Побочный эффект

      Утро застало Вейлона все в той же позе, только с закрытыми глазами. Он не помнил, когда уснул, не уверен был, спал ли он вообще. Было ощущение, будто он и вовсе не засыпал, а так и продолжал пялиться в потолок невидящими глазами. В первую минуту он надеялся, что все это ему приснилось, что сейчас он откроет глаза в объятиях любимой жены, а из соседней комнаты донесутся голоса детей. Но вместо этого комнату наполняли совсем другие звуки: голоса, много голосов, скрип половиц да одинокое постукивание капель по железному подоконнику. Еще очень неясно, будто отзвук со вчерашней поездки, с улицы доносился мягкий шум от трения шин о мокрый асфальт.       Вейлон не особенно удивился голосам. Видимо, это были другие обитатели этого мотеля, которые вели свою утреннюю жизнь. Все же они с Майлзом здесь не одни. Но осознание этого принесло немедленный страх: а что, если кто-то из этих людей — слежка? Что, если кто-то из них сейчас только и выжидает момента, чтобы навсегда лишить их свободы… Нет, прочь эти мысли. Прочь. Нужно было решать проблемы настоящие, которые действительно заслуживали внимания. Например, больная нога. Апшер прав — ему нужно лекарство посильнее, иначе так можно и без ноги остаться. Кажется, Вейлон уже начал привыкать к постоянной боли, теперь она не лишала его рассудка, а только существовала, как часть его. Проглотил таблетки. Временная панацея.       Он нехотя повернул голову к окну и обнаружил, что оно полностью белое. Снаружи, после ночного ливня, стоял сплошной туман, густой и непроходимый. Комнату заливал бело-серый свет, едва прорывавшийся сквозь эту молочную пелену и все предметы казались бесцветными в его нечетких, рассеянных лучах. Вейлон вдруг ощутил дикий голод. Когда он ел в последний раз? Нужно было вставать, хоть что-то делать — перспектива долежать здесь до голодной смерти была не такой уж привлекательной.       Поднялся. Сейчас Парк рассматривал комнату куда внимательнее, чем вчера, ведь теперь, после сна, пусть и не особенно длинного, в нем пробудилось хоть немного энергии. Комната как комната. Открыл окно — по телу тут же побежали мурашки: вместе с туманом в помещение ворвался влажный холод, звуки внешнего мира стали еще четче, громче. Но на таком холоде долго не простоишь.       Вейлон вздохнул своим мыслям и продолжил свое унылое исследование комнаты. К счастью, напротив кровати обнаружилась дверь в душ и Парк долго еще стоял под теплыми (слава Богам, в этой дыре была горячая вода) струями, смывая с себя весь кошмар вчерашнего дня. Сама душевая была далеко не ахти, стены были грязные и в налете, сам душевой поддон давно пожелтел и кое-где потрескался, а вода имела отчетливый привкус ржавчины. Но все лучше, чем ничего. Обработал раны, переоделся в чистую одежду. Жить настоящим.       Настоящим.       Теперь — еда. Вейлон запер комнату, накинул куртку и спустился на первый этаж, где вчера их «радушно» встретил хозяин. Но на месте Билла опять не оказалось, зато нашлась скучающего вида девица лет двадцати, которая умудрялась переругиваться с женщиной с большим чемоданом, курить сигарету и листать журнал одновременно. Наверное, это и была та самая Сьюзен, которую Билл вчера упоминал в записке. Ее ярко-рыжие волосы — единственное, что выделялось на фоне всей этой серости.       — Я вам говорю, у меня была бронь! Я три дня назад звонила, посмотрите в записях! — женщина с чемоданом явно злилась, но отступать под напором наглости девицы не собиралась. — Вы что, глухая?       — Я не глухая, а вот вы рискуете за дверь вылететь! Откуда мне знать про вашу бронь? — она фамильярно скривилась, выказывая пренебрежение. — Вам чего?       Она обернулась к Вейлону и смерила его недовольным взглядом, будто бы он отвлек ее от переговоров с господином президентом. Парк уже открыл было рот чтобы спросить о возможности где-нибудь позавтракать, но Сьюзен, будто прочитав его мысли, опередила его, снова отворачиваясь и теряя интерес:       — Дверь справа — коридор, пройдете до конца — там кафетерий. И не спрашивайте, откуда я знаю, что вы хотели спросить, ради всего святого! — она хмуро шлепнула журнал на стол, доставая, наконец, журнал брони. — Вы сегодня уже пятый, кто у меня это спрашивает…       Парк ничего ей на это не ответил, позволив Сьюзен снова заняться неугомонной постоялицей. Сам