***
На Парламент-стрит Эммелин шла крайне неохотно. День обещал быть удачным, на небе сияло такое редкое лондонское солнце, смог вчерашним днем растаял, а чистые и славные улицы Вестминстера располагали не иначе как к семейной прогулке. Кристабель и Сильвия сами напросились в кабинет, и так как муж Эммелин, Ричард Панкхерст, занимался работой в парламенте, где публика была менее благосклонной, брать детей с собой пришлось ей. Так, беременная леди Панкхерст с двумя дочерьми за руку была менее всего готова стать вестницей дурных новостей. Она вошла в кабинет, где другие леди из Лиги в полной тишине ожидали ее и внимательно следили взглядами за ее движениями, положила небольшую стопку бумаг, прошитых бордовой лентой, на стол. Преподобная миссис Батлер, еще не успев сесть, тут же и открыла первую страницу, в которой лежало письмо от парламентариев с объяснениями. Она подняла очки с груди, где они висели на цепочке, на переносицу, прошлась глазами. Сглотнула и чуть цикнула, понимая, что сейчас будет. — Отклонено. Они отклонили наш билль. Женщины продолжали молчать, ожидая объяснений. — Ричард сказал, — Эммелин вдруг ощутила нарастающий гнев, — Что они даже не читали его. Мистер Эдвард Грей так долго разрешал вопросы сельского хозяйства в Эксетере, выясняя все до самых незначительных деталей, что они в итоге якобы просто не успели. — Какой по счету это билль? — с претензией спросила Марион Данлоп. — Тридцать второй, — отчеканила миссис Батлер, — Этот Эдвард Грей… Этот… Щегол либеральный, мальчишка! Он мне в сыновья годится! — К сожалению, леди Батлер, — съязвила Эммелин, — Когда дело касается их безраздельной власти, все приличия отходят в сторону. — Ах, они парламентарии значит! — немолодая женщина с агрессивной живостью схватила билль, воткнув в него острые ногти, и затрясла над публикой, — Это переходит все границы! Это просто издевательство! Вот, Фрэнсис, посмотрите! Об этом я говорю! Маркиза Мидфорд, все время молча сидевшая среди прочих дам, вдруг подняла железный взгляд на лицо миссис Батлер. Между ними было не очень большое расстояние, но девушки, сидевшие впереди маркизы, отклонились, чтобы не чувствовать на себе весь гнев старой политикессы. — Вы меня все недовольным взглядом смеряли, когда я цитировала мистера Гаррисона. Вот где ваши умеренные действия! Бумажка! Мусор! — А что вы предлагаете? — маркиза сдерживалась, внутри запрещая себе такое вольное поведение, — Если вы думаете, что ответная агрессия породит понимание, то ваш муж явно забыл пригласить вас на свою прошлую воскресную проповедь. — «Горе вам, законоучители и фарисеи, лицемеры! Ибо вы подобны побелённым гробницам, которые кажутся красивыми снаружи, внутри же полны костей мертвецов и скверны всякой. И сами вы тоже, хотя и кажетесь внешне благочестивыми, внутри полны лицемерия и беззакония»! — библейская цитата прозвучала громом голосом Жозефин в стенах помещения, — Всякому терпению есть предел, мадам! В конце дня вы уедете в карете в поместье, а простые женщины, лишенные прав, словно они лошади в загоне, останутся в страданиях! — Я знаю это, преподобная миссис Батлер. — Фрэнсис встала, ощутив давление авторитета, — Я знаю, за что мы боремся. Но мой разум холоден, как холоден разум каждого мужчины в стенах Парламента, ибо это не их беды. Наши крики и мучения вызовут лишь приступы смеха. Возможно, вы опытней меня в данных вопросах, но мне видится, что в политику, как и в любую другую игру, нужно играть по правилам. И длился бы этот спор три дня и три ночи, если бы не плач дочери миссис Панкхерст. Это небольшое отвлечение чуть снизило градус дебатов. Пока дамы договаривались успокоиться и совместными силами, без обвинений, решить дальнейший план действий, Роуз де Вальсэр предпочла незаметно выйти в коридор — она увидела в чуть распахнутой двери край платья Элизабет.***
