Неочевидные способы познания духовного

      Сент-Джеймсский парк, суббота, около десяти утра.       Парк предназначался для приятного отдыха и спокойных прогулок на свежем воздухе. Именно таким его задумал в свое время Георг IV, бывший еще принцем-регентом. Прошло чуть более полувека, и парк Святого Иакова Алфеева заполнили различные любители моционов. Среди таковых обозначилась и графиня де Вальсэр, пригласившая Фантомхайва составить ей компанию. В такие моменты Сиэль думал, что следует завести каких-нибудь друзей, чтобы до конца жизни не выгуливать бабулек.       — Юный джентльмен, я смотрю, вы меняете прислугу как перчатки. — графиня вышла на променад в прекрасном расположении духа и с парой замечательных служанок, больше походивших на милых фарфоровых кукол в кружевных передниках, чем на прислугу.       Позади графа Фантомхайв семенил «выписанный» как из журнала мисс Эрскин новый камердинер, нареченный Майклом. Сказать, что граф не опешил, услышав отказ выдавать дворецкого обратно, — не сказать ничего. Ему казалось, что уже следует потихоньку сворачивать богадельню, разложившуюся в поместье по доброте душевной его хозяина. Хотя бы и Себастьян мог прийти в любой момент, стоило лишь позвать, но без постоянного присутствия рядом Сиэль ощущал в какой-то мере… одиночество?       Мысль звучала смехотворно — как какой-то демон, с которым у него были исключительно отношения хозяин-слуга, мог быть равным собеседником и скрашивать досуг графа? Но подумав, Фантомхайв все же заключил, что Себастьян был единственным, кто знал все тайны и с кем он имел много общих дел. Им всегда было что обсудить, также они часто могли подшучивать друг над другом, зная характеры и слабые места. Особенно этого не чурался дворецкий.       — Это могло бы называться дружбой, верно? — дополнила его размышления де Вальсэр.       Сердце мальчика застучало: как она могла прочесть его мысли? Еще и ведьмы вдобавок графу хватало менее всего. Увидев испуг в глазах, дама успокоила его, сказав, что он рассуждал вслух.       — Такое бывает, если не мешать человеку думать. В какой-то момент бурный поток внутреннего монолога рвется наружу. Правда, не все в состоянии терпеть так долго и не вставлять свое мнение. Люди так эгоистичны, когда дело касается разговоров, не правда ли?       Именно поэтому Сиэлю более всего импонировал Себастьян. Он был молчалив, как многим могло показаться, даже чрезмерно. Граф иногда выслушивал от гостей переживания, что темная тихая фигура в углу зала заставляет их нервничать. На графа дворецкий действовал совершенно иначе: присутствие Себастьяна всегда давало ощущение внутреннего покоя. Перед ним не было необходимости в том, чтобы выдавать себя за великого самоуверенного аристократа, не было необходимости в любезностях. Проще говоря, демон принимал его таким, как Фантомхайв всегда и был, даже в минуты слабости. Изначально он хотел спросить, почему люди заключают контракты — ведь ситуация Сиэля была отнюдь не типичной, — но со временем понял и так. Как можно продолжать жить с людьми и справляться своими силами, когда в твоем распоряжении может быть некто такой.       Из вежливости Сиэль поделился частью своих измышлений с графиней, разумно умалчивая о контракте и демонах.       — Я, кажется, видела этого молодого человека. Это он нас встречал сегодня утром? Действительно, прекрасный образчик. Такие слуги — настоящие воины. Не каждый мог бы заменить отца.       Граф остановился, напряженно посмотрел на даму.       — Никакой он мне не отец, я достаточно самостоятелен, мадам. — в мальчике взыграла гордость, — Более того, это я руковожу им, а не он мной. Сравнение более, чем неудачное.       — Да-да, прошу прощения, — графиня все же улыбнулась, поняв, что была не так далека от истины, — Оставим. Вы знаете, зачем я вас сюда пригласила?       — Понятия не имею.       — А помните, как мы обговаривали с вами благие дела? — де Вальсэр подозвала служанку и прошептала ей поручение, — Я даю вам выбор: работный дом, приют для сирот или ночлежка. Что вам менее неприятно будет посетить?       За период, что он был Псом Ее Величества, граф успел насмотреться различных непотребств и бедности. Принятый еще до его рождения закон о бедных казался ему уж слишком жестоким. И тем не менее, из всех он выбрал сиротский приют, эта проблема была знакома мальчику как никакая иная.       Воспитательный дом на Хэверинг-роуд был отстроен около десяти лет назад с финансирования государства и находился под покровительством Протестантской Церкви Англии. Однако, местное положение дел то обстоятельство никак не улучшало. Здание приюта находилось в некотором удалении от дороги и было перекрыто местными небольшими частными домами, часто semi-detached. По словам графини, в них проживали воспитательницы и прочие сотрудники этого заведения.       Стоило графу войти, как его встретил спертый воздух и крупная дама в монашеском одеянии. Ее лицо было грузным и красным от сердечных заболеваний, а губы плотно поджатыми. Встретив господ, она скромно потупила взор, как вдруг заметила на входе девушку и оживилась.       Совсем юная девушка в бедном, но приличном платье пыталась пройти сквозь охрану внутрь и что-то неразборчиво лепетала охраннику. В руках у нее Сиэль заметил корзину, заполненную разными тряпками.       — Сколько тебе повторять: не приходи сюда больше! — у монахини оказался достаточно грубый голос, чем-то напоминающий пожарную сирену, — У нас и так дом полнится, воспитывай своего сама! Ишь, удумала на нас свою бурную молодость спустить!       — У нас кормилец погиб! — голос девушки был совсем слабым и местами похрипывал, — Прошу, заберите его, я не смогу, мы вместе не выживем! Хотите, я вам залог оставлю! Я заберу его, когда смогу устроиться на работу!       — Конечно, устроится она! Ты лапшу на уши тут никому не повесишь! Вали прочь, не смущай господ своим поведением!       Графу вдруг подумалось, что это и могла быть та самая Эрика, о которой он узнал из отчета Себастьяна. И тогда, прямо сейчас Оливер может поедать поваренные эксперименты Бардроя, запивая отменным английским чаем, пока эта девушка на коленях просит монахинь забрать младенца, которого по глупости и безответственности он «сделал». И настолько графу сия мысль показалась похожей на правду, что интереса ради он крикнул:       — Эрика! Эрика-а!       Девушка умолкла. Она подняла голову, покрывало спало с ее головы, обнаружив вьющиеся рыжие волосы. Эрика испуганно стала искать глазами источник голоса, который звал ее. Ей стало страшно, но в глубине поселилась надежда. Сиэль вышел обратно во двор, придерживая цилиндр.       — Это ты Эрика? — он посторонил охранника, символически подвинув тростью. Его удивила собственная догадливость.       — Откуда вы меня знаете, уважаемый господин? — она обрадовалась, но тут же вспомнила о своем положении, — Прошу прощения, я… я…       Граф тронул ее за плечо, чтобы успокоить поток заикающихся извинений, и та совсем смутилась, оставшись молча стоять. Ребенок, тщательно укутанный в тряпки в корзине, начал кряхтеть и сорвался на плач.       — Сестра Мэрил, — Сиэль обернулся к монахине, — Я знаю… знал отца ребенка. Он военный, моряк. Погиб около полугода назад. Возьмите ребенка к себе. Этой девушке и правда нужна помощь.