же отправился по указанному коридору, действительно обнаружив что-то вроде небольшого кафе. ***       Утро Майлза Апшера началось похожим образом, но гораздо раньше. Спал он беспробудно и крепко, ему абсолютно ничего не снилось, но глаза он открыл в сильной тревоге. Бешено колотилось сердце. Неясный страх поглотил все его существо, заставив резко сесть на постели. Дыхание сбилось, Майлз старался успокоиться, прокручивал в голове мысли о том, что он не умирает (наверное), что он сейчас в безопасности и никто его не преследует. Что же произошло, отчего такая реакция? Видимо, он уже где-то в подсознании ощущает опасность, слился с ней, теперь ощущение опасности и страх — его новая постоянная черта, которая так просто не пропадет.       Майлз будто постарел за последние несколько дней, будто перемахнул десяток лет вперед, а то и больше. Нет, он будто переродился, будто прожил одну жизнь и начал совершенно другую, но уже не в своем теле, не со своим разумом, но со своими воспоминаниями, от которых так неясно щемило сердце.       Не тратя времени на разглядывание комнаты, сразу же после душа он вышел на воздух, желая, наконец, избавиться от духоты помещения и запаха плесени. Подальше от людей, подальше от угнетающего вида четырех стен, от всего, что так или иначе составляло теперь его жизнь. Кстати, о душе. Теперь даже это простое действие стало для него чем-то вроде испытания, потому что приходилось раз за разом сталкиваться со своими шрамами, которых было огромное множество. Его торс напоминал сплошное черное пятно, именно черное, что не то, чтобы сильно пугало, но интриговало и наводило на размышления.       Майлз потратил много времени, обдумывая свое физическое состояние. Не мог не думать. Внимательно исследовал каждый сантиметр кожи, каждую рану, каждый шрам. И эта пугающая чернота была повсюду. Она будто заменила кровь, хотя и кровь из них текла вполне обычная, красная. Апшер долго, аккуратно и страшась ощупывал странные образования на торсе, в которые превратились сквозные дыры от пуль. Они не болели как обычные раны, но под пальцами ощущались пугающим трупным холодом. Эта черная материя, которая их будто бы заживила, была вовсе не кожей, но и понять что это было невозможно. Так же было и с пальцами. То, что раньше напоминало кровавые обрубки и было мясисто-кровавого цвета, теперь было черным, на концах немного фиолетовым, будто давно ампутированные конечности трупа. И сложно было понять — труп Майлз, или все же человек? В голову закрадывались крамольные мысли о чем-то вроде зомби, но это было уже крайней степенью бреда.       Одно было понятно — он и Волрайдер теперь одно целое, и Майлз относился к этому как к какой-то неизлечимой, опасной болезни, которая, очевидно, поглотит его. Окончательно поглотит, и… Что будет тогда? Но прогулка в тумане и сигареты постепенно возвращали его с небес на землю, к более насущным и реальным вопросам. Здесь им пробыть еще два дня, затем — новое место, будто отдельная новая жизнь. Мысли постепенно перетекли к его соседу поневоле, причине, пусть и опосредованной, его страданий и всего этого дерьма, свидетеля, которого ему пришлось спасти — Вейлону, мать его, Парку. Он в опасности. Находясь с ним — в опасности стать жертвой ярости, каких-то внезапных всплесков, которые могут его уничтожить. Теперь они спасались вдвоем, даже помогали друг другу, как будто их и не связывала столь страшная участь.       Затошнило. Не хотелось больше видеть этого человека. Никогда в жизни. Не знать его, не думать о нем, чтобы по какой-то волшебной случайности Парк попросту испарился из этого мира. Раз и навсегда. Будто с исчезновением Вейлона исчезнет и значительная часть его проблем, скроется в этом проклятом тумане, который сейчас оседал на его коже противной мокрой пеленой.       Раньше Майлз любил бегать по утрам. Но сейчас у него вряд ли нашлись бы силы для пробежки, тем более, при такой погоде. Он обошел мотель по кругу, немного углубился в лес, не особенно далеко, чтобы не заблудиться, но и достаточно, чтобы перестать слышать шум редких машин. Здесь Апшер теперь был один на один с этими вековыми деревьями, с этим невероятно густым туманом и жухлой травой. Наедине с осенью.       