»…Ответь мне, когда я взываю к Тебе, Бог мой, оправдывающий меня. Когда мне было тесно, Ты вывел меня на простор. Помилуй меня и молитву мою услышь. Люди, как долго вы будете меня чернить? Как долго будете любить пустое, искать ложь? Знайте, верного Господь Себе отделил. Господь услышит, когда я к Нему воззову. Гневаясь, не грешите; задумайтесь об этом на ложах ваших и успокойтесь! Приносите жертвы правды и уповайте на Господа…» Из 4 псалма. Ветхий Завет.
Стемнело ещё несколько часов назад, и улицы Лондона почти опустели, а пригороды и вовсе давно спали. В приютах началась давка: даже с учетом того, что постояльцам было разрешено лишь сидеть на скамьях всю ночь, они были рады и этому. К тому же, поднялся ветер, а потому последние из работавших жнецов спустились в гущу домов, чтобы переждать его. Башня парламента совсем давно пробила полночь, а потому ангелы смерти более не смотрели на часы. — Ты никогда не задумывался, почему люди так боятся ночи? — диспетчер Сатклифф, сев рядом, устало положил голову на широкое плечо подчиненного Мэссингема и посмотрел на небо: там, должно быть, вовсю горели звезды, но ещё освещённые улицы города скрывали их, — Ведь смертей же примерно одинаковое количество вне зависимости от времени суток. — Вероятно, — Сильвер блеснул очками, походя выражением лица на Уильяма, — Люди боятся не просто умереть, а от чьих-то рук. Хищники любят ночь. — Никогда не понимала разницы, — Грелль поиграл ярким маникюром под светом уличного фонаря, — Умру я от того, что меня кто-то убил, или от того, что заболею чахоткой. Все равно исход один! — Вы ведь не были человеком? — также безучастно спросил Мэссингем. — Нет…? Сильвер усмехнулся. Грелль лишился опоры: поднявшись со ступеней собора, Сильвер заложил косу смерти — тактический топор — за спину, развернулся к начальнику спиной и вздохнул: — Тогда вам не понять. Ветер стих. Бывший доктор философии, а ныне жнец удалился неспешным шагом по улицам, скрывшись в темноте, а Сатклиффу так и не стало понятнее: почему он ушёл, когда мог спокойно добраться по крышам в доли секунд; почему людям важно умереть от естественных причин или наложения рук, но никак не от убийства другим или несчастного случая. Смерть не щадила никого, так не проще было ждать в предвкушении, а не бегать от неё, как от собственной тени? Грелль многого в людях не понимал, и потому выносить приговоры ему было ужасно трудно. Но он считал, что то к лучшему — не станешь никому сопереживать.***
Мисс Эрскин не спалось. Последние пару лет у неё были проблемы со сном, а потому, постучав к ней в комнату около двух часов ночи, ещё можно было застать её за разбором личных дел. В эту ночь она, сняв пиджак, стояла у окна — подошла, чтобы закрыть. Но, вглядевшись в пустоту ночного пейзажа, женщина, наоборот, распахнула дверцу так, что та негромко стукнула о стену. Лёгкий ветер прошелся по волосам Эрскин, сметя их с лица, и развеял, вытянув из-под жилета, легкую ткань галстука. Она закрыла глаза и вдохнула прохладный воздух полной грудью. Тишина. Лишь тихое стрекотание сверчков. Вдали виднелись огни ближайшего населённого пункта, но они оставались еле заметными точками ближе к горизонту, так, что казалось, будто резиденция графа стоит в самой глуши, выбраться откуда представляется трудным. Дужки очков охладились от ветра и передавали свой холод к носу и лицу. Она сняла их. Стекло соседней дверцы отразило нервно-задумчивое выражение директрисы. Казалось, в самой природе что-то было не так. Что она и все прочие жильцы поместья стояли на этом северном ветру совсем без защиты. Неужели из-за демона? Дворецкий не мог играть такую большую роль в охране — нельзя складывать все яйца в одну корзину. Она уже забыла, что значит молиться на ночь. Но тревога без конца возвращала её к вере. Оставив окно распахнутым настежь, мисс Эрскин прошлась к столу, который был представлен гостям для хранения мелочей и написания писем. На зеленом сукне в темноте комнаты четко прослеживался небольшой темный прямоугольник — Библия. Она села перед ней за стол, мысленно отсчитала нужную страницу и раскрыла книгу, та от новизны даже хрустнула в корешке. Не смотря на темные страницы, Эрскин шептала: — «И ночи не будет там, и не будут иметь нужды ни в светильнике, ни в свете солнечном, ибо Господь Бог освещает их; и будут царствовать во веки веков». Женщина на ощупь вытянула правый ящик под столешницей, прошлась пальцами по его содержанию и вытянула небольшие четки. Простейшие деревянные четки — все, что она унесла из дома. В нагрудном кармане пиджака, висящего на спинке стула, она обнаружила зажигалку, которую в итоге забрала у Ричи. Поднесла огонек к свече, что стояла на столе. Комнату озарил малый свет, все тени вокруг стола вытянулись и стали похожи на темных демонов Преисподней. Сложив руки с четками в молитве, Эрскин вспоминала псалмы, все те, что были о ночи. Ее взгляд упал на сметенное со стола ветром письмо в углу комнаты, полученное утром…***
