Побочный эффект

Life is a dream walking, death is going home.

      Через некоторое время диалог исчерпал себя, и Вейлон решил отправиться обратно в номер. Холодало, пошел быстрый снег, из-за которого видимость сильно сократилась, несмотря на то, что был всего лишь полдень, и под относительно легкую для зимы одежду начал пробираться холод — простуда тут же дала о себе знать.       — Я пойду, наверное. — Парк обернулся на Майлза, который чуть поотстал, возясь с зажигалкой. — Это… Хм, спасибо, что выслушал.       — Да не за что. — Майлз хмыкнул, понимая, что между ними что-то сдвинулось. — Ты иди, а я покурю. Не мерзни.       Парк кивнул, легко улыбнулся, а затем быстрым шагом пошел обратно к мотелю, покашливая. Настроение его было более чем хорошее — несмотря на окружающий его холод, на сердце было тепло. Теперь казалось, что Майлзу не все равно, он нашел в себе силы справиться с болезненными воспоминаниями и разглядел в нем друга.       Прочь все лишние мысли. Прочь.       Майлз тоже размышлял над тем, что явно пересмотрел внутренне свое отношение к Вейлону. Он курил, выдыхая дым в снежное пространство и слегка подрагивал от холода, наслаждаясь спокойствием, которое разливалось по телу с каждой затяжкой. Он и не заметил, как начал курить все реже в этой поездке, однако вкус сигарет приносил удовлетворение.       Майлз, наверное, так бы и ушел в мотель, докурив третью, когда вдруг за пеленой снега ему почудилась чья-то фигура. Кто бы вышел гулять в такую погоду? Борясь с холодом, он прищурился и к своему удивлению разглядел Саймона Пикока. А этот что тут забыл? Или решил добавить к своей смертельной болезни еще и воспаление легких?       Апшер хотел было окликнуть информатора, но тот сам заспешил к нему, как только увидел.       — Майлз! Я вас искал… Черт бы побрал эту метель. — он остановился в трех шагах, на ходу обматываясь шарфом. — А где Вейлон?       — Ушел в тепло. Зачем я тебе понадобился? — Майлз отбросил последний бычок. — Если решил, что я расскажу о Волрайдере, то можешь даже не пытаться.       По сморщившемуся лицу Пикока стало понятно, что именно за этим он и явился. Но растерянность и смятение быстро сменились на показное безразличие.       — Вообще-то нет. Ваш друг упоминал в письме, что вы смогли подавить нано-рой — я хотел бы увидеть это собственными глазами. И вообще, глупо было бы предполагать, что это был единичный случай.       Майлз вздохнул, в душе копилось раздражение. Он уже хотел было послать этого вездесущего информатора на хуй, вот так, прямым текстом, но тот вдруг закашлялся, будто вспомнив о своей неизлечимой болезни. Сплюнул на снег кровь, утер рот рукавом и хрипловато рассмеялся. Казалось, к нему вернулось то безумие, что промелькнуло во время их последнего разговора.       — Откажиее умирающему, да, Апшер? А что, если я вам скажу, что я напишу на один известный мне почтовый адрес и вас обоих найдут? А что, если такое письмо уже отправлено? — голос его звучал с горькой издевкой, и с каждым словом Майлз холодел все сильнее. И дело было даже не в снежной погоде и морозе. Страх прополз по венам ядовитой змеей.       — Не лги, это не в твоих интересах. — выговорил бывший журналист, делая шаг навстречу. — Ты хочешь просто добиться моей ярости, чтобы Волрайдер взял верх, но если это случится — он точно убьет тебя, я даже не попытаюсь его остановить. — тон его становился все более низким и угрожающим, и в глазах Саймона отразилось что-то, отдаленно напоминающее страх.       — Хм, ну если вам так удобно… Пусть будет так. Мне-то уже нечего терять, а вот вам…       Майлз мгновенно догадался, о чем, точнее, о ком идет речь, и, видимо, выражение лица его полностью выдало, потому что информатор гадко ухмыльнулся. По узкому жабьему подбородку потекла струйка крови. Он выпрямился, наконец, и Майлз разглядел бурые пятна по всей его куртке.       — Как скоро Вейлон Парк погибнет от твоих рук, Волрайдер? — обратился он вкрадчиво, будто бы даже заискивающе. — Ведь это всего лишь вопрос времени, не так ли? А учитывая, как ты к нему привязан…       — Заткнись. Я ухожу.       Майлз оттеснил его плечом, едва сдерживаясь, чтобы не обложить его всеми известными ему ругательствами здесь и сейчас. Эта тварь явно не заслуживала его ярости. А уж тем более, не хотелось рисковать собственной жизнью. Он заспешил по аллее к мотелю, стараясь дышать глубже. Где-то поблизости захрустел снег — какой-то запоздалый постоялец стремился в тепло — его яркая куртка блеснула между деревьями.       Одна секунда. Громкий, резкий звук, который невозможно спутать абсолютно ни с чем. Боль, которая словно ножом разрезала плечо, выплеснув на снег окровавленные ошметки. Майлз вскрикнул, завалился вперед, чуть не упал и на автомате прикоснулся к простреленному месту, пачкаясь в крови еще больше. И только один миг осознания позволил увидеть Саймона с пистолетом в руке. А дальше — тьма.       Черная взвесь завладела телом Апшера мгновенно, человеческие черты смазались. Пикок наблюдал, как Майлз, нет, уже Волрайдер, призрак, раскаляет вокруг себя воздух добела, как ударная волна его ярости, что преобразовалась в абсолютную мощь, сбивает с ног, даже здесь, на относительно далеком расстоянии. Еще один миг — монстр настигает человека в светлой куртке, что пробирался сквозь деревья к теплу. И новый кровавый взрыв — тело разлетается на десятки ошметков, Волрайдер убивал, защищая своего хозяина. И информатор завороженно наблюдал за этим, не смея шевелиться, осознавая, что он натворил.       По крайней мере, он получил, что хотел. Все остальное теперь не важно. В его действительно давно больном уме загорелась страсть — он должен был увидеть то, на что компания потратила столько времени и сил. Это было подобно вере в сверхъестественное существо, в Бога, в нечто, что дано узреть лишь избранным. Саймон был сумасшедшим. Хоть и не осознавал этого в полной мере. И вот его мечта сбылась — обезумевший от боли и слепой веры рассудок тянуло к искореженному трупу и этому телу, что уже приобретало человеческие черты, словно бабочку к огню. Он так и не выпустил из рук пистолет.       В «Меркофф» никогда не гнушались исследованиями на своих же сотрудниках.       Майлз вдохнул полной грудью. Он и сам не понял, как загнал чудовище обратно — наверное, это было чем-то вроде рефлекса, сработавшего, как только основная его сила была выпущена. Все его нутро просто разрывало от боли — казалось, что вместе с простреленным плечом заболели и все остальные шрамы, голова просто раскалывалась. Бывший журналист только-только начал понимать, что происходит, как его кто-то дернул вверх, заставляя встать.       — Бегите, Майлз… Не позволяйте Ему исчезнуть… Вы и есть избранный!       Апшер, пошатываясь, сделал пару шагов, все еще стараясь до конца осознать, почему вокруг так много крови, и что это за человек, что с таким маниакальным обожанием смотрит на него будто бы в полупоклоне.       А к ним уже бежали люди. Видимо, услышали выстрел. Майлза оттеснили, а Пикока, что все еще скалился с пистолетом в руках, скрутила охрана. Если бы Майлз не был в таком шоке, он бы узнал тех самых полицейских с ресепшена. Он смотрел на дело рук своих и телесную боль мгновенно вытеснила боль душевная — невинная жертва… Он убил невиновного.       Раздался женский крик. Кого-то стошнило. Завыла полицейская сирена. Майлзу задавали какие-то вопросы, но он отвечал невпопад, информатор безумно смеялся в руках у хранителей правопорядка. Творился хаос из цвета и звука, но Апшеру было все равно. Угнетающая, еще не осознанная до конца вина, казалось, вгрызлась в самое сердце ледяными зубами. И теперь ему с этим жить до конца времен.       