***

      Граф не стал распространяться, откуда ему был известен рядовой Оливер Андерсон, да никто особо и не спрашивал. Правда, этот хитрый взгляд «старой бабки», как он ее раздраженно окрестил про себя, временами напрягал. Эрику все же приняли в воспитательном доме и, более того, по распоряжению графа напоили чаем. Не Дарджиллинг, конечно, но каков был, какой сами пили. Фантомхайв спросился, как она попала в Лондон.       Как оказалось, Эрика сбежала из отчего дома. Ее отец, узнав о том, что дочь станет матерью-одиночкой без брака, был готов убить свое чадо и малолетнего внука, чтобы не жить в позоре. И в течение нескольких дней после телеграммы о смерти Оливера девушка собралась и ушла вместе с ребенком. Отец о ее побеге узнал постфактум. По мнению Эрики, он не стал бы ее искать, спустив все на Бога, но осторожность не мешала. Она добиралась до пригорода Лондона на попутных телегах и прочих рабочих экипажах. От Лутона, города в пятидесяти километрах к северу от Лондона, она шла пешком.       — С годовалым ребенком на руках? — сестра Мэрил прикрыла рот рукой, — Какой кошмар… Я думала, что ты бродяжка из города…       Бездомные женщины имели в обществе Лондона статус проституированных, даже если таковыми не являлись. Они были одними из самых незащищенных и периодически подвергались насилию со стороны всех и каждого, кто не брезговал. Эрику от нападок спасало ее чистое и целое платье, создававшее ощущение простой женщины из рабочего класса. Однако голод брал свое — не имея возможности и желания побираться, она устраивалась на любую подработку, чтобы найти еду для ребенка, и в итоге не смогла больше работать вовсе.       — Я больше так не могу… — девушка закрыла лицо руками, и только сейчас граф отметил, какие же то были костлявые руки, — У меня болит каждый кусочек тела. Посмотрите на эти руки, они дрожат, я не могу работать! Вы бы знали, каких сил мне стоило дойти до Хэверинг-роуд, чтобы попросить вас…       Когда Эрику вывели в комнату одной из монахинь ради часового сна, прежде чем она ушла бы домой, Сиэль прервал молчание за столом:       — Сколько будет стоить содержание этого младенца?       Сестра Мэрил опешила, но другая монахиня, обедавшая там и явно заправляющая финансовыми вопросами, быстро нашлась:       — Около тысячи фунтов, милорд.       — В год?       — Вы что! — сестра Мэрил ожила и по привычке махнула рукой на графа, — До пятнадцати лет, пока он не пойдет работать. Можно, конечно, раньше, в двена…       — Не надо. — граф сложил руки под подбородком и заключил, — Поступим так. Я выплачиваю этому воспитательному дому полторы тысячи фунтов. Будьте добры, возьмите эту женщину к себе на работу и обустройте ее ребенку приемлемое будущее. Но перед этим справьтесь, что она в состоянии работать. Потому что сейчас я могу наблюдать лишь то, что девушке нужен отдых и еда, чтобы она завтра не скончалась в стенах вашего заведения.       Де Вальсэр хотела отметить, что не таких благих дел ожидала от Сиэля, но не стала комментировать происходящее. В конце концов, юный джентльмен покорно принял необходимость совместной фотографии с работниками воспитательного дома. Улыбаться на фотографиях тогда было не принято, а вот вставать в ряды, словно экспонаты — вполне. Когда мучительная фотосессия, где на каждый снимок приходилось по паре минут неподвижно замирать, была окончена, графиня позвала всех слуг снарядить экипаж.       — А воспитанники? — граф догнал ее и недоуменно обратился к сути приезда.       — Прошу прощения? — графиня усмехнулась и тут же прикрыла улыбку веером, — Вам в самом деле интересны эти блохастые сорванцы? Бросьте, сэр, они никому здесь не нужны. Они — тот самый «Ад» для каждого английского ребенка. Знаете ведь, детям угрожают именно этим заведением, когда они не слушаются старших. Всем будет выгоднее, если условия этого места продолжат быть ужасными. Меньше народу захочет здесь оставаться. А ребенка, чьи условия проживания вы сегодня купили, весь приют еще будет ненавидеть за то, что у них нет такого покровителя. Так что сегодня вы, пытаясь быть благороднее всех, в итоге услужили только собственному эго.       Де Вальсэр была довольна итогами поездки. Юный граф в самом деле познавал особенности викторианской этики и на руках у них были фотографии для газет. Другими словами, день вышел более чем продуктивным. Фантомхайв всю дорогу думал, но более его внутренний монолог не вырывался наружу.       «Наивный юный господин… Пытаясь сеять зло, вы получаете зло, и пытаясь сеять добро, с ваших рук всходит все то же зло… Когда же вы усвоите?..» — Себастьян думал, что следить за мыслями графа теперь, когда они находились так далеко так долго, бывает еще интереснее.