В то же время… Легко перебравшись через ограды, ночные захватчики обнаружили перед собой классический сад, где еще недавно кипела жизнь, мирно журчащий фонтан и огромное четырехэтажное поместье. Нейтан впервые шел позади Оливера: все-таки малец знал о резиденции графа больше. Пятнадцать людей Габриеле Денаро тоже так считали, но тем не менее доверия в них было немного, и они держали парня на мушке. Внешне казалось, его это никак не смущало. Оливер понимал, что развернись сейчас он и только подумай о бегстве в рощу, бравые ребята утопят его в том самом фонтане, и последнее, что он увидит — каменное лицо нимфы, украшающее водную чашу. А потому всем видом подавал уверенность. Несмотря на внешнюю дружелюбность, капореджиме Денаро находился на своей должности не «за красивые глаза». Когда приходило время заниматься делами семьи, он был суров и находил особую эстетику в чистой работе, приобрел для своих солдат прекрасную швейцарскую новинку — глушители огнестрельного оружия, а потому, как думал Нейт, все обещает быть исполненным в течение часа и без особого шума, если опустить выбивание дверей. С самого начала, получив на руки чертежи, Фэлл предложил капореджиме попросту двигаться по этажам, заходя в каждую комнату и вырезая всех спящих. Поместье «спало»: никакого шума, все окна давно потухли. В висках у Оливера застучало. Ему все же было начертано стать иудой, хотя все, чего он хотел — избежать проблем. Но чем больше он от них бежал, тем быстрее они его настигали, оставляя все меньше шансов поступить иначе, чем предательски. Нервно растирая пятна от чернил на пальцах, Оливер думал, что сделал все, что мог. Со стороны главного входа уже стояли люди Денаро, но Оливер мог об этом только догадываться, так как солдаты были профессионалами своего дела и звуков никаких не издавали. Их позиции продублировали трое спутников Нейта и Оливера. Они встали у черного входа. Шумно и тяжело вздохнув и тут же получив раздраженный «шик» в ответ, бывший камердинер натянул маску с макушки на лицо и повел убийц за собой, внутрь и вверх по лестнице.***
Спустя полчаса. Целью захвата было не только лишь убийство всех жильцов. Несколько солдат — именно так называли младших членов семьи мафии, — минуя остальных, поднялись на самую крышу особняка и собирались пустить веревку на лебедке, но вблизи обнаружили, что весь фасад был ими увешан: у каждого окна можно было найти веревку и крюк. Решив, что так будет даже проще, некоторые из них спустились по готовой конструкции. Оливер сообщил мафии, что все женские комнаты закрыты на ключ, и если горничных можно было стрелять как собак, выбивая двери, то к директрисе следовало подобраться абсолютно бесшумно и в первую очередь. Двое солдат, подвязанных для страховки веревкой от лебедки, аккуратно спрыгнули на балкон гостевой комнаты мисс Эрскин. Раздвинув гардины, они осмотрелись. — Здесь ни души! — полушепотом крикнул по-итальянски один из них товарищам на крыше. Но ему не стоило выходить обратно на балкон. Выстрел. Мэйлин нравилась подаренная дворецким магазинная восьмимиллиметровая винтовка Манлихера. Заряжаясь сразу пачкой, она была достаточно скорострельной. Тяжеловата для одной руки, когда необходимо было стрелять из неудобного положения, но горничной было не привыкать. Она опробовала её ещё разок. Полегли солдаты на крыше. Хлопок снизу: пуля браунинга с неприятным, но непривычно тихим свистом отрикошетила от карниза, и Мэйлин резко перевела мушку на второго солдата на балконе Эрскин, — выстрел. Именно поэтому им было суждено раз и навсегда остаться всего лишь солдатами: кто так долго целится во врага, ожидая, что тот будет просто стоять? Или сидеть, как Мэйлин. Она сидела там уже полчаса, и бедняги даже не заметили, как их собратья у черного входа моментально испустили дух. Мэйлин высматривала их с мансарды, из своей комнаты, играя словно в тире. Спустя пару минут выигрышной для нее во всех смыслах перестрелки — девушка находилась в тени и имела убежище, в то время как непродуманные ребята бегали во дворе перед ней как муравьи — она услышала громкий топот нескольких ног за дверью. Несколько итальянцев решили пропустить этаж, сразу избавившись от проблемы на четвертом. Выбивали двери они мастерски: два точных удара плечами сразу двух мужчин, и простецкая дверь в комнату прислуги с грохотом рухнула перед ними. Но комната была пуста — лишь занавески развевались в открытом окне, указывая, куда сбежала боевая служанка. Рывком поднявшись на крышу, девушка вслушалась. Только ветер и трупы двух солдат, пытавшихся проникнуть в спальню мисс Эрскин. Пока солдаты в ее комнате найдут способ подняться на крышу, она присела перезарядиться. — Тебя тоже разбудила эта курилка? — знакомый насмешливый голос с американским акцентом прозвучал откуда-то сбоку. Сам Бардрой был не лучше «курилки», стоя с сигаретой в зубах даже в такой внезапной ситуации, — Я избавился от ребят на парадном. Честно говоря, уже думал, что свиньи полетят — целая неделя без непрошенных гостей. — А «Дартфорд» тогда кто?***