Между деревьями гулял ветер. Выл в кронах, шумел между стволами. Взъерошил волосы и забрался за шиворот своими ледяными лапами, заставив вздрогнуть. Майлз ощутил новый прилив раздражения — сырость начинала надоедать. А голод и боли в теле только подогревали невеселые мысли — захотелось кого-нибудь ударить, наорать, сделать кому-нибудь плохо, лишь бы не ему одному так страдать.       Курить. Очень захотелось закурить — в сигаретном дыме бы растворилась часть его горестей и страхов. По крайней мере, он так думал. Так было всегда. Но, черт, зажигалки в кармане не нашлось. А вот это уже было странно, ведь Майлз никогда не забывал и не терял ее. Это еще больше взбесило, Апшер с силой стукнул кулаком по стволу ближайшего дерева, прорычав сквозь зубы ругательство. Наверное, она выпала в комнате у Парка, когда они вчера занимались ногой последнего. ***       К этому времени Вейлон уже покончил с нехитрым завтраком и вернулся в номер, рассчитывая провести остаток дня, копаясь в ноутбуке и подчищая все, что могло так или иначе напоминать о прошлом и о его личности в целом. Ноут был старым, хранил множество воспоминаний, но чтобы не было больно, от них нужно было избавиться. А еще — вдруг он попадет в руки не тем людям… Нужно было уничтожить любые следы Вейлона Парка в виртуальной реальности. Фотографии, письма, файлы… Сколько же всего еще оставалось от прошлого! Как же безумно было оставлять все это так долго на поверхности…       Хлопнула дверь, заставив Вейлона дернуться. Это был Майлз. Судя по влажной верхней одежде, только-только с улицы. Губы плотно сжаты, глаза сверкают недобрым огнем. Майлз выглядел раздраженным и разбитым, даже можно сказать, печальным. Но эту печаль сложно было рассмотреть за плотной маской гнева и неудовольствия.       Он принялся расшвыривать вещи, что-то ища. Вейлон какое-то время молча наблюдал за ним, а потом все же решился спросить:       — Ты чего? — Парк чуть напрягся, окончательно отвлекшись от экрана. Такое состояние Апшера не предвещало ничего хорошего.       — Блять! — Майлз сдернул с кровати одеяло, не то в порыве ярости, не то действительно что-то разыскивая. — Где же она…       Присутствие Вейлона раздражало, не смотря даже на то, что это была его комната. Голос, этот, сука, голос. Вопрос, обращенный к нему, заставил сжать кулаки.       — Ты что-то ищешь? Может я…       — Твою мать, Парк, помолчи! — с каждой секундой Майлз терял над собой контроль. В голове проявилось стойкое желание ударить что-нибудь. Или кого-нибудь. Поиски не увенчались успехом. Здесь не было его зажигалки, а значит, и повода оставаться здесь еще хоть на минуту больше не было. Он уже развернулся, чтобы уйти.       Но тут поднялся Вейлон. Он загородил дверь, встав напротив, но ближе подойти не решился. На его лице тоже явно прослеживалось раздражение, что заставило Майлза замереть в паре шагов от него, ловя на себе хмурый взгляд. Это было странно. До этого в Парке не наблюдалось вспышек агрессии, он всегда был относительно спокоен и рассудителен, но сейчас… Сейчас его словно подменили. Он заметно нервничал, но отступать не собирался.       — Знаешь, Апшер, — сделал небольшой шаг навстречу, будто собственный голос придал ему уверенности, — так жалко смотреть на твои попытки казаться внушительнее! Ты можешь хоть раз спокойно объяснить, что происходит, не затыкая при этом мне рот, находясь в моей же комнате?       Он звучал холодно и спокойно, хотя нотки нервоза все же проскальзывали.       Откинув в сторону куртку, которую до этого комкал в руках, Апшер мгновенно сократил между ними расстояние, шагнул вплотную.       — Ты, кажется, кое-что до сих пор не уяснил… — Майлз уже растерял остаток спокойствия. Вся злоба, накопленная за это паршивое утро окончательно взяла над ним верх, поток ярости сломил хрупкую надежду на то, что все обойдется. Он схватил Вейлона за плечо и с силой надавил, дернув вправо, усаживая обратно в кресло. — Повторю еще раз — подстраиваться под твои нежные чувства я не стану. Меня совершенно не колышет твое мнение. Правила диктую я, запомни. А знаешь, почему? — свел брови и ухмыльнулся (в этой ухмылке было что-то по-садистски издевательское) — Потому что ты обязан мне жизнью. Так что закрой рот и не попадайся мне сегодня на глаза.       