***

      — Примерь-ка!       Отныне Оливер был свободен до тех пор, пока Эрскин не приходило в голову его куда-либо применить. После известий о своем увольнении он собрал вещи и, обманув, что отправился в родной Дартфорд, поселился в квартире Нейтана и Фэллона. О его условной пропаже еще не было известно, как и обо всем, что он намеревался совершить, но колени парня уже временами тряслись.       В жилище моряков творились странные вещи. Иногда Оливеру казалось, что их в квартире вовсе не трое, а как минимум четверо. Молодой Андерсон верил в потусторонние сущности и прочие сверхъестественные вещи, за что не раз был напуган Нейтом в качестве шутки. Фэлл веселья не разделял и позже показал Оливеру все скрипящие половицы и расписание, когда к Нейту ходят проститутки, чтобы недоразумений более не возникало.       Сейчас же, когда бывший слуга дома Фантомхайв спал, накрыв лицо газетой, Фэлл его окликнул. Голос доносился из спальни последнего, где стоял огромный шкаф с разным хламом, который друзья хранили на разные случаи.       Оливера он позвал примерить костюм…       — …Почтальона?       — Глянь, новейший. — Фэлл порадовался новой вещи, словно сшил ее сам, — Это я устраивался работать в отделение, чтобы к твоему Фантомхайву подобраться поближе.       — Что? Но я тебя не видел!       — Так это до того было, Олли. Примерь, говорю.       И «Олли» примерил. Действительно, если не вытягивать сильно руки, то впору. Фэлл пояснил, что теперь задача Оливера — продолжить нести информацию в новом амплуа. В качестве отговорки была взята рабочая версия: Оливер якобы устроился на подработку, впав в немилость к Эрскин, пока ждет новую работу. Таким образом, он мог беспрепятственно «болтать о том-сем» с жителями поместья и обновлять информацию об обстановке для корректировки плана капо Денаро.       Самого капореджиме он больше не видел, хотя был не прочь еще хоть раз посмотреть в чьи-то рассудительные и умные глаза, помимо двух товарищей с корабля. Но зато, по словам Фэлла, с ним часто виделся Нейт и приходил далеко за полночь, как правило пьяный настолько, что по утрам ребята отмывали пол от следов его неконтролируемой жизнедеятельности. Как его еще не прирезали солдаты клана Денаро, оставалось лишь догадываться.

