***
Некоторое время назад. — Это названия двух столбов у входа в Первый храм. — Эрскин указала на надписи над дверями, куда они вошли, — Я не знаю еврейской письменности, я просто знаю, как они выглядят. Не уверена, что смогу правильно прочесть. Но по преданию, северная олицетворяет первозданный хаос, а южная — божественный порядок. И между ними должны быть ступени… — Эти? — Сиэль остановился. Перед ними была огромная винтовая лестница, ведущая в подвал и на верхние этажи дворца. Она так же была мраморной, как и все вокруг, выложена шахматкой белого и черного сортов. — Так куда нам? — мальчик встал между пролетами, — Здесь я бессилен, ничего в этом пафосе не понимаю. Эрскин огляделась. Длинный и узкий коридор в остальные помещения на этаже, лестница, окна. Она подошла к окну. Оттуда был виден уголок сада с павлинами — птицы клевали подножный корм. Посвященная снова посмотрела на мальчика, нетерпеливо сложившего руки на груди. Накрыло ощущение неправильности. Какая-то деталь выбивалась из окружающего пространства. Сиэль также подошел к окну и выглянул. — Если мы задержимся еще больше, он точно успеет… Так они не спят! — он вдруг указал на павлинов, — Время снаружи остановилось? — спросил он почти обыденно. Эрскин снова посмотрела на них. Птицы не копались в земле — они просто недвижно застыли. Фантомхайв похлопал карманы и с неудовольствием обнаружил, что не носит часов. Зачем, если есть дворецкий? — Можете не искать, я и так вам подскажу: сейчас треть девятого. — Быть не может, — недоверчиво прыснул Сиэль, — Мы приехали гораздо позже. — А дело не в этом. Посвященная вышла в прошлую комнату и взяла с полки часы, исправно тикающие, но с застывшими стрелками, вернулась и кинула их графу. Тот поймал и посмотрел на время — они в действительности показывали восемь часов и двадцать минут. — Но этого быть не может! — Я же говорю, время не имеет смы… — Нет, посмотрите, — он подозвал ее к себе, — Часовая стрелка не может так стоять. Часовой механизм отличается изяществом не только в силу сложности своего строения, но и оттого, что все стрелки неизменно двигаются, просто с различной скоростью. И маленький граф был прав — если прошло уже двадцать минут от девятого часа, то часовая стрелка должна была сместиться чуть ближе к девятке. Но она стояла строго на цифре восемь. — Почему вы решили, что сейчас восемь-двадцать? — он спросил Эрскин. — Потому что… Потому что на восемь-двадцать стоит циркуль. — как будто бы с трудом вспоминала она, — Монахинь, как и прочих женщин, никто не учит геометрии, поэтому мы не знали, что такое правильный треугольник и сколько в нем градусов. И нам всегда говорили, что циркуль на стол нужно класть под углом восемь-двадцать на часах. — Это если третья точка — двенадцать часов, правильно? — Сиэль продолжал смотреть на циферблат, — Тогда что такое тридцать три градуса? Или тридцать два, не знаю, она мечется. Он показал на секундную стрелку, которая от двенадцати пыталась перешагнуть шесть секунд, но постоянно отдергивалась назад, словно возвращаясь во времени на секунду — металась между двумя черточками. — Тридцать второй-тридцать третий градус — это условный градус Великого Магистра, обозначение степени, которую прошел член ложи. — А говорите, что понятия не имели, что происходит в монастыре, — ухмыльнулся Сиэль, видя ее неудовольствие, — Что ж, будете моей энциклопедией в этом вопросе, а то с вашим незнанием математики мы тут долго провозимся, пока вы догадаетесь. — По-вашему, это услужливая подсказка, где находится Магистр? — пришла ее очередь скрещивать руки. — Нет, но, возможно, это подсказка, где ему следует находиться… — он посмотрел наверх лестницы, — Я хотел предложить подняться наверх, так