Девушка грохнулась локтями на подоконник к мисс Мидфорд. Она демонстративно сняла шляпу, обмахнулась ей и снова надела: — Хорошо села? Элизабет отвлеклась от чтения: — Да, замечательно. — она обратила внимание, как голоса вновь повышаются и кто-то закрывает дверь, — Что случилось? — Горячие споры двух аристократов о судьбах рабочего класса. Ничего нового, тред-юнионизм, ха. — Роуз усмехнулась своей же шутке, но не нашла понимания в глазах Лиззи. — Я совсем не знаю, что происходит. — девушка окончательно захлопнула книгу и посторонилась, когда де Вальсэр решила открыть окна, взобравшись на подоконник прямо в платье, — Из-за чего можно так ругаться? Что в этих сложных скучных бумагах может вызвать столько эмоций? Люди же не ругаются из-за бухгалтерских счетов, а тут что? — Дорогая милая леди Мидфорд, — Роуз распахнула окно, спрыгнула и смахнула ладонью невидимую грязь с подоконника, — Люди могут ругаться даже из-за цвета чулок. А здесь дамы решают судьбу британских женщин. Они спорят о том, что будет хорошо для половины империи — только задумайся! — И… — Элизабет решила, что Роуз сможет ей что-то объяснить, — Что же случилось сегодняшним предметом спора? — Твоя матушка, леди Мидфорд-старшая, — Вальсэр оценила лицо Элизабет на секунду на предмет потенциальной оскорбленности, но нашла только искренний интерес, — Предлагала написать очередной билль, то есть прошение, в парламент, чтобы они предоставили незамужним женщинам право голосовать на выборах. — Зачем? — Они все посчитали, что замужние имеют право голоса, так как за них голосуют мужья. Например, муж миссис Панкхерст очень рьяно продвигает повестку Лиги в парламенте. А женщины без мужей, получается, по уровню значимости в социуме и правда как лошади. Работает, кушать просит, но членом общественности не является. Но дело в том, что это никого не заботит — им не жмет, у них же все права есть. И нам приходится уже тридцать второй раз просить их об одолжении хотя бы рассмотреть возможность посчитать подданных женщин Британии за людей. — Звучит… унизительно… — Элизабет вдруг почувствовала себя неуютно, как это случается, стоит войти в какое-нибудь политическое движение. — Да, так и есть. Поэтому преподобная Жозефина Батлер… — она сказала имя женщины с французским произношением, — Уже хочет развязать с ними войну. У нее только прошлого года успешное дело о, простите, детской проституции, и ей кажется, что и в этот раз мы выиграем нахрапом. Не понимаю, откуда только столько сил, — Роуз чуть притихла, — в шестьдесят-то лет. Элизабет хихикнула. Они постепенно ушли от темы разговора в сторону книги, которую она читала. Потом девушка поделилась о разговоре дочерей Панкхерст, что тоже вызвало немало смеха, усердно сдерживаемого, так как эхо в коридоре было значительное. Мидфорд вдруг показалось, что Роуз искренне интересуется ее жизнью. Это было столь необычно, даже волнительно. Возможно, это и называлось дружбой?***
Западная Бенгалия, город Калькутта, около десяти часов утра. — Агни, пожалуйста! Ты же знаешь, что я могу! — перед кхансаманом стояла девочка лет двенадцати в роскошных зеленых одеждах, — Я на колени упаду! Последняя фраза звучала скорее как угроза, нежели как мольба, и Агни тут же начал отговаривать девочку. Ритика — младшая сестра принца Сомы, обладала хитростью и быстро находила рычаги давления на многих в ее окружении. Так, она быстро прознала, что Агни проще смешать себя с грязью, чем позволить кому-либо из семьи Сомы падать на колени и умолять его о чем-то. В отличие от их отца, Аршад и Сома были не особо против того, чтобы Ритика выходила на прогулки. Сегодня как раз был удачный день. — Принцесса, кшатрий запретил… — Я иду гулять с братом! С братом же не возбраняется? — она вдруг вспомнила и вздохнула, — Кого я спрашиваю, ты же не знаешь. И вообще — вы пообещали мне содействовать, если я не скажу отцу, что Сома гяур. Агни спрятал лицо руками. Он прекрасно понимал, что принцесса Ритика использовала их с принцем Сомой для удовлетворения своих непозволительных желаний, но поступить как-либо иначе не мог, ведь шантаж верой — низкий и сильный рычаг. — Я сегодня утром сказала отцу, что Сома не пришел, потому что уже все сделал, и освидетельствовала это! Видимо, не надо было… — Ритика демонстративно отвернулась, но сама слушала реакцию кхансамана. — Хорошо, госпожа, вам позволительно сегодня отправиться с нами и англичанами на прогулку. Только ума не приложу, чего вы там не видели…***