Мистер Себастьян говорил Мэйлин, что стоит быть осторожной и не открывать никому дверей в свою комнату по ночам. Более того, когда пришла эта странная директриса из школы прислуги, она распорядилась о том, чтобы все женские комнаты на ночь запирались. А потому войти в спальню Мэйлин и ещё трёх горничных никто не мог. Тогда откуда были шаги? Медленные, но не тяжёлые — вряд ли какой бугай зашел передушить девушек среди ночи. Мэйлин вслушалась. Шаги направлялись ровно к её койке. Когда они достигли «запретной зоны», то есть задней спинки кровати, девушка вскочила, схватив из-под подушки нож и направила на предполагаемую шею противника — без очков в темноте было не разглядеть. — Тише… это я, — хриплый голос мисс Эрскин был узнаваем, — Хорошо, что ты проснулась. Горничная потянулась к тумбе и чуть не уронила керосиновую лампу — вторые руки успели подхватить. Нацепив очки, она обнаружила, что это в самом деле была мисс Эрскин, в дневной одежде, с керосиновой лампой в руках и встревоженным лицом. Она сообщила, что в поместье проникли, их явно много, и они постепенно поднимаются по этажам. Лицо Мэйлин приняло спокойно-серьезный вид: её основные обязанности требовали исполнения. Леди Эрскин осведомила её, что забирает своих ребят, и предложила пойти с ними. Мэйлин не нужно было спасение или план отхода, разумеется: она не стала ничего объяснять и вытянула из-под кровати винтовку, продемонстрировав даме. Директриса нахмурилась, но словно понимающе покивала головой. Теперь было ясно, зачем «бездарные» слуги находились в этом поместье. На словах о том, что это привычное дело, горничная резко натянула сапоги и рабочее платье, а Эрскин с другими девушками вышла из комнаты прочь. — Только заприте дверь, если можно. К слову, откуда у вас ключи? — Намеревалась передать новой экономке. Зачем запереть? — Это моя защита.***
Один из солдат, шедший по коридору с двумя другими на третьем этаже, увидел краем глаза мелькнувшую тень и навел на предположительную цель в темноте пистолет. Бесшумный выстрел. Тишина, никто не упал — промах. Цикнув, он развернулся к сотоварищам и сообщил, что кто-то явно не спит, а значит, надо готовиться ко второму плану. Махнув рукой, второй солдат усмехнулся, что «все зайчики полягут, спи они или кипишуй». «Никогда более чтобы ни одна живая пуританская душа не смела кивать в сторону моей одежды!» — если бы Эрскин могла кричать, она бы крикнула, но оставалось только прижиматься к углублению в стене и клясть всех мысленно, сцепив зубы от боли в небольшой ране в плече. Именно её удобный мужской костюм позволял ей остаться живой. Проникших в особняк было много, и попытки избежать прямого столкновения с ними в лабиринте из коридоров чем-то походили на «морской бой». Сейчас со стороны преступников был промах, близкий к попаданию. Ее долгом было оповестить всех, кого она только найдет. Эрскин не было страшно. Она понимала, что двери в некоторые комнаты остаются чистыми для обзора, что замки временами скрипят и что открытие занимает время, за которое в нее могут просто прицелиться и убить с затылка. Но на кону стояли жизни, и она словно физически не могла спастись сама, просто сбежав и пустив все на самотек. В самом деле, о том, что мог быть такой вариант, она задумалась только сейчас. Наконец, обнаружив, что крыло, в котором находилась ее спальня, опустело, она вернулась, чтобы открыть соседнюю комнату.***
— Ричи, проснись. — камердинер услышал хриплый быстрый шепот прямо над ухом, — Ричард Гекльберри Томпсон! Парня передернуло от внезапно громко сказанного полного имени. Он почувствовал странную прохладу около лица и открыл глаза: прямо над ним стояла его госпожа. Леди Эрскин. Очки зловеще поблескивали в темноте, а от проветренного в коридорах костюма веяло холодом. От неожиданности Ричи хотел закричать, но госпожа плотно закрыла ему рот рукой в перчатке, придавив голову к подушке. — Не смей шум разводить, меня чуть не убили, пока я к тебе шла! — Эрскин пыталась не раскричаться, а потому шепот выходил странно прерывистым, — Ты что, выстрел не слышал?! Бедный Ричи совсем ничего не слышал, а потому испугался еще больше: ведь если подумать, так и ближнего убьют — не заметишь. Он не знал, кто вздумал стреляться теперь, но раз в этом участвовала мадам, которая строго негативно относилась к такого рода выяснениям отношений, то речь шла явно не о добровольной дуэли, а скорее перестрелке. Также Ричи подумал, что если это перестрелка, то без хорошей защиты и пистолета совсем не выжить, а значит, агрессор попереубивает больше половины поместья. Из всех слуг небольшой кольт имелся только у Бейкера, как ему было известно. Да, несмотря на трусость, в голове Ричи успевали проноситься много разумных мыслей. Относительно. Не отнимая ладони ото рта камердинера, женщина наклонилась к самому уху: — Ты сейчас быстро — я сказала быстро — одеваешься, собираешь все ценное по карманам и идешь за мной. Мне нужна твоя помощь. Мысль о помощи на поле боя могучей и воинственной Эрскин не казалась её слуге хорошей затеей. Он хотел проскулить, что доволен участью умереть у себя в кровати, и что это вполне прекрасная смерть, если не сопротивляться своему душегубу, но взгляд дамы был безапелляционным. А потому он поднялся с кровати. Идти по коридорам за спиной у госпожи было проще. Длинный светлый плащ самого камердинера, который она зачем-то накинула на плечи, удачно скрывал слугу от глаз потенциальных убийц, если аккуратно нагнуться. Бог не жаловал Ричи росту, как и храбрости. Мисс Эрскин же всегда бесстрашно шла вперёд с осанкой бравого офицера, но стараясь не шуметь сапогами. И сколько Ричи её