gjon's tears — tout l'univers
За три дня до решающего матча против Гриффиндора Гарри и Абраксас сидели на трибунах. Гарри рассеянно подбрасывал снитч в воздух и легко ловил его одной рукой. Сидящий рядом Абраксас – раскрасневшийся и вспотевший после тренировки – натирал рукоять своей метлы, изредка отпивая прохладную воду из небольшой бутылки, стоящей поблизости. Неожиданно яркое для марта солнце светило с такой поразительной настойчивостью, что влажные волосы парней, казалось, намертво прилипли к вспотевшим лбам. По коже Абраксаса скатывались тонкие ручейки пота, и он щурился, спасая глаза от палящих лучей. Приятная усталость, навалившаяся после игры в квиддич, была именно тем чувством, от которого Гарри никогда не устанет: ноги болели, сердце загнанно колотилось, однако разум наконец прояснился и напоминал тихую, спокойную гавань. Некоторое время они наслаждались тишиной, наблюдая, как вдали едва ощутимо покачиваются деревья от редких порывов ветра, а затем Абраксас, расслабленно откинувшись на скамью и прикрыв глаза, тихо произнес: — Я собираюсь устроиться на работу в Министерство. Гарри поймал снитч и, прищурив глаза, обернулся к другу. Голос Абраксаса звучал легко и буднично, а в его позе, что удивительно, не проскальзывало ни капли напряжения. — Почему ты передумал? — спросил Гарри, засовывая мяч в карман. — Ты же сам говорил, что не хочешь там работать. — Говорил, — согласился Абраксас. — Но теперь я понял, что это не самая плохая перспектива. Я получу работу, а мои родители будут довольны. Это не сделает меня несчастным. К тому же, я все еще могу заниматься искусством в свободное от работы время. И потом, если мне настолько опротивят офисные будни, я всегда смогу уволиться. В глазах рябило от пронзительной зелени квиддичного поля. Задумавшись, Гарри поднял руку и убрал мокрые волосы со лба. — Скажи честно, ты этого хочешь? — Да, — уверенно ответил Абраксас и открыл глаза. Его бледная кожа уже начала краснеть от припекающего солнца. — И мы с отцом теперь ладим гораздо лучше. На днях он прислал мне письмо, где было примерно десять дюймов текста. Целых десять, Гарри! В груди неприятно кольнуло. — Он должен любить тебя всегда. Неважно, выполняешь ты его прихоти или нет. — Он любит, — живо отозвался Абраксас. Гарри впервые слышал в его голосе такой энтузиазм. — Но он мой отец, и я не хочу его разочаровывать. Я единственный наследник и, если откажусь, то опозорю свой род. — Если ты единственный наследник, это не значит, что ты обязан всю свою жизнь реализовывать его амбиции. — Знаю, но я, правда, хочу этого. Это мой долг. Давно следовало заметить, с какой легкостью Абраксас поддавался малейшему проявлению привязанности, как отчаянно желал одобрения. И Гарри ничего не мог с этим поделать. — Ты никогда не опозоришь свой род, — серьезно проговорил он. — Но это твоя жизнь, и если ты действительно хочешь найти работу в Министерстве, тогда вперед. Они уставились на поле, погрузившись каждый в свои размышления. Абраксас вскоре вновь принялся чистить метлу. Ручка из красного дерева ярко переливалась и сверкала золотыми гравюрами на солнце. Плечи друга расслабились, а Гарри сжимал пальцы вокруг снитча в кармане, чувствуя, как крошечные крылышки покалывают ладонь в нетерпеливой попытке вырваться. — Спасибо, Гарри, — тихо произнес Абраксас.***
mehro — hideous
Прошло два дня с тех пор, как Гарри столкнулся с Томом на лестнице, и теперь тот избегал попадаться ему на глаза. Впрочем, Гарри не был бы Гарри, если бы на первом же уроке Зельеварения не спросил, собирается ли Том уйти в запой, ведь Слизнорт маячил перед глазами целых полтора часа. Том сначала напрягся, однако в целом просто отмахнулся от его замечания. Несколько раз Гарри чувствовал на себе его взгляд, но, оборачиваясь, натыкался лишь на остекленевшие глаза, рассеянно глядящие куда-то вдаль, и задумчиво сведенные к переносице брови. Тишина в гостиной Слизерина, прежде наступающая с появлением Гарри – наполовину настороженная, наполовину выжидающая, – теперь уступила место волнению из-за предстоящего матча с Гриффиндором. В последнее время команда тренировалась на износ. Каждый божий день Гарри чувствовал себя использованной грушей для битья: все тело зверски ныло и болело, напоминая один большой кровоподтек. Однако шумиха, поднявшаяся после его ссоры с Томом, постепенно утихла, и