— Ума не приложу, чего бы вы там могли не видеть, господин. Себастьян помогал графу надеть местную традиционную одежду. Нельзя сказать, что сам Сиэль был в восторге от данного мероприятия, но после того, как он потерял сознание от жары в прошлый день, просто сидя на террасе, спорить больше не получалось. На него уже надели тонкую белую рубашку, называемую куртой, и собирались подвязать дхоти — несшитые шаровары. — Хотя бы брюки… — Нет. — Но ты сам в брюках! — Это — чуридар. — Себастьян отстранился и надменно указал на эти самые чуридар, словно незнание их названия было сродни сельскому невежеству, — Я не чувствую перепада температур, сэр, я не могу упасть в обморок от лишнего слоя одежды. В вас я отныне не уверен. Стойте смирно же. Как видите, я тоже в традиционной одежде, чтобы вам соответствовать. — Чтобы одному быть идиотом было не так обидно. — Сиэль начал бурчать, и для дворецкого это значило, что он сегодня уже не закончит обсуждение этой темы. — Господин, ваши гольфы, прошу прощения, кажутся местному населению не менее глупыми. Маленький граф недовольно замолчал. Совсем скоро он был готов, и только зонт от солнца стал непривычной деталью в его совершенно индийском образе. Себастьян искренне не имел возможности одеть Сиэля иначе, так как любой приличный летний костюм англичанина предполагал минимум два слоя достаточно плотной ткани. Себе же он приобрел шервани и дупатту для антуража. — …Я иду туда для ознакомления с культурой и британскими ресурсами и всем, что мне может быть интересно. — Сиэль заметил вопрос во взгляде дворецкого, — Это к тому, что я хочу увидеть. Правда, я не думал, что ознакомление с культурой будет столь тесным… — мальчик посмотрел на себя вниз и отвел взгляд, полный сарказма, — Я понимаю, что ты это видел уже не раз и не два, и тебе кажется это малоинтересным. Себастьян чуть заметно приподнял бровь. — Я предполагаю, что это так. — Господин, мне мало разницы в том, чем мы займемся, вы не должны быть озабоченны такими незначительными вещами, как мой интерес. Граф осекся. За последнее время он стал относиться к демону явно дружелюбнее, и любой человек бы принял это как естественный ход событий, но не дьявол, перед которым стоит четкое задание. Или же он все прекрасно понимал, просто намеренно пытался уколоть Сиэля.***
Граф сел в дилижанс, на котором за ними приехали Сома и Агни, и обратил внимание, что помимо их четверых с ними едет еще кто-то, скрывающий лицо под накидкой. Было понятно, что это девушка, невысокого роста и с густо раскрашенными руками — на последних Сиэль даже невольно задержал взгляд, так было непривычно. Она словно бы пыталась вдавиться в темноту салона, чтобы ее не заметили. Стоило им выехать в гущу города, как незнакомка оживилась. Она тут же скинула с себя дупатту, показав ужасно схожее с Сомой лицо, и принялась без умолку болтать, да так, что Сиэль почувствовал, что они с принцем точно близкие родственники. — Я принцесса Ритика Кумари Кадар, дочь махараджи Нарендры Кришны Кадара, самая умная женщина Калькутты, самая искусная музыкантка на ситаре и, может быть, в последнюю очередь, сестра Сомы, — девушка была совсем юной, скорее девочкой, и это играло на руку ее общительности. — Да, конечно, — продолжил Сома, — Я забыл вас представить. Это моя младшая сестрица Ритика, женщина с самым маленьким сердцем и самым большим самомнением! И она сломала начисто нашу волю, только бы поехать на прогулку! — он тут же, полный наигранного гнева, как будто бы замахнулся на девочку, и та ткнула его под ребра, — Ай! Она очень хитра, не соглашайтесь ни на какие ее условия! — Если за нами не будет следить стража отца, я вам все покажу и расскажу лучше него, — Ритика пренебрежительно помахала в сторону брата, — Он ничего не знает, он в Англии живет. — Отец следить не будет. Я ему в последнюю очередь нужен. — Сома усмехнулся. — Причем тут ты, я о себе говорю.