помнил, она всегда была такой: словно бы сотканной из гнева, честности и бесстрашия. Пусть он был всего лишь слугой, ему также представлялось важным заботиться о ней, и такое поведение Ричи казалось не совсем правильным в принципе для человека, не говоря уже о леди: — Я читал недавно в газете: некий австрийский врач заключил, что бесстрашные люди склонны намеренно подвергать себя риску, подсознательно ища своей смерти… — Что ты там бормочешь? — госпожа недовольно развернула голову к нему вполоборота, и Ричи умолк. В итоге они пришли в конец коридора к какой-то малой торцевой комнате. Эрскин отперла дверь ключом, и за ней кто-то зашевелился. Ричи сжался за её спиной. Дверь медленно распахнулась: в комнате по углам сидели родные слуги Дартфорда, держа в руках разную утварь для самообороны. Некоторые были в спальных костюмах. Эрскин за руку завела Ричи внутрь и достала ключницу, вытаскивая из кольца тот ключ, которым отпирала дверь. — Я поручаю тебе заботиться о ребятах. Что бы тут ни происходило, я не позволю вам пострадать. Это дурное место, и вещи здесь происходят дурные. Молитесь Богу о рассвете и удачном конце для всех нас. — она вручила камердинеру ключ, — Запритесь изнутри и никому не открывайте. Понятно? А лучше натащите мебели к двери, чтобы её не выломали. Похоже, эти ребята «расшаркиваться» не будут. — Госпожа! — Абигейл впервые заговорила за всю ночь, — Пожалуйста… Берегите себя.***
Если Фэлл ничего не спутал, ребята должны были уже во всю «чистить» мансардный этаж. А он никогда ничего не путал, ведь всегда носил с собой записную книжку. Именно эта книжка иногда помогала ему переводить речь напарника, в ней же хранились вся предоставленная Оливером информация. К тому же, чертежи все еще оставались у него. Фэлл сидел в засаде в близлежащей роще на холме, ожидая, когда Нейт подаст ему световой сигнал, чтобы отправить вторую группу солдат на помощь. Он понимал, почему мафия взяла их с собой, и это был не то чтобы акт доверия, а совсем наоборот: придумай подставу, обмани капореджиме или блефуя, они с Нейтом и Оливером тут же были бы застрелены на месте. А если дали недостаточно информации, то умерли бы вместе с солдатами Денаро. Нейта такой расклад устраивал, а вот Фэлл предпочел бы снова снять номер в центре Лондона на краденые деньги и развлекать холеных иностранцев беседой в гостиных. Денаро же считали, что ему следует лежать в траве и ждать знака. От скуки Фэлл решил попрактиковать итальянский: — Слушай, Лоренцо, я правильно понял, что для вас мат — это не самое неприличное? — Sì, — позади сиплый голос с сильным акцентом нехотя включился в разговор, — Хуже, если ты смеешь плохо говорить на Деву Марию и всех святых. — «Плохо говорить»? Имеешь в виду, проклинать? Или как? Лоренцо не ответил. Фэлл решил, что он то ли не понял вопроса, то ли этот вопрос задел итальянца. Он задумался. Ведь если вся Европа — христиане, то почему обижаются только итальянцы? Фэлл не понимал принципиального вопроса разницы между католиками и англиканцами. Конечно, слушая лекции по истории от своего гувернера давно в прошлом, он знал, что это все неуемная похоть Генриха VIII и непонимание Папы Римского о том, что любовь проходит. Видимо, папе чувство романтической любви было незнакомо. Он озвучил данную мысль Лоренцо. — О да… — за спиной послышался совсем не сиплый итальянец Лоренцо, а глубокий, местами ироничный голос с лондонским акцентом, — Папа мало что понимает в любви. Фэлл развернулся, и его тут же схватили за горло чьи-то тонкие, но почти железные в своей хватке пальцы. В темноте блеснули хищные, горящие глаза. Фонарь, упавший на карту от судорожного взмаха Фэлла, осветил бледное лицо с тонкими чертами и почти сатанинской улыбкой, от которой все нутро преступника сжалось в маленький комочек. — Кажется, нас предали. — тихо отметил напавший, проведя пальцем в белой перчатке по скуле Фэлла, — Какая жалость. Но нам совсем не привыкать. Поймавший задержал взгляд на несчастном мошеннике. Фэллон внезапно почувствовал странный трепет, похожий не столько на страх, сколько на предвкушение. Мало кто знал о том, почему он всюду следовал за Нейтом, но никогда не участвовал в его изнасилованиях и похождениях по борделям. Фэлл был бесчувственен к женщинам, но в самом положительном — или, по мнению церкви, отрицательном — смысле. И за особенное восприятие мистера Рассела могла ждать химическая кастрация. Мужчина, медленно сдавливавший его шею в такую звездную ночь, когда вокруг ни души, казалось по глазам, знал его маленький секрет. Он внезапно вызвал в мыслях бывшего аристократа почти эстетический восторг аккуратными чертами и таким властным выражением лица. Демон наклонился к уху покорной жертвы и прошептал, опалив горячим дыханием и заставив того еле слышно вздохнуть: — Тебе следует учить латынь, а не итальянский… — он снова поднялся и взглянул Фэллу в глаза своим огненным взором, сверкающим в ночи, — Чтобы знать, как обращаться к своему Господину. Вопреки известному выражению, сама Смерть не любила целовать примкнувших к ней. Этим занимались демоны, вытягивая из людей души. Не было ничего приятнее жгучего поцелуя демона, по крайней мере, для него самого. Люди, к сожалению, после никогда уже комментариев не давали. — …Вот поэтому я в воскресенье просил Барда собирать трупы сразу. — Себастьян недовольно отряхнул руки от моментально истлевшего человеческого праха.***