Вспомнились и другие жертвы. Но если первые двое еще заслуживали мучительной смерти, то вот последняя… Майлз осознал себя монстром, опасным для общества. Как будто и не было этого длинного пути к себе, к контролю и управлению, он снова чувствовал себя беспомощным и жалким. И слезы, что горячим контрастом покатились по окровавленному лицу, не приносили облегчения.       В какой-то момент он смог уйти. Просто пошел обратно к свету многочисленных окон мотеля, не осознавая, что провел на месте преступления остаток дня. И вот он входит в комнату к Парку, который каким-то чудом остался глух к происходящему снаружи, потому что дремал в наушниках почти весь день из-за простуды, а сейчас снова собирался спать.       — Я убил невиновного.       И рухнул на колени. ***       Они не смогли уехать из мотеля немедленно. Не смогли сделать этого и на следующий день, да и всю последующую неделю, потому что расследование по поводу убийства того парня в светлой куртке все еще продолжалось. Майлз оказался не в состоянии функционировать — Вейлон в ту ночь не отходил от него, сначала чуть ли не насильно «накормив» успокоительным, а затем помогая отмыться от крови и лечь спать. Парк с ужасом рассматривал огромный, рваный черный шрам на плече, все еще не до конца понимая, что же произошло, потому что Майлз, скорее, бредил, чем говорил. И только когда он, измученный, уснул под утро, Вейлон смог расспросить других постояльцев обо всем.       Из обрывков слухов ему удалось восстановить картину происходящего. Вся вина теперь лежит на Саймоне, его увезли в участок, а Майлз — пострадавший, потому что сумасшедший в него стрелял, прежде чем расстрелять вторую жертву. Но следствие уже было в замешательстве — кроме той пули, что ранила Майлза, на месте преступления не было найдено ни одной гильзы, хотя чтобы тело вот так распотрошило, нужно было высадить в него не одну обойму. Более того, органы погибшего были разбросаны по сторонам так, словно его рвала стая голодных львов, но никак не человек. Были высказаны предположения, что преступление удивительно похоже на то, которое произошло в «Приюте лесника», но кем?       Правду знали только три человека, и третьего обнаружили скончавшимся к концу второго дня его пребывания под арестом. В его комнате в мотеле не было найдено следов присутствия, кто-то очень постарался, убирая даже отпечатки пальцев. А Вейлон на всех допросах уверенно отвечал, что понятия не имеет, кто это был. Парк как мог старался отвести внимание следствия от Майлза, который будто на время потерял связь с реальностью — настолько сильными были горечь и вина. Но его дергали чаще всего, потому что он был главным свидетелем, однако на все вопросы Апшер отвечал односложно, вроде «не видел», «не успел разглядеть», «потерял сознание» и в итоге от него отстали, признав его шоковое состояние.       Поддельные паспорта спасли их. В базе данных Лиам и Даниэль значились как добропорядочные граждане, которые были очень далеки от преступного мира. Вейлону оставалось только поблагодарить сквозь всю ненависть предусмотрительность информатора. Но сейчас было важно не это — они снова на виду у «Меркофф» и теперь это лишь вопрос времени — когда они встретятся.       А еще Майлз. Вейлон заботился о нем, как только мог, потому что тот явно часто не отдавал отчета в своих действиях. На душе его было тяжко и безразлично, и только присутствие Вейлона, который и направлял его сознание на самоисцеление, хоть немного скрашивало ситуацию. Но долгими вечерами, ночами, когда за окнами завывал ветер, Апшер не мог спать, вспоминая произошедшее. Возможно, оно бы не оставило такой неизгладимый след в его душе, если бы не полная, безрассудная уверенность в том, что он научился контролю, которую он хранил в душе, на которую надеялся. Но — нет. Он монстр. Был и есть.       Бывало, он кричал на Вейлона, гнал его от себя, понимая, что может и Парку принести вред. Но тот не уходил, убеждая и уговаривая. А еще он множество раз пообещал, что не бросит Майлза, хотя видно было, что ему до смерти страшно. Они и правда будто вернулись к началу.       