И прежде чем Вейлон, опешивший от такой наглости, успел хоть что-нибудь возразить, вышел, хлопнув дверью так, что аж стекла зазвенели. Майлз почувствовал противное удовлетворение, какое бывает после дешевого алкоголя или отвратительных на вкус сигарет. Вейлон Парк давно уже напрашивался на резкость — попросту идеальная мишень для «отпущения грехов». И пусть теперь боится. Боится — значит уважает. А уважает — значит слушается и не делает глупостей, чего им обоим ну никак нельзя допускать.       Раздражение понемногу сходило на нет, а зажигалка обнаружилась под подушкой. Майлз тут же всласть закурил, чувствуя, как быстрее забилось сердце от ощущения столь желанного дыма в легких. Кто-то бы сказал — зависимость. Майлз Апшер бы ответил — антидепрессант. Он даже не утрудил себя выйти на балкон — ему нравилось, как терпкий дым постепенно наполняет комнатушку, оседает на и без того прокуренных прежними постояльцами вещах. Ничего еще не потеряно. Пока у него есть сигареты и какой-никакой здравый рассудок — он будет жить и бороться за эту жизнь дальше. Ну а Вейлон… К черту его. Какое ему в сущности дело, как к нему будет относится этот придурок.       Парк же был зол и растерян. Он знал, что Майлз Апшер обладает непростым характером, но такого всплеска на ровном месте Вейлон совсем не ожидал. Неужели теперь так будет постоянно? Неужели придется терпеть эти отвратительные выходки? Видимо, ведь он действительно обязан Апшеру жизнью. Более того, это именно из-за Вейлона они сейчас прозябают бог весть где, в то время как их дома превратились в горстку пепла.       Нет, не думать об этом. Иначе так можно попросту сойти с ума, а он и так уже на полпути к этому. Парк еще какое-то время посидел в кресле, собираясь с мыслями, а затем вспомнил о телефоне. Страстно захотелось набрать жене, услышать в трубке голоса детей, но вместо этого он достал сим-карту и, ни секунды не колеблясь, разломил ее на две половины. Это надо было сделать уже давно и Вейлон внутренне обвинил себя в преступной халатности.       «Интересно, есть ли здесь стационарный телефон? Я бы не удивился, не будь в этой дыре даже этого…»       Пришлось найти в себе ресурсы, чтобы снова спуститься на первый этаж, раздражая скрипом ступенек всех, кто находился поблизости. Сьюзен, у которой, судя по принесенной подушке и закинутым на стойку ногам намечался послеобеденный сон, тоже была не особенно рада его появлению. Она пережёвывала жвачку, не торопясь давать ответ, и только после большого розового пузыря лениво процедила:       — За стоянкой есть будка… А вы старомодный тип… — она гнусно захихикала, тут же теряя к нему всякий интерес.       Вейлон не оскорбился. Он был все еще под впечатлением от выходки Майлза, кроме того, ему очень хотелось поговорить с женой, и не важно, что ради этого приходится терпеть противную Сьюзен и не менее противную погоду снаружи. На парковке он первым делом кинул быстрый взгляд на джип Апшера, который выделялся на фоне остальных машин и снова подумал о том, что он может их выдать. Слишком яркий, слишком заметный. Надо будет поговорить с Майлзом об этом… Когда тот будет в более адекватном состоянии.       Чуть в стороне от парковки действительно обнаружилась старомодная телефонная будка, проржавевшая насквозь и давно уже никем не эксплуатируемая, судя по скрипучей дверце. Парк втиснулся в пространство в один квадратный метр и с замиранием сердца опустил в щель двадцатипятицентовую монетку. «Хоть бы он еще работал… Ну давай же…» Быстро набрал нужный номер и о чудо! В трубке послышались звуки соединения с мобильным устройством, а затем — долгожданные гудки. Один, другой, третий… Теперь Вейлон боялся, что Элизабет попросту опасается незнакомого номера вот и не поднимает. Но на шестом гудке в трубке вдруг послышался голос, родной, такой теплый, любимый, но крайне осторожный и нерешительный:       — Алло?       — Лиза? Это я, Вейлон! Дорогая, у нас очень мало времени, как вы там? — Парк говорил громко, понимая, что связь может быть ужасной.       — Вейлон?! Я… Мы в порядке, мы уже добрались… А ты, ты где?       — Милая, я в безопасности, больше ничего сообщить не могу, извини… А мальчики, мальчики как? — Вейлон почувствовал жар, приливший к лицу от волнения за близких, а еще — как сильно ему их сейчас не хватает. Чертово расстояние.       — Ох, они тоже хорошо, хотя очень по тебе скучают и спрашивают, когда же ты вернешься! Вейлон, пожалуйста, просто скажи, что ты будешь беречь себя!       — Конечно, Лиз, конечно, прошу, только не волнуйся за меня слишком сильно, мы уже скоро будем вместе, я это тебе обещаю! Уже совсем скоро я буду с тобой!       — Я очень хочу верить в это… — с той стороны послышались всхлипы.       — Передай мальчикам, что я очень сильно люблю их… И тебя…       Но тут отведенное на разговор время кончилось и трубка замолчала, выдавая лишь безжизненные гудки. Парк бросил ее на рычаг, находясь в расстроенных чувствах. В действительности, он отнюдь не так сильно был уверен в том, что выживет и увидит их снова, но теперь он сам себе готов был пообещать, что приложит к этому максимум усилий.       «А ты уверен, что протянешь долго, живя рядом с монстром?» — зазвучал в голове противный голосок разума. — «Не прикончит ли он тебя, пока ты будешь просто спокойно спать?»       Нахуй эти мысли. Это слишком сложно, чтобы воспринимать. ***       Третий день их пребывания в «Motel22» мало чем отличался от первых двух. Ни Вейлон, ни Майлз не проронили ни слова друг с другом и виделись лишь единожды в коридоре. Майлз упорно не замечал Парка — он все еще был зол, вчерашнее не прошло для него бесследно, да и эти сырые стены действовали на него угнетающе, а Вейлон был погружен в мысли о семье и на подчеркнутый холод Апшера ему было плевать.       Но вечно молчать им попросту не позволяли обстоятельства — на следующее утро им нужно было двигаться дальше в сторону Торнтона, а это значило долгие часы наедине в машине. Майлз это понимал — все же они выживают вместе, а какая работа в команде, если команда разбита? Парк был ему нужен собранным и вовлеченным, адекватным, а не рассеянным и пофигистичным. И поэтому он сам пошел к Вейлону в сумерках, пусть для этого и пришлось переломить некоторые внутренние принципы.       Вейлон явно был в комнате — это было слышно по тихим шагам, но света не было, хотя на мотель давно уже опустился сумрак. Майлз постучал, собирая всю внутреннюю волю, чтобы вести себя максимально спокойно — раздражение не желало его отпускать.       — Кто там? — настороженный голос.       — Открывай, Вейлон, это я.       Парк не поверил своим ушам и насторожился еще больше. Что Апшеру могло понадобиться так поздно?       — Что тебе нужно? — он подошёл к двери, но открывать ее не торопился.       — Убить тебя, блять, пришел! Открывай, сказал, разговор есть.       Вейлон открыл, сердито раздувая ноздри. Он оказался лицом к лицу с Майлзом, который глядел хмуро и решительно.       — Ну.       — Пошли выйдем на балкон. Курить хочу.       Парк молча проследовал за ним на балкон, едва сдерживаясь, чтобы не сострить насчет найденной наконец-то зажигалки, заранее готовясь к холоду, которым его встретят сентябрьские сумерки. Но, на удивление, сегодня погода будто смилостивилась и подарила относительно теплый и сухой вечер, разве что все такой же пасмурный и темный.       Майлз закурил, а Вейлон просто оперся локтями о проржавевший пандус. Отсюда открывался «замечательный» вид на трассу и парковку, где ютились одинокие машины. И снова быстрый взгляд на красный джип. Пятно в море серости.       — Возьми. — Апшер протянул ему сигарету.       Вейлон приподнял брови, глядя на него снизу вверх.       — Я давно завязал.       — Возьми, говорю. Мозгу иногда полезно расслабляться.       — Легких жаль. — Парк взял сигарету и зажигалку. Он бросил еще в колледже, когда только-только начинал встречаться с Элизабет. Закурил и тут же закашлялся с непривычки. Знакомые, но давным-давно забытые ощущения пронизали его тело, заставив содрогнуться.       — Я вот о чем поговорить хотел… — начал Майлз. — Нам нужно быть еще осторожнее, Вейлон. Теперь, когда все, что можно было — сделано, осталось только сохранить собственные шкуры на этом нелегком пути. Останавливаться придется в самых отдаленных и дешевых мотелях, где никому и в голову не придет спросить с нас документы. Один раз нам повезло, не факт, что повезет еще раз.       — Это я понимаю. — сосед перебил его, снова прокашлявшись. — Я сломал свою сим-карту, что и тебе сделать советую.       Майлз молча достал телефон, разломил карту на четыре кусочка и сбросил их с балкона. Оба, на миг задумавшись, проследили их полет.       — Что-то еще?       Апшер нахмурился. Трудно было брать свои слова обратно. Но — надо.       — Ты это… Прости за эту хуйню с зажигалкой.       