Оливеру нечего было переживать за сохранность жителей резиденции, ведь не спал сам ее хозяин. Сиэль, несмотря на горделивый нрав, прекрасно осознавал свою общую беспомощность перед лицом опасности, а потому предпочитал пережидать ночь с револьвером под подушкой, пока дворецкий не вернулся. Поведение демона было ему в какой-то мере понятно: Себастьян словно бы отошел от дел, а если оно так, то это могло означать лишь воспитательный процесс. Графу не нравилось, что житель Преисподней взял на себя смелость воспитывать его, так, что даже де Вальсэр обнаруживала их странный формат отношений. И согласно этому формату, маленький Фантомхайв должен был срочно что-то понять, чтобы демон вернулся и перестал трепать нервы всему поместью. Был один примечательный факт, известный немногим: у демона была особая походка. Сиэль ее различал, и когда кто-либо подходил к его спальне, мог, еще не видя лица пришедшего дворецкого, заявить, каким презренным он его считает. Или выразить любую другую претензию. Сейчас к дверям снова приближались шаги — не Себастьяна. До того подавляемая тревога завладела мыслями ребенка. Он так и не смог вытеснить все то, что помнил, а потому иногда всякие мелочи вызывали в нем приступы животного страха. Себастьян, к слову, относился к ним с пониманием, но Фантомхайву, не сведущему в делах демонологических, не казалось это чересчур странным. Сейчас графу снова стало дурно от наплывающих травматичных воспоминаний, но он велел памяти заткнуться, по привычке ловко надел повязку на глаз и направил дуло револьвера на человека, почти неслышно вошедшего в покои. — Ну что вы, в самом деле, на меня все нападаете? — несмотря на разницу в положении, Эрскин часто позволяла себе вольное обращение к аристократу, — Если б пришел какой Гвидо, небось, спали бы как младенец. Уберите пушку. Терпение графа к неуважению его пространства подходило к исходу, ведь даже простой захват особняка давался ему проще без присутствия всех этих бесконечных персоналий в доме. Мизантропия Сиэля достигла определенного уровня, и он был готов начать скандал, но за окном вдруг пронеслось человеческое тело, глухо упав в клумбу. Они оба обернулись. Задумчиво цокнув языком, Эрскин предупредила ответ Фантомхайва: — Советую заткнуть револьвер за пояс и пройти из своих покоев на****. — Сиэль чуть было не закашлялся от таких грубых реплик со стороны дамы, — К вам пришли явно не с подарками.***
Весь второй этаж оказался пуст, что было ожидаемо: мало кто оставался на ночь в столовой, гостиных или библиотеке. Тем не менее, по приказу капореджиме солдаты проверили каждый угол, и это занимало время. Когда же они закончили, один из них дежурно пересчитал присутствующих, чтобы убедиться в отсутствии ловушек, где кто-либо мог оказаться. Сначала к счастью, а позже и к шоку, людей оказалось на одного больше. Все были в масках. — …А кто придумал такой веселый маскарад? — один из солдат вдруг отозвался совсем юношеским голосом, — Уж явно не господин: он у нас не особо любит веселиться, и, скорее всего, спит. Давайте я покажу вам выход лучше? Оливер узнал в снявшем маскировку садовника Финниана, работавшего до их приезда. Но не успел ничего сказать. Финни бросился к дубовому обеденному столу и поднял его над головой с нечеловеческой легкостью: стол полетел в солдат прежде, чем кто-то успел выстрелить. Несколько итальянцев попали под него и остались лежать на полу с тяжелыми травмами, а Нейт резко потянул за предплечье Оливера: — ****! Они тут все **** ненормальные! Этот ловкий рывок помог парням спастись. За ними успели еще двое, и они бежали по лестнице на третий этаж, ведь иного пути не было, и на ходу срывая маски, так как анонимность отныне была на втором месте, поле обзора — на первом. Нейт надеялся, что Фэллон не уснул, и они успеют посигналить для подмоги. Оливер заметил двери в спальню бывшего господина и потянул товарищей за собой: наличие мальчишки в заложниках могло бы оттянуть им время. На ходу прострелив несколько раз замок, все четверо ввалились в покои. Но стреляли зря — вход и так был открыт. На ворвавшихся нацелился револьвер. Юный граф стоял в одной ночной рубашке и повязке на глаз, рядом с ним, выхватив со стола поднос и разбив все, что на нем было, стояла директриса Дартфорда. На одном из рукавов плаща ближе к плечу образовалось темное пятно, неразличимое без света. Оливер неосознанно поднял руки. — Так ты не просто гнида… — Сиэлю было не до соблюдения приличий, особенно после крепких словечек Эрскин, — Ты предатель! Отщепенец! Раздался выстрел, но граф не стрелял. Нейтан, словно старая груда мусора, медленно отклонился и упал на пол комнаты лицом вниз, залив кровью ковер. Из глубин лестницы, откуда последовал выстрел, послышалось раздраженное китайское бормотание и тяжелые шаги, луна постепенно осветила лицо горничной — злое, покрытое пятнами крови, сосредоточенное на теле только что убитого. Она неопределенно возвела винтовку на двух оставшихся людей Денаро, и те бросили пистолеты; развернув крупное тело Нейта ногой лицом вверх, так же брезгливо носом ботинка спихнула край его одежды. На груди висел плохо различимый медальон, отблескивавший холодным серебряным бликом. Продолжая держать ребят на мушке, Мэйлин чуть наклонилась и сорвала украшение с шеи: — 正是因為那個庇護所，你這個骯髒的混蛋。 