Гарри понял, что его состояние наконец пришло в норму. Розье перестал корчить рожи, когда замечал Гарри на горизонте. После нескольких месяцев, которые они провели с Томом порознь, тот больше не клокотал от злости и зависти – наоборот, в последние дни Розье почти не смотрел в его сторону, а если смотрел, в его черных глазах сквозило скорее любопытство, чем зависть. Резкая смена его настроения сбивала с толку, поэтому Гарри как-то раз даже спросил у Белинды, какого черта происходит и что он пропустил. Вполне резонный, на его взгляд, вопрос почему-то заставил Белинду рассмеяться. — Потому что ты напугал его, Гарри, а еще перестал быть конкурентом. Он всегда отчаянно жаждал внимания Тома, но теперь я сомневаюсь, что он по-прежнему этого хочет. Розье никогда не станет тобой – так зачем лезть из кожи вон? Это предположение прозвучало нелепо, но Гарри подумал, что, возможно, насчет страха она права. — Ох, к тому же сейчас он заинтересовался ловцом Когтеврана. Полагаю, это неплохо его отвлекает. Белинда в последнее время пребывала в самом что ни на есть хорошем расположении духа. Она шутила о своих родителях, писала длинные письма сестре, которые отправляла каждый вечер, и даже взяла дополнительные уроки Зелий с профессором Слизнортом. — Ну, кто-то же должен унаследовать магазин родителей, — объяснила она Гарри и Абраксасу. — С таким же успехом это могу быть я. Гарри не стал рассказывать Рону и Гермионе о встрече с Томом. Он сам лишний раз старался не вспоминать, каким зачарованным и выразительным взглядом тот на него смотрел; старался не анализировать оброненные им слова. Разум Тома был спутан, затуманен алкоголем, он даже глаза держал открытыми с огромным трудом, поэтому Гарри не позволял себе слишком долго думать о том вечере. Зато мысленно возвращаясь к Волдеморту, он чувствовал странное, почти извращенное успокоение. Гарри раз за разом прокручивал в голове образы Пожирателей смерти, всех учиненных ими разрушений и убеждал себя, что сделал правильный выбор. Однако за этими здравыми по всем параметрам размышлениями волочились липкие как банный лист мысли о тех временах, когда все было не так уж плохо. И мысли эти, без преувеличения, заставляли его внутренности закручиваться в тугой узел. Это было время, когда Том работал в «Горбин и Беркс»; и те долгие годы, которые он провел в путешествиях по миру, прежде чем вернулся в Британию. Мысли эти – навязчивые, осточертевшие до зубного скрежета, – одолевали его в самые долгие, темные ночи, когда он не мог просто выключить свою глупую голову, продолжая раз за разом бесконечно прокручивать одни и те же вопросы и нелепые предположения из серии «а что было бы, если». Гермиона и Рон выглядели лучше, чем за весь прошедший год. Гарри опасался, что разговоры об окончании Хогвартса и необходимости устраиваться на работу могут в значительной степени испортить им настроение, однако, к его полному изумлению, произошло прямо противоположное. Однажды Гермиона даже поделилась с Гарри шепотом, что Рон действительно был очень взволнован, когда говорил о поиске квартиры, а она сама с большим нетерпением ждала возможности обсудить с Дамблдором права магических существ. — Ситуация, в которой мы оказались, по-прежнему полное дерьмо, — спокойно признал Рон. — Но я думаю, что в окончании Хогвартса есть и положительная сторона. Фред, Джордж, Джинни, даже Перси – я продолжаю их видеть везде, куда бы ни посмотрел. В замке о них напоминает каждый камень, и оказаться подальше отсюда… ну, по крайней мере, что-то ведь должно измениться, да? Гарри не говорил об этом в открытую, но он беспокоился за Рона и старался по возможности проводить с ним больше времени. Он знал, что воспоминания о прошлом никогда не исчезнут, и единственное, что он мог сделать, это постараться не позволить им стать всепоглощающими. Они посвящали все свободное время учебе, а Гермиона с энтузиазмом погрузилась одновременно в несколько исследовательских проектов. Подруга все чаще пропадала в кабинете Дамблдора, но уже не с целью поговорить о прошлом и обсудить путешествие во времени, а затем, чтобы посоветоваться с профессором насчет их будущего. Когда Гарри видел, с каким интересом она изучает исписанные мелким почерком свитки, закусив от усердия нижнюю губу, у него в груди расцветало что-то теплое. Пережив еще одну встречу с профессором Слизнортом (где