Однако сейчас их связывало гораздо большее. И Майлз это понимал, потому что когда программист находился рядом — все казалось не таким страшным. Должно быть теперь ему есть ради чего бороться, ибо свою жизнь он давно уже проклял, а призрачная правда, к которой они стремились, была почти недостижима.       В середине второй недели они, наконец, покинули злосчастный мотель. Времени было упущено много, они остались без информатора, абсолютно одни, а до соседнего штата оставалось еще две недели пути и как минимум одна обязательная остановка. Оставалось только двигаться вперед, стиснув зубы, потому что выбора у них не было. ***       — Саймон Пикок погиб.       С этой шокирующей новостью Марион перешагнул порог уже знакомого помещения, но его напарница будто и не услышала — она внимательно просматривала сводку новостей. На ее лице смешались разные эмоции, от удивления до странной радости, от чего Пол даже немного растерялся: уж чего-чего, а радости в происходящем было крайне мало. Он даже не сразу заметил Амикуса Роула, который, со всеми своими габаритами, как-то уж очень хорошо слился с окружающей обстановкой. В руках он крутил голубую папку без подписей.       — И вам добрый вечер. — сухо отреагировала Глик, мазнув по нему взглядом. — Я в курсе. Мистер Роул следил за ним.       Марион сделал вид, что не удивлен. Хотя на самом деле, вопросов у него скопилось уже более тысячи. Во-первых, почему Глик не утрудилась сообщить ему о слежке, во-вторых, почему они, черт возьми, так спокойны, ну и в-третьих, почему за сегодня ему уже трижды позвонили «сверху» с расспросами о безопасности компании?       — Благодаря личному делу и кое-какому расследованию, нам удалось установить, где находился мистер Пикок. Как оказалось, он информировал Парка и его спутника-Волрайдера по поводу действий «Меркофф» — другого объяснения я просто не нахожу. И в итоге — из-за нано-роя погиб человек, а Саймона взяли как подозреваемого.       — Он рассказал о нас? — перебил Марион, тут же покрываясь холодным потом.       — К счастью, не успел. Скончался от передозировки облучением. Надо будет лично поблагодарить того, кому пришла в голову идея испытывать на нем разработки…       Сотрудник службы по смягчению последствий утер лоб платком и тяжело упал в жесткое кресло, поморщившись. Сейчас бы он не отказался от бокальчика бренди, потому что стресса за сегодня ему хватило с головой.       — А что… Что с Парком делать будем?       — Все просто. Мистеру Роулу удалось также установить личность его спутника, который и стал носителем… — Полин щелкнула несколько раз, а затем развернула монитор к Полу. Тот вгляделся в фотографию молодого мужчины, а рядом — небольшое досье на имя Майлза Апшера.       — Майлз Апшер? Журналист?       — Верно. Именно он ответственен за утечку информации, именно ему писал Парк и он же — носитель. Удивительно, как он еще жив…       — Но ведь… Но как?       Марион, будто ожидая поддержки, обернулся к Амикусу, но тот сидел, вперив глаза в пол и вообще не подавал признаков жизни.       — Должно быть, сильный «сосуд» выбрал себе Волрайдер, раз этот Апшер до сих пор существует. Более удивительно то, что жертв-то всего две…       — Я могу идти? — вопрос Амикуса прозвучал настолько не кстати и не к месту, что оба сотрудника обернулись на него с некоторым раздражением. Его басистый голос резонировал с ледяным тоном Глик и испуганно-раздраженным Пола.       — Идите. Вы свободны.       Минута, и «шпион» скрылся из виду. Нахождение здесь доставляло ему немалый дискомфорт.       — Ну а насчет Парка… Отряд по перехвату готов. Их возьмут на границе штата, так как именно туда они и направляются.       — А потом?       Полин улыбнулась, будто предвкушая что-то невероятно интересное.       — Ну а потом вы сами все увидите. Мы с вами будем присутствовать в течении всего процесса, поэтому первый ряд вам лично обеспечен.       По лицу Мариона стало понятно, что находиться рядом с Волрайдером ему ой как неохота. Но трусом он тоже показаться не захотел, поэтому просто кивнул, прикидывая те суммы, которые они в итоге заработают. Это грело душу. ***       Прошло полторы недели новых скитаний. Теперь Майлз и Вейлон снова ехали по намеченному маршруту, с каждым днем приближаясь к границе, оставляя позади страшное происшествие и новые десятки километров. И даже подступающую зиму — снега снова сменились ледяными дождями. В машине было сыро и холодно, точно так же было и на душах путешественников поневоле. Они уже даже не обсуждали возможный исход, просто ехали вперед, на свой страх и риск.       Вина Майлза не утихла, как он надеялся. Ни дорога, ни десятки сигарет уже не спасали, и дождь, который теперь беспрестанно отбивал свои похоронные марши по крыше их машины, очень хорошо отражал его внутреннее состояние. Сырость, тоска и вина. Но одновременно с этим в ней поселилась мрачная решимость и отчаяние — очень похожие на те, что были с ним в начале пути. А еще сейчас было одно важное изменение — Вейлон был с ним. Не просто физически, но и душевно.       Они теперь подолгу могли говорить о волнующих вещах безо всякой утайки, Парк был способен подобрать слова, чтобы успокоить Майлза, а Апшер — найти силы его слушать. С Вейлоном теперь действительно было гораздо спокойнее (то, как последний заботился о нем, журналист действительно запомнил).       И, наверное, это и привело к тому, что в один прекрасный момент, когда они вынужденно остановились в небольшом хостеле на ночь, решено было взять один номер на двоих. С раздельными постелями, естественно. Ни Майлз ни Вейлон не подавали виду, однако обоим было страшно остаться в одиночестве.       Здесь они оставались всего на один день и одну ночь, потому что им завтра предстояло пересечь границу уже к вечеру. Задерживаться просто не было смысла. Да и условия жизни здесь были, мягко сказать, неважными. Для вновь простуженного Вейлона это могло представлять опасность. Все дневное время путешественники потратили на дозаправку, необходимые к поездке закупки (немного, потому что тратить деньги Саймона все еще не желалось) и какому-никакому отдыху — они ехали без остановок почти трое суток. Он финале их поездки никто как-то и не задумывался — слишком боялись они подпускать к себе эти мысли. Могло произойти все что угодно.       Но вечером, перед тем как лечь спать, данный разговор возник сам собой. Это было попросту неизбежно.       Снаружи шел дождь. Медленно но верно наползали ранние сумерки, окрашивая и без того серую комнату под номером 505* в еще более унылые тона этой поздней осени. Цвета уныния и смерти, глубокого сна и пугающей, но такой притягательной нирваны абсолютного уныния. Вейлон Парк устроился на постели, отчаянно пытаясь согреться, а Майлз курил, выпуская дым в приоткрытое окно. В своем черном свитере, с этой едва тлеющей сигаретой и бледностью он удивительно хорошо вписывался в окружающую обстановку, и Вейлон не мог отвести взгляда — он вдруг внезапно осознал, что это, возможно, их последний вечер вместе.       Апшер почувствовал этот взгляд и обернулся. Но Парк не отвел глаз, и какое-то время они просто смотрели друг на друга, полностью понимая, что сейчас между ними происходит. Весь мир остался позади.       Майлз понял, что все, что между ними происходило за все эти недели, все дни, часы и минуты, что они провели вместе — все вело именно к этому. Где-то в глубине души он понимал, нет, не всегда, но определенные мысли по этому поводу были — им не избежать момента, когда придется поговорить о чувствах. Или чем-то, что можно было таковым назвать, ведь их определенно тянуло друг к другу, какой-то странной, болезненной тягой, похожей на одержимость. Слишком много они были друг у друга на виду, слишком много страха, испытаний и боли, достаточно, чтобы сблизить таких разных людей. А ведь однажды они были врагами. А ведь Апшер был монстром, рядом с которым побоялись бы находится действительно адекватные люди.       