Никто не знал, что сказала горничная, но никто более никогда и не спрашивал. Первым от созерцания таинственной сцены очнулся Сиэль, еще горевший гневом. Он отклонил спусковой крючок и поднес дуло прямо к лицу бывшего камердинера. — Сэр, я… Сэр… — Оливер вспотел и бегал глазами от дула к лицу графа и лицу мисс Эрскин, словно ища защиты, — Я не мог поступить иначе! — Граф, прошу, не надо, — хриплый голос Эрскин был внезапно просящим. — Занятно, что после этого вы еще на его стороне? — взгляд Фантомхайва с гневного резко стало холодным, и он посмотрел на скулящего Оливера сверху вниз, — Твоя позорная жизнь заслуживает такой же позорной смерти. Ты недостоин умереть от моей руки, но как я вижу, если не я, то тебя, искариот, оставят в живых только из соображений того, что ты человек. А я бы не хотел делить звание «человека» с таким червем. — Граф! — Эрскин от долгого шепота сразу сорвалась в хрип. Раздался выстрел. Безжизненное тело юноши точно так же упало на ковер, оказавшись у самых ног мальчика. Его рука не дрогнула, ведь какой-то служка был не первой жертвой Цепного Пса Королевы. Ему доводилось убивать и менее неприятных и невиновных. Сместив барабан револьвера, Сиэль направил его на стоявшую рядом мисс Эрскин, но она накрыла подносом револьвер, почти смахнула, словно тот был надоедливой игрушкой. Взгляд директрисы был суров. — Если бы не Оливер, я бы не стояла сейчас здесь… Я бы никого не спасла… — голос был тихим, но мерным и тяжелым, — Он приходил утром. Я получила от него письмо. Я знаю все, что он сделал, он признался обо всем и просил прощения… Говорил, как ненавидит себя за все. Он рассказал, что сегодня ночью будет нападение. Он все рассказал… Воистину, Господь учил милосердию, как вы смогли его убить?.. Данные обстоятельства поумерили пафос графа-убийцы. Однако, Сиэль лишь хмыкнул и отошел чуть поодаль от разливающейся крови: — У него с самого начала был выбор. Он мог поступить иначе, и вам не пришлось бы никого спасать. Его жизнь не была бы такой пустой, мерзкой и глупой. К слову, как и смерть. Как вы выразились…? — мальчик иронично улыбнулся, — «Господь учит милосердию»? А знаете, что еще делает Господь? Дает выбор. Всегда дает выбор… — Нет, не всегда. — донесся мягкий бархатный голос как будто снаружи. Оконное стекло, как гром, с треском разлетелось по полу, отразив радужные лучики и темный силуэт в проеме: стройная высокая фигура в идеально сидящем, выглаженном черном фраке. Демон, освещенный луной, был похож на святого с витражей собора в Шартре — осанкой, подсвеченным ореолом и тем спокойствием, с которым он оглядывал замерших присутствующих. Он разорвал всех тех, кого встретил на пути, всех, кто смел прийти в его дом, пока демон отсутствовал, всех, кто смел нарушить покой отстроенного им поместья и маленького господина. И сделал это элегантно, даже пафосно, будучи в лучшем расположении духа. Ведь Сиэль не спал, ожидая, пока демон вернется, пока не испепелит наглецов, проникших как крысы. А значит, контракт был более, чем в силе. Аккуратно смахнув пряди с лица, он подтянул чёрные эмалированные запонки на рубашке. И когда у дворецкого только появились запонки? — Господин, вы ждали меня? — Себастьян иронично кивнул на револьвер в руках мальчика, — В такое время вам положено спать. Граф скривился и цокнул, а дворецкий перевел взгляд на стоящую прямо под ним директрису Дартфорда. Лицо демона тут же исказилось гримасой пренебрежения: в голове всплыли бесконечные кабинеты бухгалтерии и отдела кадров. Он аккуратно спустился с подоконника, вышагивая словно чёрный кот на службе у колдуньи — мягко, грациозно и самодовольно. Под туфлей хрустнуло стекло. Ему тут же подумалось, что следует тщательно вымести все после такого эффектного появления — граф может пораниться даже стеклянной крошкой в глубине комнаты. Торжественное настроение сменилось разочарованием, прежде всего в себе: когда всемогущий демон дошёл до того состояния, что в такой момент его волнует лишь то, поранится маленький человек стеклышком или нет? Он печально приподнял брови и вздохнул. Рядом послышалась пара быстрых босых шагов. Звонкий хлопок. Бледная щека демона покраснела, а взгляд наполнился сначала шоком, а затем агрессией, наравне со свечением глаз. Где-то на уровне локтей на него смотрели недовольные огромные глаза. Демону казался подлым тот факт, что в нужный момент этот карликовый дворянин всегда мог дотянуться до его лица. Себастьян подавил первый порыв раздавить мальчика, что ему было не впервой. Доктора из научных журналов говорили, что подавлять эмоции вредно и ведёт к неврозам, но как поступать иначе в воспитании детей? — Ты опоздал! — рявкнул граф, сразу же пренебрежительно поморщив нос, — Этих тварей вообще не должно было здесь быть. Какого черта ты теперь стоишь тут как Давид?! Медленно вдохнув и выдохнув для успокоения, дворецкий потянул маленького графа за щеку так, что тот ойкнул: — Это не я опоздал, юный