пришлось вытерпеть завуалированный расспрос о Томе, пролистать гору ярких, глянцевых брошюр, и выпить из маленьких фарфоровых чашек как минимум галлон чая «Эрл Грей»), Гарри вместе с друзьями засел в Выручай-комнате. Его грудь тяжело вздымалась, а сердце покалывало от нагрузки: он ввалился сюда сразу после тренировки по квиддичу. Полет на новой метле отнимал много сил и ощущался намного утомительнее, чем на родной Молнии. — Как думаете, — задумчиво начал Рон, усевшись с ногами на диван и откинув голову назад. — Если они все еще существуют – в другом временном отрезке или типа того, – они смогут пережить наше исчезновение? Гарри выпрямился и посмотрел на друга. Гермиона подняла голову от пергамента. — Ты говоришь о своей семье? — Ага. Я знаю, что это глупо, но просто представьте, что они действительно остались в какой-нибудь альтернативной вселенной. Как думаете, по маме это ударило сильнее остальных? Гарри неловко поерзал на месте, сопротивляясь желанию отвести взгляд от больных глаз Рона. Он знал, что не имеет права увиливать от ответа. — Миссис Уизли знает цену войне, — осторожно сказал он. — К тому же, она знала, что мы собираемся убить Волдеморта. И если такая вселенная действительно существует, я думаю, твои родители нашли способ справиться с нашим исчезновением. — А что насчет Волдеморта? Когда все поймут, что ты исчез, сопротивление падет. Никто не знает о крестражах, а найти последний мы так и не успели. На лице Гермионы отразилась неподдельная му́ка, и она неуверенно закусила губу. Гарри посмотрел в глаза Рону и убежденно проговорил: — Сопротивление просто так не падет. Орден будет бороться до конца. И даже если они не смогут убить его, существуют другие способы. Поцелуй дементора. Лишение свободы. Несколько секунд Рон изучал его лицо, а затем, видимо, что-то для себя решив, кивнул. — Пожалуй, ты прав. И, честно, понятия не имею, почему продолжаю думать об этом. Это тупо. — Это не тупо, — возразила Гермиона. — Я тоже размышляла об этом и теперь даже рада, что успела стереть память родителям. Может, это звучит безумно, потому что я знаю, что их не существует, но эта мысль все равно успокаивает. — Они мне уже не так часто снятся, — неловко поделился Рон. — Но я вроде как... наверное, я бы хотел, чтобы они мне снились. Иначе боюсь, что забуду, как они выглядят. Забуду мамин голос, понимаете? — он сгорбился, упираясь локтями в колени, и шумно выдохнул. — Не знаю, в общем, это сложно. Глаза у него покраснели и он отвернулся, лихорадочно запуская пальцы в рыжие волосы. Гарри впился зубами в щеку. — Воспользуйся Омутом Дамблдора, — негромко предложил он, прочистив горло. — Я уверен, профессор позволит тебе оставить несколько воспоминаний. Ты все еще будешь помнить события, пусть и расплывчато. Зато так ты точно сможешь их сохранить. Рон моргнул. — Да, наверное… да. Не помешало бы спросить у него, верно? — Или мы можем попытаться обзавестись собственным Омутом в будущем, — поддержала Гермиона. — Правда, вещь действительно редкая. — Но все же, — продолжил Гарри, ухватившись за эту мысль. — Редкая, но не невозможная. И, на крайний случай, легилименция может восстановить почти забытые воспоминания. Он подумал о Томе, вспомнив, какими четкими, яркими и живыми стали ушедшие образы прошлого, когда тот проник в его разум. — Прости, но после Реддла у меня к легилименции как отрезало, — кисло усмехнулся Рон. — Я даже не почувствовал вторжения. Совсем. Разве это не жутко? — Ты просто не привык, — убежденно проговорил Гарри. — И Том действует осторожно. Например, когда мои мысли читал Снейп… — он поморщился. — Скажем так, сразу становилось понятно, что происходит что-то странное. — Кстати о Реддле, — повернулась к нему Гермиона. — Я не могу поверить, что до сих пор он не предпринимал попыток украсть Бузинную палочку. Гарри отвел взгляд и неловко поерзал в кресле. Друзья растерянно наблюдали за резкой сменой его настроения. Он не рассказывал им о тех многочисленных возможностях, которые у Тома были, поэтому сейчас почувствовал себя неуютно. — Он сказал, что не будет, — выдавил Гарри наконец. — И, честно говоря… я не думаю, что она будет его слушаться. Пожалуй, раз я стал Повелителем Смерти, теперь она отвечает только мне. Не знаю, как объяснить, но палочка будто является моей частью. Мне кажется, что она мне даже ближе, чем палочка из