Но Парк был не таков. О нет. Он и сам не заметил, как привязал его к себе, как сам привязался к нему определенным образом, какими желанными становились для Майлза эмоции на этом лице, которое будто постарело на несколько лет за время пути. Майлз ощущал, как чуть ли не на физическом уровне хочет видеть Вейлона поблизости, хочет знать, как он, что с ним, не разговаривать, вовсе нет, просто иметь его рядом. Будто Вейлон и был олицетворением надежды на жизнь, был этой жизнью, был особенным.       И Майлз знал, что Парк чувствует то же самое.       Вейлон действительно чувствовал. Он понимал, что вот оно, то, чего он так долго искал, но не находил. Человек, нет, не просто человек, его спаситель, необычный, опасный, глубокий и неспокойный, жестокий… Заботливый. Все это вместе составляло хаос, случайности и противоречия, к которым стремилась заблудшая душа Парка, и вот он уже не хочет спокойной жизни, если в ней не будет Майлза Апшера. Он увидел этого человека изнутри, почувствовал его страх и коснулся души, которую тот скрывал, он привязался к ней и больше не хочет терять.       Они оба теперь будто знали друг друга тысячу лет. Потому что испытаний на их долю выпало столько, сколько не выпадает любым другим двоим и за всю жизнь. Без всяких усилий они теперь болезненно связаны немым обещанием не дать друг другу погибнуть.       А завтра последний день их долгого пути.       — Что же… — Майлз присел на край постели, немного поерзал, устраиваясь. — Ты вообще веришь в то, что все закончилось?       Вейлон тоже приподнялся на подушке. На его лице сумеречный свет отразил глубокую задумчивость. Почти грустную.       — Нет, не верю… Так много времени. Фантастика.       Он сложил руки перед собой, ладонями вверх, будто просил подаяния. Чуть опустил глаза, а затем резко поднял их, чтобы столкнуться взглядом с Майлзом. Тот смотрел прямо на него, не отрываясь. О чем же он думал?       — И… Чем ты займешься дальше?       — Не знаю. Поеду искать съемное жилье за те деньги, что отдал Саймон. И работу. Если конечно, это не опасно… — Апшер вдруг покачнулся и Вейлон понял, что тот пил. Не много, иначе бы у них не вышло бы такого диалога, но все же. Видимо, это запах сырости в комнате перебивал алкогольный.       — Поживи немного у нас, мы будем рады…       Внезапно, Майлз придвинулся очень близко. Теперь, Парк отчетливо уловил запах дешевого алкоголя. Но не двинулся. Его все еще слегка знобило, а постель у радиатора была единственным островком тепла.       — Вейлон. Ты ведь понимаешь, что между нами… — тут Майлз запнулся, подбирая слова. — Что между нами ничего не может быть?       Он сказал это. Произнес вслух. И программист понял, что последние границы стерты. Он услышал то, чего так боялся, о чем запрещал себе думать и что списывал на усталость и фантазии загнанного страхами сознания. Чувства, которые казались ему чужеродными, неправильными, мгновенно отразились в его глазах. Вейлон сглотнул, снова встретился с Майлзом взглядом:       — Ты о чем…       Но в следующую секунду произошло то, чего оба не могли предвидеть. Майлз просто подался вперед и поцеловал Вейлона. Это был глубокий, нетерпеливый, рваный поцелуй, так отличный от того неловкого объятия в парке — дыхание мгновенно сбилось, а на осознание не хватило времени — Апшер просто дал волю всему. Всему, что не менее яростно отрицал, за что ненавидел себя, из-за чего не мог уснуть.       Секунды обратились в вечность. И Вейлон внезапно ощутил холодные руки, на которых недоставало пальцев, что обхватили его за шею, что тянули его на себя так нетерпеливо. Программист потерялся. Он просто окунулся в ощущения, в это желание, которое наконец высвободилось, они оба сделали это — они пересекли черту, которую нельзя было пересекать.       