господин, — его лицо выражало фальшивую приветливость, за которой угадывалось раздражение, — Это вы только сейчас вспомнили, кто вы и чего хотите. А я уж думал, вы в монастырь уйдете. Оставайтесь впредь верны себе, спасибо. Вдруг из разбитого окна послышался шум: как уже было сказано, капореджиме был достаточно суров, и к тому же, тщательно следил за временем. И когда Лоренцо не позвонил ему с отчетом о проделанной работе, главе не оставалось ничего, кроме как послать проверить все произошедшее. И проверяющих оказалось на порядок больше. Двое испуганных итальянцев в спальне Фантомхайва упали на колени и слезливо славили Деву Марию за то, что Она даровала им такого замечательного капо. Мэйлин тут же рванула к окну, но спустив курок, обнаружила, что ее патроны кончились. Сиэль недовольно смотрел на дворецкого. — Юный господин, я понимаю, что вы далеки от английских понятий воспитания и гуманности, — он скрестил руки на груди и на секунду опустил взгляд на труп перед ними, — Но хотя бы высказать свой приказ не помешает, я мысли не чи… — Я приказываю тебе избавиться от них! — глаза демона загорелись прежде, чем он успел договорить. — Ну уж нет, я не позволю тебе вмешаться! Эрскин резко схватила демона за предплечье, и вся комната заполнилась невероятно слепящим белым светом. Перчатка женщины и часть рукава дворецкого сгорели дотла, а сам Себастьян без чувств упал на пол, став третьим, кто там лежал. Развернувшись к мафиози, Эрскин рявкнула в привычной манере: — Убирайтесь к чертям вместе со своим лидером! Итальянцы, будучи народом религиозным, действительно были напуганы и сбежали вниз по лестнице. Оттуда послышалось два выстрела: Бардрой все ещё был готов к зачищению. Эрскин поморщилась на звуки, но почувствовала, как ей что-то вдавилось в затылок. Дуло револьвера графа. — Мэйлин, готовься к защите, выйди и закрой дверь. — Сиэль звучал более чем решительно. Женщины встретились взглядами, но горничная все же закрыла дверь, хоть и не желала той смерти. В спальне стало тихо, если не считать шума от новоприбывших, и прохладно, из-за выбитого окна. Простояв так с несколько секунд, граф и директриса успокоились, и давление на затылок Эрскин чуть снизилось. — Что ты сделала с моим дворецким? — Сиэль кивнул в сторону Себастьяна, умудрявшегося даже так лежать элегантно. Фантомхайв был достаточно фамильярен, обращаясь к ней как к слуге, ведь высокомерие всегда преследовало его, выделяясь в моменты наибольшей неоднозначности. — С ним все будет в порядке, я никого не убиваю. — Эрскин изменилась в лице, став такой спокойной, словно зачитывала вслух документацию, — Именно поэтому я его и остановила — я против убийств и любого вмешательства в жизнь простых смертных. Со стороны таких, как он. Фантомхайв подозревал, что все будет не так чисто и просто, однако, был удивлен ответом. Излишнее любопытство не было его коньком, а потому задавать уточняющих вопросов не стал, тем паче, что она все равно бы не ответила. Гораздо более графа интересовало состояние его поместья. — Они охотились за тобой? — За нами всеми. Я не знала, что меня преследуют… — Значит так, — граф снял Эрскин с мушки и щелкнул барабан в безопасное положение, — Вы и ваши слуги сейчас уезжаете отсюда, мне это все надоело. — Славно, — Эрскин скрестила руки на груди, — Я хотела предложить вам то же самое. Мне не хотелось бы подвергать ребят такому риску, если вас любят головорезы. Кхм, теперь понятно, зачем вам демон. Последнее было сказано с негодованием, словно личный демон — худшее, что можно придумать.***
Давно Себастьян не чувствовал такой крепкой боли: его словно ударили по голове табуретом. Он не знал, вернулось ли к нему сначала сознание или зрение, потому как, увидев перед собой орнаментальный кашемировый ковер в спальне господина, испачканный кровью, дворецкий нахмурился и сощурил глаза, пытаясь понять, что произошло. Разные по диапазону и длине звуки в итоги приобрели чёткость. Он услышал: — Долго он будет приходить в себя? — это был совсем детский голос, кажется, мальчик. Демон вспомнил, что у него есть совсем юный господин. Но сказать ничего не смог, как и пошевелиться. — Думаю, скоро очнется, — а это была женщина, и ей, судя по хриплым обертонам, явно стоило завязывать с табаком, — Но, если честно, я прежде ничего такого не делала. — Себастьян! Дыхание сперло, и демон почувствовал тревогу: следует срочно встать. Господин зовет. Тело не слушалось, и он смог лишь приподняться на локтях. Голова словно затрещала по швам, а голосу чего-то не хватало, чтобы выйти наружу. — Дыши! — женщина крикнула неожиданно близко к уху, и демон прошипел от звона в голове, — Тебе нужно дышать, чтобы жить! Дышать? В теории он знал, как это делается, и даже пробовал ради интереса, но ему быстро наскучило такое однообразное занятие. Как Себастьян помнил, следовало сначала втянуть воздух в легкие. Получилось прерывисто и громко, к тому же ртом — телу недоставало кислорода, и оно такими паническими действиями пыталось себя спасти. Теперь был необходим выдох, шумный и ровный, уже носом. Так-то лучше. Сделав пару циклов, демон привык. — Боже, как же ты жалок, оказывается, — мальчишка явно желал получить подзатыльник, — Ладно, раз ты меня иногда