остролиста. — И все же, — скептически отозвался Рон, — я удивлен, что он не сделал этого назло. Не каждый день бросают Тома Реддла, а? — Нет, все не так, — сказал Гарри. Прозвучало резче, чем того требовала ситуация. — Между нами все было взаимно. Друг фыркнул. — Взаимно. — Мы не смогли прийти к соглашению и решили положить конец нашим отношениям. Я не хотел этого так же сильно, как и он. Гермиона нахмурилась. — Несмотря на то, что я все еще не одобряю его, мне жаль, что так вышло. Я вижу, что он тебе действительно нравился. Гарри пожал плечами. Он испытывал к Тому нечто большее и совсем не хотел об этом говорить. Он заставил себя не зацикливаться на последних словах, потому что их анализ напоминал ковыряние в только-только поджившей ране и обычно не приносил ничего хорошего, возвращая его обратно в то пустое и тоскливое место, из которого он не мог выбраться. — Гермиона, слушай, ты не проверишь меня по Травологии? — вместо этого спросил Гарри. — У нас перед матчем будет тест.***
Гарри задержался после Трансфигурации, медленно собирая сумку, пока остальные студенты громко разговаривали и смеялись, неторопливо покидая класс. Он ничего не мог с собой поделать, но стоило ему встретиться с Томом у лестницы, увидеть остекленевший взгляд и кривую усмешку, как навязчивые мысли крепко обосновались в его буйной голове, начисто лишив покоя. Дамблдор собирал эссе в другой части класса. Уже образовалась довольно пухлая стопка, а на самом верхнем пергаменте красовалась непросохшими до конца чернилами витиеватая, закругленная буква «У». — Гарри, — произнес он, подходя к своему столу и взмахом палочки складывая пергаменты на край. — Чем могу быть полезен, мальчик мой? Некоторое время они провели, непринужденно болтая о разных пустяках, Дамблдор даже пожелал ему удачи в предстоящем матче по квиддичу, хотя и заметил в шутку, что победа наверняка достанется Гриффиндору. Через какое-то время Гарри, будучи не в силах сдерживаться, прочистил горло и самым беспечным тоном, на какой вообще был способен, поинтересовался: — Я слышал, вы на днях разговаривали с Томом Реддлом? — Мистером Реддлом? — брови Дамблдора удивленно поползли вверх. — Все верно, мы поговорили. Однако что-то мне подсказывает, что наша беседа пришлась ему не по душе. И прости меня, Гарри, но я не думал, что вы с ним продолжаете общаться, если это можно так назвать. — Нет, уже нет, — Гарри поморщился от подобной формулировки. На секунду он задался вопросом, действительно ли вся школа знает где, в каких позах и как часто они с Томом занимались сексом. — Но мы по-прежнему живем в одном общежитии, а слухи в Слизерине распространяются быстро, поэтому я не мог не задаться вопросом… — Что же именно я ему сказал? — понимающе улыбнулся Дамблдор. — Простите, сэр, я просто… — он с сомнением закусил губу. — У меня создалось впечатление, что вы его ненавидите. — О, Гарри, разумеется, я не питаю настолько сильной неприязни к мистеру Реддлу, хотя признаю, что мы никогда не были в хороших отношениях. — Именно об этом я и говорю, профессор. Да и с какой стати вам относиться к нему хорошо? По его вине один из студентов погиб, а другого исключили. Вы были правы, когда не поддались всеобщему помешательству и не купились на его обаяние. Он не изменился. — Может быть, и так, — мягко согласился Дамблдор. — Но мне было любопытно, можно ли вообще что-либо изменить. Например, если выбрать более гуманный подход для реализации своих планов, а намерения оставить те же – как сильно изменится будущее? Или, так или иначе, все сводится к выбору? — Возможно. Но я, честно говоря, не понимаю, за что вам перед ним извиняться, — признался Гарри. — Ему не нужны ваши извинения. А также никакая помощь и поддержка – от вас или кого-то еще, – не сделали бы из него другого человека. Он сглотнул, произнеся эти слова вслух. Ему вдруг стало неуютно, и он засунул руки в карманы мантии – будь его воля, сам бы туда залез, чтобы спрятаться от пронзительного взгляда профессора. — Может быть, — снова согласился Дамблдор. — Впрочем, весьма забавным опытом было видеть его ошарашенное выражение лица. Однако идея перемен, к сожалению, претит мистеру Реддлу почти так же сильно, как и тебе. Гарри сделал паузу. — Я не имею ничего против перемен. Нет, вместо них он ненавидел саму мысль, что Том примется сознательно менять свою личность, разрушать и