том стиснул зубы, в его глазах появился опасный блеск. Гарри с каждым мгновением все больше выходил из себя, чувствуя новые приступы боли. В ушах стучала кровь, а грудь тошнотворно сжималась, стоило вспомнить все недавние события и абсолютно невозмутимое, лживое лицо Тома. — Раньше ты никогда не возражал против связи, — тихо произнес Том. — Почему сейчас ты настолько категоричен? — Ты тоже хотел от нее избавиться! Или тебе вдруг понравилось, что я вижу твои сны? Черт, это даже не твой крестраж, у тебя есть другие. — Другие, которые ты планируешь уничтожить, — холодно напомнил Том. — Нет смысла притворяться, что ты не планируешь сделать это в будущем. Они ведь такие мерзкие и отвратительные, как и Волдеморт. Что ж, я – Волдеморт… — По-моему, ты уходишь от темы. Меня не волнуют твои крестражи. Я хочу избавиться только от этого. — Но ведь это не так, правда? Мгновение Гарри колебался. Перед глазами пронеслись образы: вспышка алого, кровь, сочащаяся из дневника, медальон, отпечатавшийся клеймом на груди, – и Том рассмеялся. — Я бы никогда не уничтожил твои крестражи, если бы ты не решил захватить Волшебный мир. — И отказался от всего, чего я хочу? Ты всегда знал о моих намерениях, ты точно знал, как будут развиваться события. Но, конечно, можешь лгать себе сколько угодно. К слову, неужели ты действительно думал, что я изменю свои планы ради тебя? Его лицо было таким холодным, что Гарри почти вздрогнул. Замечание больше походило на удар, боль от которого гнойной язвой распространилась внутри, сковывая по рукам и ногам. Он стоял, будучи не в силах даже пошевелиться. Спустя пару мучительных мгновений Гарри сумел справиться с собой и натянуть на лицо некое подобие равнодушия, какое умело демонстрировал ему Реддл. — Я избавлюсь от него, Том, — сказал он. — Меня не волнует, умру ли я в процессе. Это лучше, чем быть привязанным к тебе. — Ты ведешь себя как ребенок. Ты прожил с крестражем всю жизнь, но теперь вдруг захотел от него избавиться? Назло мне? — Это единственное, что тебя волнует, — ядовито выплюнул Гарри. — Ты настолько параноик, что готов на все, лишь бы избежать смерти. Ты готов даже гнаться за крестражем, который не имеет к тебе никакого отношения… — Уверен? — Том вскинул бровь. — Для меня все просто, Гарри. Я хочу остаться в живых, а в тебе так удобно хранится часть моей души… Гарри замер. Том выглядел так, будто хотел забрать слова назад, но не мог. Через мгновение он взял себя в руки, и его лицо приняло бесстрастное выражение. — Ты… — начал Гарри, но горло перехватило. — Что ж, не могу сказать, что я удивлен. Крестраж и связь – это все, что тебя волнует. Думаешь, я принадлежу тебе? Что я просто очередной трофей? Том склонил голову. — Конечно нет. — Но ты так думаешь, это питает твое эго. Тебе нравится, что во мне находится часть твоей души. Гарри шумно выдохнул. У него болела грудь, и каждый раз, когда он смотрел на Тома, внутри что-то обрывалось. Все это время Том касался его шрама. Все это время он целовал его. Улыбался мягко и понимающе – но не нежно, нет. — Все это время, — выдохнул Гарри. — Ты все знал и ничего не говорил. Том пожал плечами. — Я бы сказал, если бы ты спросил. Это казалось щекотливой темой. Гарри почувствовал, как болезненно замерло сердце в груди. — Может, для тебя так оно и было. В конце концов, ты одержим крестражами. Так отчаянно пытаешься сохранить свою жизнь и настолько безумен, что думаешь, будто глупый осколок души Волдеморта поможет тебе обрести бессмертие. Этого не произойдет. Ты, блядь, умрешь, Том. Начни принимать это. Темные глаза расширились. Задел, понял Гарри, когда чужое удивление сменилось гневом, и лицо Тома исказилось. Презрительно скривив губы, тот порывисто пересек комнату. — Посмотрим, — прошипел Том. — Но если ты хочешь уничтожить все мои крестражи, если ты действительно хочешь устранить все возможности моего возрождения, то тебе тоже придется умереть. И тогда я выиграю. — Оно того стоит, — огрызнулся Гарри. — Разве ты еще не понял? Я лучше умру, чем увижу возвращение Волдеморта. Я бы предпочел убить тебя сам – уничтожить все твои проклятые крестражи. Я бы сделал это с радостью, так что давай больше не будем притворяться. С лица Тома пропали вообще все эмоции. — Это должно меня беспокоить? Я знаю, что это всегда было твоим намерением, дорогой, и как бы драматично это ни звучало, я не особо удивлен. — Так вот почему ты тогда передумал меня убивать, — запоздало осознал Гарри. — Потому что ты понял, что я гребаный сосуд для твоей души. На челюсти Тома дернулся мускул, и его лицо приняло дикое, противоречивое выражение. Гарри впервые видел его настолько отчаянным. Затем Том справился с собой и ровным, бесцветным голосом произнес: — А ты думал, это из-за чего-то другого? Прежде чем Гарри смог ответить – прежде чем он смог сделать что-то большее, чем просто