терпишь, я тебя тоже потерплю. Но не смей мне врать и отлынивать! — Господин, — дворецкий прошептал и тут же остановился, чтобы набрать еще воздуха: речь тоже его требовала, и это привело демона в малый ужас, — Согласно контракту… Я… Не смею вам… Лгать. — Хорошо, что ты это помнишь. — Сиэль шумно положил кольт на прикроватную тумбу, и, видя, как шипит от лишних звуков его слуга, ехидно улыбнулся, — Мало ли, тебе память отшибло. Женщина в мужском костюме — её звали мисс Эрскин, как демон вспомнил, ощутив запах табака и французского мыла, — помогла ему встать. Ноги отчего-то были ватными, а высота собственного роста оказалась головокружительной. Эрскин, удерживая дворецкого, попросила, а точнее сказать гаркнула, о помощи у кого-то за дверями. На её голос вошли трое: мужчина в форме повара, девушка-горничная с винтовкой в руке и юноша с шляпой, повязанной на шее. Себастьяну потребовалась пара секунд, чтобы понять, где он их видел. Снова помогли запахи — дешевых сигарет, гуталина и земли. Его подчинённые. — Сильно тебя прибило, да? — Бардрой подтянул начальника к себе, положив его руку к себе на плечо, — А чем его так? Упал, что ли? — В окно влетел. — равнодушно сообщил граф. Финниан помог повару вынести дворецкого из спальни, а Мэйлин, наконец надев очки, просеменила за ними, охая и вздыхая. Мисс Эрскин и Сиэль снова остались одни. Они пересеклись взглядами. Лицо графа выражало усталость от бессонной ночи и легкую неприязнь, словно он ожидал, пока все наконец уберутся из его покоев. Эрскин была такой же уставшей: посмотрев в разбитое окно, она обнаружила розово-голубую зарницу и пришедший новый день. Ветер снова развевал её волосы. Все как в ночной молитве: она произнесла ее последние строки вслух: — «The night heralds the dawn. Let us look expectantly to a new day… new joys… new possibilities. In your name we pray. Amen».***
Сам Габриеле не явился, а потому позже узнал о смерти полусотни своих подчиненных и трех информаторов по докладу. Слуги втроем прекрасно справились с задачей, так как имели внушительный опыт. Те же из Дартфорда, которые помочь никак не могли, оставались в неведении до самого рассвета в глубине коридора в запертой комнате. Эрскин помнила об этом и пришла вызволить ребят из лап страха. Она подошла к комнате и отчеканила голой рукой стук по двери. — Все уже закончилось, выходите. С той стороны ответа не последовало. — Ричи? — женщина прислонилась к двери и прислушалась, но ближе к утру нервы сдавали, — Ричи, мать твою, открой дверь! — Не бойтесь, госпожа! — наконец раздалось с из комнаты, — Мы знаем, что это не вы! Мы не дадимся! — Как это…не я? — Эрскин нахмурилась, силясь понять ход мысли своих учеников. — В смысле… вы… в смысле, что вас заставили! Разве душегубы к вам сейчас не приставили оружие и заставили говорить это? Ричи был достаточно удобен в философском смысле для Эрскин: часто, когда он открывал рот, она задумывалась, где же в своей жизни свернула не туда. Она прикрыла ладонью лицо и шумно выдохнула. У этих дураков не было и не могло быть огнестрельного оружия, а потому бояться, что с перепугу они убьют свою начальницу, не стоило. Эрскин «простучала» дверь по периметру и услышала гулкие звуки. Они так и не забаррикадировались. Она отошла на пару шагов от двери, развернулась не травмированным плечом и, собрав все оставшиеся силы, выбила дверь. Неожиданно, с первого раза. Снова, как и неделю назад, дартфордцы услышали родную ругань на гэльском, снова у Ричи отобрали всевозможные заслуги и ключи, снова Эрскин водила пальцем около его лица так, что он жмурился. Но никому, кроме бедного Ричи, страшно не было. Ученики лишь снова убедились в том, что мисс Эрскин — железный человек, что она может выбраться даже из перестрелки с мафией и остаться жива. Что она готова рисковать собой ради ребят. Всем им было приказано выдраить и по возможности починить все, что было разрушено и запачкано в поместье за эту странную ночь. Трупы, разумеется, ребятам никто не доверил — их выносили накрытыми родные слуги поместья. Там же скрыли и труп Оливера. Эрскин предполагала, что найдет убедительную ложь, сообщив, что он уехал и нашел лучшую жизнь в другом месте, ведь, как выяснилось, никто в Дартфорде настоящего Оливера не знал. Но были жертвы и кроме него: кучер Бейкер оставался единственным, кто из-за больных коленей не мог подниматься по лестницам и жил на цокольном этаже. Был убит первым — перерезали горло во сне. И кольт Бейкера, о котором думали всю ночь слуги, с тоской смотря на свои палки и сковородки в качестве средств самообороны, оказался более, чем бесполезен.***
Графиня де Вальсэр привычкам не изменяла последние сорок лет жизни, а потому встала в девять утра, как и всегда. К тому моменту, когда она проснулась, лестницы были почищены, обеденный стол отправлен на ремонт, а двери вставлены в петли. Граф сидел в оранжерее и чинно пил чай, читая выглаженную газету. Дворецкого, как и прочей прислуги, видно не было. — Что-то произошло? — дама присела напротив Сиэля, и ее камеристка ускакала за чаем, — У меня странное ощущение, что я что-то пропустила… Граф помрачнел, но ничего внятного не ответил, лишь добавив, что она не успела к отъезду леди Эрскин.