перекраивать ее так, чтобы влезть во что-то совершенно для него несвойственное, собрав в итоге новое чудовище Франкеншейна. И все это лишь с той целью, чтобы иметь возможность менять маски с той же легкостью, с какой змея сбрасывает кожу. Дамблдор с любопытством наблюдал за Гарри, расслабленно опираясь рукой на деревянный стол. — Я знаю, что мистер Реддл – человек бессердечный и эгоистичный и всегда им останется. Он убийца, если угодно. Это то, что ты хочешь услышать? — Вообще-то, да, — кивнул Гарри. — Как вы правильно заметили, он всегда будет таким. И его не волнует, как вы к этому относитесь. Он неуверенно замер. Собственный разум казался спутанным, непонятным, и из хаотичного мельтешения мыслей он мог ухватиться лишь за единственное желание – невероятно сильное и жгучее желание того, чтобы Дамблдор понял, что Том всегда будет ужасным человеком; что Гарри не презирал его недостатки и вполовину так сильно, как по-хорошему следовало бы. Более того, он умудрился похоронить свое возмущение где-то очень и очень глубоко внутри, потому что – стоило признаться в этом хотя бы самому себе, – его не волновали скользкие поступки Тома, если только они не были откровенно противозаконными. — Простите, сэр, — произнес он. — Наверное, это в самом деле не имеет большого значения. Но вы не можете оправдывать то, что он сделал. Вы не можете простить его, особенно… Ради меня. — Ах, Гарри, мой мальчик, разве кто-то говорил о прощении? Возможно, я не сыграл никакой роли в формировании из Тома человека, которым он впоследствии стал, однако проблема заключается в том, что я даже не пытался его изменить. И вот именно за это – за то, что ничего не делал, – я принес ему свои извинения. — Ох… думаю, он в любом случае был бы чересчур высокомерен, чтобы принять помощь от вас. Если только вы не предложили бы ему что-то такое, от чего даже он не смог бы отказаться. Фоукса, например, или что-нибудь из древних слизеринских артефактов. — Боюсь, между Фоуксом и Томом существует лишь исключительная, всепоглощающая неприязнь, — с улыбкой проговорил Дамблдор. — Но я понял, что ты имеешь в виду. Гарри замер на несколько секунд, а потом улыбнулся, слишком живо представив в голове эту картину. — Пожалуй, так и есть, — кивнул он, и его улыбка стала шире. — Скажите, сэр, он сильно испугался, когда вы перед ним извинились? — Полагаю, «испугался» – это именно то слово, которое точно описывает ситуацию. Но меня больше задело, когда он на всех парах умчался из класса. Гарри засмеялся. — Уверен, что он даже не задумывался, насколько драматичным получился его уход. — Действительно. И, Гарри, я не хотел вмешиваться в твои дела с Томом, как бы это ни выглядело со стороны. — Все в порядке, профессор. Мне просто было интересно, о чем вы разговаривали. Вам правда удалось выбить его из колеи. — Что ж, если это так, то он умело маскирует свои эмоции. Хотя я признаю, что последнее время он выглядит немного рассеянным. — Да, это… — Гарри потер шею сзади. — Наверное, это моя вина. — Вздор, мой мальчик. Лично я очень сожалею, что в свое время у меня не было и половины твоего мужества. Я никогда не пытался противостоять Геллерту, за что и поплатился: ситуация обострилась так сильно, что закончилась настоящей катастрофой. — Но вы, в конце концов, приняли правильное решение, профессор. Гарри сглотнул. Он не был Дамблдором, а Том не был Геллертом. И действительно ли Гарри мог судить Тома за преступления, которые он еще не совершил, но которые, к его огромному ужасу, могли повториться прямо у него на глазах? Вот только он больше не видел смысла зацикливаться на прошлом. Гарри не обязан был следить за Томом, с упорством параноика держа в голове мысль, что тот мог повторить чудовищные ошибки Волдеморта. Он не мог провести свою жизнь в постоянном страхе и ожидании худшего – только не сейчас, когда все претерпело настолько сильные изменения. — В любом случае, спасибо вам, профессор. А теперь я, пожалуй, пойду на обед. — Всегда пожалуйста, мой мальчик. И, должен заметить, я безумно рад, что тот обряд прошел успешно. Направляясь к выходу из класса, Гарри рассеянно коснулся шрама. Коридор снаружи оказался пуст, и он обернулся в дверях: Дамблдор продолжал стоять за своим столом, и его голубые глаза на молодом, лишенном морщин лице казались очень яркими и выразительными. Гарри улыбнулся. — Я тоже очень рад.