Вейлон прижался к Майлзу, обнял его не менее порывисто, ощущая, как напрягаются мышцы под его руками. И язык Апшера в собственном рту он тоже прекрасно чувствовал, его губы, теплые и шершавые, которые тот иногда кусал, волнуясь.       — Вей… Вейлон… — тихий шепот, а затем ловкие пальцы расстегивают молнию толстовки. Кажется, его руки уже горячие — Парк чувствует их даже сквозь тонкую ткань майки, они держат его крепко, даже жестко, а пальцы скользят по спине сверху вниз, медленно, будто Майлз желает запомнить этими пальцами каждый миллиметр.       — М-м-м…? — неопределенно вопрашает Парк и тихо стонет — губы Майлза касаются его подбородка, а затем — кадыка.       — Тише.       Вейлон и не заметил, как шумно начал дышать. Он повторил движение Апшера и через сложности с руками и заминки снял с него свитер, под которым не оказалось ничего, только шрамы. Много шрамов. Парк видел их впервые так близко и отчетливо. Зрелище было жуткое, как если бы какой-то сумасшедший татуировщик нанес на торс бывшего журналиста кошмарные пятна черной краски, от которых по венам распространялась та же чернота, отчего раны напоминали многолапых пауков. На фоне его бледной кожи (живых участков осталось мало), эти пятна выглядели зловеще.       Майлз остановился, но не отстранился. Он медленно перевел взгляд со своего тела на Вейлона и криво ухмыльнулся, будто спрашивая: «Ну как тебе такое, а?» В его голове мелькнула тень осознания, что-то внутри закричало «стоп», на этом все, но останавливаться было уже поздно, безудержное, почти нечеловеческое желание ощущать влекло вперед, поэтому Майлз просто ждал, какой будет реакция, тяжело дыша.       Вейлон будто и не заметил перемен в его лице. Он осторожно, почти невесомо провел кончиками пальцев по торсу бывшего журналиста и остановился в районе сердца. Черные участки были холодны и мертвы, а светлые — едва теплые. Но сердце было живое, настоящее. Оно билось сейчас очень часто, и Парк чувствовал — его сейчас торопится не меньше.       Теперь он был инициатором поцелуя. Может именно так программисту хотелось сгладить возникшее неловкое молчание и заглушить ворвавшийся в эту тишину шум дождя снаружи. Он бездумно поглаживал тело Апшера, ощущая такой же холод и на спине. Этот человек — полутруп, но… Майлз вдруг резко надавил Парку на грудь, заставив лечь на спину и навис сверху с таким взглядом, будто готов растерзать, но вместо драки снова настойчивый поцелуй в шею, долгий настолько, что Вейлон успел сбросить мешающее одеяло ногой, хоть немного освободив им место.       И тут обнаружилась другая проблема — кровать. Она была довольно узкая — всего-то на одного человека, чуть шире чем обычная одноместная. Поэтому приходилось двигаться с осторожностью, но не имея подобного опыта, да еще и под легким градусом сделать все правильно было проблематично. Поэтому они и торопились. Все рвано, быстро, суетливо и во многом неудобно — Майлз и Вейлон не думали об этом. Сейчас их с головой поглотила страсть, подогретая осознанием того, что всего этого никогда не было и не будет.       Апшер устроился на коленях по обе стороны от бедер Вейлона, едва не соскальзывая, боролся дрожащими пальцами с его ремнем, отвечая на быстрые касания губами — Вейлон тянул его к себе за шею, и когда холодные шрамы груди Майлза касались его — легко дрожал. Возможно, это была тень силы нанитов, но разве сейчас было до этого? Они оба ощущали возбуждение, подогреваемое касаниями, и как только Майлз все-таки приспустил его джинсы — Вейлон почувствовал облегчение.       Парк не совсем был уверен, что будет дальше. Он точно не желал идти до самого конца, ведь крупицы разума у него остались, но и у Майлза были свои планы. Выругавшись, он расстегнул свои джинсы, суетливо провел пальцами по члену, с которого стекала смазка.       — Блять, Парк… Да не пялься ты так, сука…       Вместо ответа, Вейлон дернул Апшера на себя, чуть не повалив его с кровати, одной рукой зарылся ему в волосы, другой обхватил член Майлза поверх его собственной ладони. И чуть не откусил последнему язык, когда ощутил горячие пальцы бывшего журналиста под своим бельем.       — Ох, черт…       Движения были неумелыми, даже не аккуратными, хаотичными. Оба стремились к разрядке, Майлз почти лег на Вейлона, толкаясь ему в руку, бездумно наблюдая, как темнеет лицо партнера в наступающей ночи. Но весь он, этот проклятый Парк, который и сам сейчас под ним выгибался и матерился сквозь зубы, закрыв глаза… Все это было возбуждающе и манило, требовало касаний и заставляло изнывать от пошлого вожделения. Как долго они воздерживались? Ведь до этого кошмара у Майлза тоже не было постоянной партнерши, и, соответственно, секса. А Парк? Тот довольно долго провел вдали от семьи, и черт знает, когда это у них в последний раз было… И сейчас оба будто пытались все друг другу компенсировать, заглушая скрип постели собственными вздохами.       И уже все равно было на тишину. Стало жарко, даже практически без одежды. Майлз впился в губы Вейлона, быстро приближаясь к разрядке, с каждой секундой ощущая все нарастающее, почти болезненное возбуждение. Он уже не думал ни об осторожности, ни об узком пространстве, ни даже о том, насколько сильно сейчас сжал пальцы на члене Парка — сознание плыло в этой безумной страсти. Апшер машинально двигал бедрами навстречу грубоватым ласкам, от напряжения кружилась голова.       Вейлон же отвечал как мог ему, подгибая ноги в коленях и хватаясь пальцами свободной руки за плечи, шею и волосы журналиста, то поглаживая их, то сжимая до боли в пальцах, то снова и снова притягивая к себе, чтобы ощущать его целиком.       — А-а-ах, блять… Черт, Вейлон…       Майлз сдавленно застонал, кончая. Все тело будто током прошибло, все наслаждение сосредоточилось в паху, а перед глазами замелькали красноватые точки — дыхание совсем сбилось. Пальцами Вейлон ощутил влагу, она же закапала ему на живот. Он и сам был недалек от оргазма, и такое пошлое зрелище лишь подтолкнуло его к краю.       Он даже не стонал, лишь крепко зажмурился, прижал к себе Майлза, уткнувшись носом чуть выше его плеча. Еще несколько быстрых движений — и забытое, но такое отвратительно-приятное чувство накрыло с головой. Парк кончил Майлзу в руку, и еще несколько секунд они не решались даже шевелиться, ощущая, как медленно спадает эйфория.       И тут настал момент осознания. Они посмотрели друг на друга в этой уже практически полной темноте — оба слегка ошалелые, красные и взмокшие, с разводами спермы на ладонях и животах и абсолютно шокированные происходящим. Молчание показалось до ужаса долгим, а затем Майлз медленно сел, выдыхая.       — Что…       — Я в душ. — он не дал Вейлону договорить. Просто потому что боялся услышать вопрос. И не желал давать на него ответ, потому что знал, каков он будет.       Слегка пошатываясь, он направился к двери направо, и, забыв включить свет, заперся там. И только когда из душевой послышался шум воды, Парк откинулся на подушки и отчаянно застонал, прикрывая локтем глаза. Он чувствовал себя удовлетворенным, но и жалким одновременно. Что это все сейчас было? Неужели он и правда что-то чувствует к Майлзу? Или Майлз к нему… И как теперь смотреть в глаза Лизе, детям… Господи.       Парк никогда и не подумал бы ей изменить. Может, с его рассудком что-то не так? Может, он просто сошел с ума? Они оба сошли с ума, просто ебнулись, и на фоне этого сотворили… Подобное. Стало стыдно. Им нужно было об этом поговорить — чем скорее, тем лучше.       Но Вейлон Парк соврал бы, если бы сказал, что часть его души не счастлива, что это все-таки случилось.