Бывший программист выпрямился, выбрасывая окурок вслед за обломками сим-карты. Внимательно вгляделся в холодное, ничего не выражающее лицо Майлза. Притворяется? Или искренне говорит?       — Неожиданно… Но ладно, прощаю. Тем более, ничего особенно негативного я не испытал по этому поводу. Мне надо перебинтовать ногу, болит, я пойду. — нога действительно давала о себе знать уже несколько часов. Действие обезболивающего постепенно сходило на нет.       В глубине души Вейлон и сам был рад примирению. Ведь долгая дорога в одной машине с человеком, который его ненавидит, то еще удовольствие.       — Ладно, пойду собираться. Выезжаем завтра в пять утра, будь готов. — Майлз спешно покинул балкон, не видя больше причин задерживаться. Он сделал, что мог. А простил или не простил его Вейлон по-настоящему — заботило теперь в последнюю очередь. ***       Так и потянулись их кочевые дни. Каждое утро они начинали в пути, заканчивали день точно так же. Дорога тянулась и тянулась впереди бесконечными холмистыми километрами, но природа вокруг менялась совсем мало. Все те же густые хвойные леса, влажные от постоянных дождей и туманов, мрачные и величественные, прожившие долгую жизнь, видавшие на своем веку немало. Каждый день лица путешественников обдували холодные северные ветра, наполненные запахами леса и мокрой земли, а дым сигарет стал привычным дополнением ко всему, что теперь наполняло их повседневное однообразие. Жизнь будто сама собой окрасилась в серо-зеленые оттенки, где лишь иногда яркой вспышкой мелькали фары машин или размазанные огни городов, которые они проезжали, не останавливаясь. Лица людей, яркие вывески, голоса и случайные ФМ-волны радио… Вереница того, что смазывалось перед глазами Майлза и Вейлона, сливалось с каплями, что медленно стекали по стеклу машины.       Они были одни, словно это была вовсе не машина, преодолевающая километр за километром, а маленький плот в открытом океане, где на многие тысячи водного пространства не было ни единой живой души. И целью было одно — выжить. Добраться до спасительного островка в этой мутной воде, до которого было еще плыть и плыть.       Вейлон привык к курению. Теперь он часто составлял компанию Майлзу во время их редких остановок, выкуривал одну сигарету за другой, ощущая при этом некоторое подобие особенной нирваны. Ловил настроение своего спутника, даже если они просто молчали, полностью отдавался чувству единства с окружающим его, Парка, крошечным миром. Вся остальная вселенная в этот момент находилась вне его поля зрения — для нее он умер.       Да и к Майлзу его отношение постепенно поменялось. Сначала — это была все та же холодная осторожность, некоторое недоверие и даже глухая вина, которая особенно давала о себе знать по ночам. Понемногу, ощущения сгладились, затерлись опытом совместного выживания, волей-неволей Вейлон узнавал Майлза ближе, пусть тот и не подпускал его к своему внутреннему миру да и вообще ненавидел, судя по всему, разговоры «за жизнь». Он не привык и никогда не делился личным с окружающими, потому что не было у него людей, которым бы он мог все это доверить.       — Мне всегда было хорошо одному. — сказал он как-то во время очередной остановки в конце первых двух недель их путешествия. — Не припомню, чтобы мне хотелось изменить самому себе в этом.       Была глухая, очень дождливая ночь, а впереди — довольно сложный участок дороги, который было крайне опасно преодолевать в эту часть суток. Решено было ночевать в машине — это уже не в первый раз случалось. И, как обычно это бывает, сон просто так не шел, но и лежать в темноте молча было далеко не самым веселым занятием. Сегодня была очередь Майлза спать лежа на заднем сидении — а Вейлона — сидя спереди. Он просто немного отклонил кресло назад и полулежал с закрытыми глазами.       Ближе к ночи они заговорили о семье Парка (Вейлон звонил им днем) и постепенно дошли и до Апшера, до вопроса, отчего же он остается по жизни в одиночестве.       — Понимаю… — Вейлон вздохнул. Он и сам часто задавал себе вопрос, почему же он выбрал семейную жизнь. Любовь? Это было самым простым объяснением. — А как давно ты один? В смысле, где твои родители?       Пауза была недолгой, хотя Парк был уверен, что Майлз проигнорирует этот вопрос. Но сегодня, видимо, что-то изменилось в его состоянии. Может, он наконец начал доверять своему спутнику? Или попросту заскучал?       — Умерли. Отец скончался, когда мне было восемнадцать — у него было слабое сердце. А мать… Мать не выдержала одиночества. Спилась. Цирроз печени, и в двадцать один год я уже сирота.       — Прости…       — Да не, плевать. Я не был к ним привязан. Они постоянно оставляли меня одного, а сами путешествовали, ездили в свои бесконечные командировки. А остальная родня… Я никогда их не знал. Вот, считай, в моей жизни ничего и не поменялось. Как был один — так один и остался.       Дождь будто притих. Майлз зевнул. Он лежал на спине, невидящими глазами пялясь в потолок и вслушиваясь в шум воды. Ноги он поставил на сидение, согнув в коленях. Вейлон предлагал ему плед, но Апшер отказался, заявив, что совсем не холодно. Наврал. Тонкая куртка и свитер не защищали от промозглости осенней ночи.       Вейлон был прав в своих предположениях. Майлз действительно начал привыкать к нему, и теперь уже не чувствовал такого резкого отторжения, как две недели тому назад. Нет, он не стал относиться к Парку как-то особенно по-другому — перемены произошли в его восприятии. Он и сам теперь лучше знал программиста, его личные чаяния и взгляды, даже если и не хотел этого — слишком уж долго они находятся рядом в столь ограниченном пространстве. Теперь он без проблем воспринимал помощь Вейлона или предлагал ее ему — все же у них была одна цель на двоих.       — А мои родители далеко… Они переехали в Лондон, когда мне было двадцать пять. Звали и нас с Лизой, но мы предпочли жизнь в «стране свобод». — Вейлон сам заговорил о своей семье, не дожидаясь встречного вопроса. — Отец воспринял это как оскорбление и мы оборвали все контакты. Родственники Элизабет же меня на дух не переносят — говорят, что я не достоин их дочери. Ну, в каком-то смысле, они оказались правы…       Парк провел по лицу ладонями, будто снимая паутину. Сна не было ни в одном глазу. Он обернулся на Майлза — тот все так же неподвижно лежал, глядя в никуда.       — Нет сна… — пробормотал последний, почувствовав на себе взгляд. — Такое ощущение, что эта хрень с нами не закончится никогда…       Слышал ли он хоть что-нибудь из того, о чем говорил ему Вейлон? Вряд ли. Парк не нашел что ответить на его последнюю реплику. Просто вздохнул, тяжело и долго, уже по привычке прислушиваясь к ощущениям в ноге — боли уже не было. Шрам останется навсегда, но боль прошла. За раной все еще требовалось наблюдение, хотя угроза гангрены, к счастью, миновала.       Прошло еще какое-то время. Дождь стих. Теперь, на крышу падали лишь редкие, тяжелые капли с деревьев, под которыми они стояли. И эти редкие «бам» напоминали Вейлону о моментах полного затишья в «Маунт-Мэссив», когда из звуков была только капающая вода из очередной прорвавшей трубы. Раньше бы такие воспоминания принесли боль и горечь, сейчас же — мурашки и легкий холод, вперемешку с отвращением. Парк посмотрел в зеркало заднего вида на журналиста и обнаружил того крепко спящим, хоть и немного подрагивающим от холода. Без задней мысли, осторожно стащил с себя плед и переложил его на заднее сидение, укрывая Майлза, а сам вернулся в исходное положение. Все равно он сегодня не уснет.       А Майлз действительно крепко спал, убаюканный шумом капель и сильной усталостью. Ему снился дурной сон, в котором он поднимался по лестнице какого-то бесконечного небоскреба, опаздывая куда-то, а лестницы меняли направление, сужались и пропадали у него из-под ног, заставляя бесконечно куда-то падать… ***       — То есть вы всерьез считаете, что Вейлон Парк погиб?       Пол Марион только вздохнул. Полин не поверит ему, положи он ей свидетельство о смерти на стол. Слишком много проблем обрушилось на них в последнее время, разрешить которые не получится, просто на них наплевав. Не то, чтобы он раньше так делал, просто головной боли было явно поменьше.       — Да. — сухо бросил он, хмуро уставившись в окно за ее спиной. Снова чертов дождь. — Никто бы не выжил.       Полин приподняла бровь. Ей было сложно сохранять спокойствие, но криком сейчас делу не поможешь. Видно было, как Полу не хочется даже браться за это. Слишком сложно. Слишком опасно. Если ее догадки верны (а они верны), то они имеют дело с Волрайдером, в каком виде бы тот сейчас не обитал. И чертов Парк был замешан в этом. Козырь был уже готов.       — Тогда что вы скажете на это… — едва сдерживаясь, Глик развернула ноутбук.       До Мариона доходило быстро. И на этом спасибо. Видно было, как расширяются от ужаса его глаза, как дрожит жирный подбородок, когда он вчитывался в содержимое документа.       — Но и это еще не все… — с некоторым злорадством, Полин переключила файл. — Полюбуйтесь-ка.       Видео длиной далеко не один час. Два, три, четыре видео… Полу показалось, что он потеряет опору и просто рухнет здесь и сейчас от осознания произошедшего. Но как это возможно… Как?! Неужели этот чертов Парк все-таки выбрался?       — И не он один, Пол. — Глик была непреклонна. Она уже пережила первый шок, и теперь попросту издевалась, растягивая такую нужную информацию, желая видеть, как Марион «падет» под натиском горькой правды. Это всегда было приятно. — Видео велось с двух камер, а значит, у нас двое выживших. Причем второй — журналист. И статью о нас тоже написал он, постарался. Вы понимаете, что это значит?       О, Пол понимал. Он тяжело упал в кресло, все еще стремясь справиться с первым шоком. Однако, кроме шока в его умной голове уже вертелось множество мыслей о том, где, как и с чьей помощью им стоит разыскивать этих удачливых негодяев. Все-таки он сначала был достойный сотрудник «Меркофф» и только потом — паникер.       Он с самого начала подозревал, что не за чем хорошим Полин не могла его позвать сегодня. Уж больно резок был ее голос в телефонной трубке, да и весь ее кабинет, будто и она сама, вся ее фигура и строгое, собранное выражение лица говорили о крайней серьезности происходящего.       — Это значит… — тяжело выдавил он. — Что нам надо найти их и их семьи, чего бы это ни стоило. Я так понимаю, материал не удалить?       — Нет, Парк, сука, защитил файлы, они тут провисят еще очень долго… Но мы можем попытаться запутать возможное следствие. Видео и статья были опубликованы всего неделю назад, если бы его нашел кто-то из уполномоченных лиц, нас бы уже взяли.       Полин аккуратно захлопнула ноутбук и закурила. Марион даже не поморщился, хотя и не переносил дыма сигарет.       — Мои агенты уже поработали над дезинформацией. Что нам стоит очернить «добрую память» Вейлона, выдав его «шедевр» за отвратительную ложь, фейк, выдуманный пожелавшим легкой славы программистом-неудачником? А вместе с ним и этого, второго… Знать бы, кто такой и по чьей наводке работал. Так можно будет уничтожить всей конторой. У вас есть подозрения, кто из наших мог бы постараться и позвать его? Причем, блять, в самый нужный момент… — Полин скрипнула зубами и нахмурилась.       — Понятия не имею… — искренне выдохнул Пол. — Кому это может быть полезно… Не знал бы, так подумал бы на Блэра или Трагера — эти двое родную мать за копейки продадут. Хотя… У них кишка тонка, а Трагер и вовсе давно для нас потерян… А Блэр… — Марион безнадежно махнул рукой. Утер пот со лба грязноватым платком, суетливо сунул его в карман. Видно было, что осознание всего кошмара постепенно приходит к нему, но Пол изо всех сил сдерживает тревожные порывы.       — Я не сомневалась. — Глик сцепила пальцы в замок. — Мы ведь оба с вами понимаем, что второй выживший — носитель?       От последнего слова он дернулся, как будто его ударило током.       — Да… Ох, да.       — Нельзя к этому расследованию допускать третьих лиц. Это во-первых. А во-вторых, вы просто осознайте — в мир выпущен страшный монстр, который способен убить силой собственной мысли.       Видно было, что ей доставляет удовольствие мучить его. Марион съежился еще больше под ее взглядом, предвкушая последнюю реплику.       — И поэтому, это будет нашей с вами личной задачей, Пол.       Кто бы сомневался.       За окном громыхнуло. Чертов дождь, чертова гроза, чертов Парк с его идиотской камерой.       — А может, Парк и навел… — невразумительно пробормотал мужчина, прикрывая глаза. В детстве он боялся гроз. Ощущения остались на уровне бессознательного.       — Что?       — Я говорю, Парк вполне мог быть в этом замешан. Да вы и сами догадываетесь, я уверен! Если в его интересах было вынести отсюда информацию, то кому как не ему связываться с журналистами?       Вы говорите очевидные вещи. — отрезала Глик. — Найдем Парка, найдем и второго, а значит — и Волрайдера. Будьте готовы, как только скажу — действовать надо быстро и без лишнего шума.