***

      Дома абсолютно опустошенного Сиэля встретила, напротив, радостная Элизабет. Увидев графа, она тут же защебетала о том, как прекрасна его библиотека, как много разного нового ей успел показать Себастьян и какой вкусный торт их ждет на ужин. Повар, обнаружив в себе кулинарные силы, согласился выполнить пожелание Элизабет, а потому к файв-о-клок был представлен баноффи-пай, пирог с бананами, сливками и варёным сгущённым молоком.       Стол был накрыт в саду, погода располагала. На самом чаепитии дворецкого видно не было. Полузнакомые горничные без имен шуршали накрахмаленными салфетками, Майкл стоял поодаль своего господина, пусто смотря куда-то в сад. И все вокруг казалось безжизненным без единственного неживого жильца поместья. Хотя пирог был недурен.       Сиэль обратил внимание на невесту. Та снова болтала о всяких мелочах, но заметив его безучастный, даже грустный взгляд, остановилась и спросилась о самочувствии. Граф хотел поведать ей о мерзком поступке Оливера и о том, кого он сегодня видел в связи с этим в приюте, но окружавшая их прислуга, как и все люди, имела уши. А потому он промолчал, списав на усталость. Он спросил девушку, когда она будет возвращаться домой.       — Но… — Элизабет тут же помрачнела, — Я не хочу домой. Сиэль! Ты же видел, мне лучше сейчас не возвращаться.       — Да, ты права, — Фантомхайв поводил ложкой по блюду, — Я видел. И сложил абсолютно противоположный вывод. Что бы тетушка не говорила о тебе или мне, если ты сейчас не вернешься, то не вернешься уже никогда. Это превратится в настоящий разрыв на много-много лет… Ты же не хочешь стать сиротой, как я? — он усмехнулся, — Еще и при живой матери.       — Ты меня выгоняешь?.. — девушка огорченно посмотрела в чашку чая, в которой отражалось небо и, мельком, пролетевшая птица.       — Нет, я этого не говорил. Ты всегда можешь вернуться сюда, даже если меня нет дома. Но прежде, чем мы снова устроим променад или отправимся к модистке, я хочу, чтобы ты помирилась с тетушкой. Заодно расскажешь ей, какой я хороший мальчик. — на последних словах граф ехидно улыбнулся и отпил из чашки.       Тем же вечером экипаж для Элизабет был готов. У нее практически не было вещей, так как она приехала с тем, с чем отправлялась на дуэль, но уровень решимости тем утром был совершенно иным, и если было необходимо, она бы уехала в поместье Фантомхайв и в нижнем белье. Теперь же, возвращаясь домой, когда Элизабет смотрела в окошко дилижанса, ей казалось, что, вероятно, все не так уж плохо, и решение Сиэля в самом деле мудрое. Слова о разрыве в самом деле напугали девушку. Матушка, несмотря на свою деспотичность, не была ненавистна Элизабет, напротив, ей было страшно представить свое существование без вездесущих наказов и решений. Теперь же, согласно напутственным словам жениха, следовало найти баланс между желанием быть самостоятельной и чувством семьи, жалости к матери.       Фрэнсис встретила ее, мягко говоря, не радушно. Девушка приехала почти в пустое поместье, и только вернувшийся с прогулки с собаками Эдвард обрадовался приезду сестры. Маркиза видела дилижанс в окне, но спускаться в зал не стала. Царапина на щеке еще не зажила.       Думала ли маркиза «о своем поведении»? Думала, как и любой живой человек, иногда спрашивала себя, делает ли она что-то верно или в самом деле перешла границу допустимого. Почти всегда, с тех пор, как она сама отделилась от мнения родителей и брата, ей казалось, что она поступает только верно. Видимо, всегда покорная тихая дочь и стала лакмусовой бумажкой, которая помогла Фрэнсис отделить свои «владения» от чужих. И как же их пути в итоге оказались похожи.       В то утро на Блайт-Хилле маркиза окончательно простудилась, получив внезапную физическую нагрузку в холоде и тумане, а потому не только гордость, но и слабость от болезни не позволяли ей встретить дочь. Но та вошла в комнату матери сама.       Тройной стук в двери.       — Войдите.       Элизабет приоткрыла дверь, и та еле слышно скрипнула. Матушка сидела в кресле у камина с книгой на коленях и смотрела в окно, не отвлекаясь. В свете костра ее лицо показалось внезапно постаревшим и больным. Многолетний невроз отразился в мелких морщинках на лице, а глаза все не могли успокоиться — мысли в них тревожно бегали, обгоняя друг друга. Мать Элизабет, маркиза Мидфорд, великая фехтовальщица, на деле всегда была уставшей женщиной, вынужденной каждым шагом доказывать свою значимость, отстаивать уважение в английском патриархальном обществе, где любая леди должна была беспрестанно болеть и вздыхать, а в молодые годы рожать одного за другим, погибая в собственных покоях.       — Maman, — французское обращение показалось в тот момент Элизабет более нежным, — Я вернулась.       Фрэнсис все еще не обращала внимание на вошедшую, смотря в окно.       — Я приехала, потому что Сиэль попросил. Я еще обижена на вас. Но он сказал, что если я не вернусь, то больше никогда не смогу с вами помириться. Я не хочу так, матушка.       Маркиза опустила глаза, и Элизабет продолжила:       — Сиэль — благородный человек, матушка. Видишь, он оставил Эда живым. А они враждуют. — формировать мысли верно казалось чрезвычайно сложным для Элизабет в этот момент, и она говорила отрывками, — Он не убивает просто так, матушка. Вы же видите. Вы же все знаете, что он делает. Оставьте его…       — Даже сейчас ты говоришь о своем Сиэле, — маркиза наконец подняла глаза на дочь, — Ты приехала со мной мириться, но стоишь и вымаливаешь меня оставить Фантомхайва в покое. Это твой приоритет? Если так, то я не собираюсь больше вмешиваться, кхм, в дела Сиэля. Всё?       Маркиза закашлялась. Элизабет это обеспокоило, но она продолжила:       — Нет, я прошу прощения. Я поступила некрасиво. Мне следовало отказаться от боя с собственной матерью.       — Я пыталась остудить твой пыл, чтобы ты приняла исход дуэли как он есть, — Фрэнсис снова прохрипела, усмехнувшись, — Но ты вместо того действительно напала на меня. Какой ужас, Лиззи, где были твои манеры? Мне было так стыдно перед графиней де Вальсэр.       Элизабет была готова заплакать, услышав веселые нотки в словах матери. Она бросилась ее обнять и осела у ног маркизы, положив голову прямо на раскрытую книгу. Фрэнсис пригладила волосы дочери и снова посмотрела в окно. Небо расчистилось, и всему пригороду стали видны звезды.              Мидфорд финансировала суфражисток ради лучшего будущего для английской леди, там она и познакомилась с мисс Эрскин. Именно ради этого светлого будущего она и воспитывала Элизабет иначе, путаясь и ошибаясь, ведь для воспитания человека нового поколения еще не придумали очередной викторианской брошюры.

***

      А где же был Себастьян? Бездельничал.