замереть, – Том рассмеялся. Его лицо вновь стало нечитаемым; глаза остекленели. — Что… что ты думал, Гарри? Что это не из-за крестража? Не потому, что мы связаны? — он беспокойно расхаживал по комнате, когда говорил. Каждое слово походило на удар. — Как это трогательно. Гарри почувствовал себя так, будто выпил залпом целый кубок яда. Не было причин, по которым ему должно было быть так больно; почему горло горело, а резкость в голосе Тома была хуже любого проклятия. — Что ж, это было весело, — сдавленно произнес Гарри. — Но я больше не собираюсь притворяться. Полагаю, ты прав, Том, все это время я просто обманывал себя. Теперь наша игра в отношения закончена. — Закончена? Потому что я не хочу, чтобы ты уничтожил крестраж и убил себя в процессе? — Да, — Гарри скривился. — В любом случае это ничего не значит, давай больше не будем притворяться. Том некоторое время просто смотрел на него. Расстояние между ними составляло несколько футов. Он выглядел так, будто собирался двинуться с места, но очень старался этого не делать. Затем Том сглотнул – кадык качнулся в горле. — Ну, что ж, — ровно произнес он и пожал плечами. — Тогда, наверное, все. Гарри вдруг понял, что не может справиться с зияющей раной в груди. Боль была такой сильной, что он задыхался. На какое-то мгновение Том выглядел так, будто хотел забрать слова обратно, но передумал. — Все, — глухо повторил Гарри. Он не стал утруждать себя резкими фразами и направился к двери, не в силах больше смотреть на Тома. Воздуха не хватало, все вокруг казалось до ужаса сюрреалистичным. Слова не шли – ему больше нечего было сказать – но почему, боже, почему… — Нет, Гарри, подожди… Гарри обернулся. — Что? Мгновение растянулось между ними. Гарри не осознавал, что задержал дыхание. Он чувствовал, что с каждой секундой становилось все более невозможным просто стоять, не сломав что-нибудь, не закричав или не высказав всю мерзкую, болезненную правду, которую он сдерживал внутри. Том напрягся. — Ничего, — сказал он таким же пустым тоном, что и Гарри. — Удачи со шрамом. Как думаешь, выдержишь еще одно смертельное проклятие? Эта насмешливая улыбка была последним, что Гарри увидел. Он вышел из общежития и пересек гостиную. Не было необходимости спешить. Его медленные, механические шаги отдавались эхом в пустых коридорах, и этот звук был единственным, что нарушало могильную тишину темных сводов подземелья. Это лучше, чем сосредотачиваться на боли от предательства – она, разъедающая и гнилая, пронизывала его, распространяясь по телу. Гарри толкнул дверь одного из заброшенных классов, и в единственном факеле тускло вспыхнул огонь. Запах был спертым, а парты покрывал толстый слой грязи, испускающий слабый, кислотно-желтый свет. Гарри сел за обугленный котел и уставился на частицы пыли, слабо кружащие в воздухе. Все было кончено. Он обвел взглядом небольшое помещение, словно ждал, что с минуты на минуту через стену просочится призрак. Но он был один. Отстраненно вынув из кармана Воскрешающий камень, он повертел его в руках. Неужели сейчас имело значение, что они подумают о нем? Он просто услышит те слова, которые постоянно говорил себе сам. И все равно колебался. Желание, пронизывающее с головы до ног, было почти болезненным. Гарри поднес камень к губам. — Мне очень жаль, — тихо проговорил он. — Я знаю, что сильно напортачил, и хочу все исправить. Знаю, что я не должен был этого делать – никогда не смел даже подумать… Осмелится ли он? Гарри затаил дыхание и трижды повернул камень на ладони. В классе было тихо, и его загнанное сердцебиение отдавалось в ушах настойчивой пульсацией. — Мне очень жаль, — повторил Гарри. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. — Клянусь, я все исправлю. Теперь все кончено. Мне все равно, если вы будете меня ненавидеть. Мне просто нужно… Он снова покрутил камень. Прижал его к губам. Нет. Постучал по нему палочкой. Нет. Потряс его так сильно, что чуть не выронил на пол, позволив удариться о ледяные плиты внизу. Нет, нет, нет, нет. — Пожалуйста, — прошептал Гарри, — прошу тебя, работай. Пожалуйста. Никто не появился. Гарри прижал холодный камень к губам. «Сириус», — подумал он. Он сделал бы все, чтобы увидеть его еще раз. Что угодно. Но в классе царила тишина, которую нарушали только тихие мольбы Гарри. Затухающий факел мерцал, отбрасывая тусклые блики на сырые стены. Его пламя слабело с каждым мгновением. Твоих мертвецов больше не существует. Глаза защипало. В тот момент Гарри ощущал себя гораздо большим ребенком, чем когда-либо прежде. Он с такой силой сжал Воскрешающий камень, что оцарапал ладони в кровь. Горло жгло изнутри, а перед глазами все плыло. Но он не пытался с этим бороться, продолжая сидеть в темном, холодном помещении до тех пор, пока слабеющий огонь не начал мерцать и – на одно короткое мгновение взметнувшись вверх – окончательно не погас.