как очевидно, что ступени между двумя столбами — это символ духовного роста, и этот кретин, конечно же, посчитает себя духовно выросшим, но если он пришел сюда точно так же, как и мы — не имея и малейшего представления, что это за место? Тогда ему понадобится подсказка своего сверхъестественного приятеля, куда следует пойти. Сиэль пихнул часы женщине и подошел к окну. — Я чувствую, что будь в моей голове хоть немного знаний о вашей гниленькой организации, я бы уже решил это… Почему восемь-двадцать? — он развернулся к ней, — Почему не четыре-сорок? То же положение было бы. Как это связано? — Возможно, потому что так было бы больше похоже на утреннее время, сейчас же утро. — она развела руками, держа часы в одной из них. — Утро… — Сиэль выглянул наружу, — Есть что-нибудь на тему утра? — На тему утра нет, на тему восхода, разве что. Восход солнца является священным, как и восточная сторона света, так как оттуда якобы все происходит. Первый Великий Посвященный стал им после путешествия на Восток и… — Бред. Тогда бы точно стояло четыре-сорок, это ближе ко времени восхода… Если только… Солнце! — он вдруг вскрикнул и стал щелкать в ее сторону пальцами, — Еще раз, что вы говорили, повторите! Я что-то понял! — И что же? — Не знаю, нужно уловить — повторите! — Великий восток — это священная сторона света, а еще так называется место, где собирается великая ложа и откуда она направляет свои распоряжения и… — Конечно! — он чуть было с ногами не сел на подоконник от внезапности и указал на солнце, — Ему бы нужно было солнце, чтобы найти восток! Солнце на улице как в восемь-двадцать, а не как когда мы приехали бы, это подсказка! — он опустил палец со светила в сторону коридора в том же направлении, — Великий восток, многовато же у вас «великого»! Нам туда.***
Двигаться следовало, очевидно, за солнцем. Оно скрылось только когда они подошли к дверям в торце коридора. Двери были окрашены в красный, а на месте номера красовалась латунная буква «G». Чуть помедлив, Сиэль все же надавил на ручку и открыл одну створку. Темнота. Не тот зал. Ловушка. Эрскин вошла за ним чуть погодя, с керосиновой лампой в руках. Она заметила ее на тумбе в коридоре, такую очевидную и практически зазывающую к себе. — Я не нашла никаких спичек или огнива рядом. Она предназначалась тому, кто всегда носит их с собой… — с этими словами она подожгла фитиль спичками из нагрудного кармана и подкрутила свет, — Кто неравнодушен к курению. Все еще тускловатый свет придал очертания залу и фигуре, сидящей на троне. Это был зал для собраний ложи. Эрскин уже видела похожий в монастыре, и ее охватило неприятное чувство дежавю. Слева от входа должна была быть специальная цепь… и Посвященная нашла ее. Дернув, она зажгла люстру над их головами. — А я уж было думал вы не придете… — принц затянулся сигарой и усмехнулся, — И в самом деле, лампа предназначалась для любителя табака, однако ж, я против такого увлечения у дам. — Что… — глаза Эрскин округлились. Сиэль мгновенно все понял. Это все не было подсказкой для Альберта, это была действительно ловушка для них самих. Но дверь за спиной оставалась открыта. Граф осмотрелся: высокий потолок, роспись под звездное небо, красные занавесы, ни одного естественного источника света, вокруг ритуальные принадлежности. На треугольном столе по центру лежала книга, раскрытая на иллюстрации. Граф достал из кобуры пистолет. — Вас обвиняют в государственной измене и заговоре против короны. — он направил дуло на принца, тот удивленно вскинул брови. — Так сразу? — он снова затянулся. Сиэль не понимал, почему он не реагировал. Вокруг ничего, никого — ни шороха, ни дыхания, кроме них троих. На столе наугольник, циркуль и книга. В книге иллюстрация — четверо мужчин, один с пламенным ореолом над головой. — Скажите мне, мой юный друг, вы азартный человек? — Альберт дружелюбно улыбнулся, разглядывая тщедушного мальчика, — Просто вы можете в самом деле убить меня здесь и закрыть вопрос, но я хотел бы с вами поспорить, что если я с вами просто поговорю, вы более не сможете меня убить. — Да с чего бы… — Сиэль перехватил пистолет в две руки. На иллюстрации была собака. Люди окружали мертвую собаку. — Например, я скажу так: граф Фантомхайв, если вы убьете меня сейчас, то не узнаете никогда, кто убил ваших родителей. Дыхание вдруг сбилось. Все мысли исчезли. Фантомхайв забыл, зачем пришел, ведь разгадка слишком неожиданно постучалась к нему, когда он не был готов… К собственной кончине. Мальчик оглянулся в сторону выхода. Под повязкой начало жечь. — Почему бы я не узнаю это иначе? — он приложил ладонь к повязке, пытаясь унять жжение. — Потому что я последний свидетель тех событий. Видите ли, меня непросто убить. — принц насмешливо оглядел графа, — Как считаете, я справился с этим пари? «Да черта с два ты справился, придурок» — зло выругался про себя подросток. Стоит ему узнать правду, как дело останется за малым, и демон заберет его душу. Вот только если он заставит старика замолчать, то угроза смерти на время минует… Но если Себастьян узнает? Может ли он так обмануть демона? А хочет ли? Месть за родителей, за их разоренное гнездо… Или собственная жизнь? Посчитается ли это за жульничество и препятствие к свершению сделки? Эрскин — свидетельница, ее стоит убить тоже… Сиэль вспомнил, что Себастьян, возможно, может читать его мысли. Ноги подкосились. Он снял принца с мушки и бессильно осел на шахматный пол. Эрскин подошла и хотела коснуться его плеча, чтобы справиться, как он себя чувствует, но мальчик смахнул ее руку, грубо ударив. — Ты охренел? Я о тебе тут пекусь… — Посвященная потерла ладонь. — А ты все такая же невоспитанная, как была. — вбросил Альберт и сложил руки в замок, — Как бы то ни было, молодой человек делает весьма важный выбор в своей жизни, я полагаю, так что не будем ему мешать. Так что лучше расскажи мне, как ты посмела сбежать и ослушаться моих приказов? То, что ты Посвященная, дает тебе всего восемнадцатый градус Рыцаря розы и креста, я все еще твой Мастер. Что же в тебе настолько воспротивилось? Только не говори про «не убий», потому что я в это не поверю, ты сама видела, что Моргана чудовище, а не человек. И твоими стараниями она все еще ходит по земле человеческой и творит непотребства. Разве не этим ты должна была заняться? Эрскин не смотрела на него — гнев в ней был так силен, что казалось, если она поднимет взгляд, то испепелит его в клочья. Она уже невольно присмотрела подходящий канделябр, чтобы разбить ему череп, но искала внутри себя капли спокойствия. Никакого насилия. — Зачем… — голос осип от напряжения и поначалу не слушался, — Зачем тебе было ссылать в монастырь женщин? Альберт посмеялся на заданный вопрос. Конечно, ее волновало только родное поселение на краю мира, до которого больше никому не было дела. — Она так страдала… и только подумать — из-за тебя! — она все же посмотрела на него, полными ненависти глазами, — Я так мечтала посмотреть на тебя, о ком она столько говорила, на великого и ужасного тебя! На престарелого самодура, что вертит всеми как хочет, кто привык, что ему подчиняются, кто видит в прочих лишь способы удовлетворения своих потребностей. — Кто она-то? — принц, казалось, был не впечатлен. — Лилли… Альберт почесал подбородок и задумался, поковеркал это имя на разный лад. Вдруг ему пришло воспоминание: — Ах, Эмилия! Лилли Лэнгтри, верно? — тут же его лицо стало патетическим, — Господь, будь милостив, это что, игра в рыцаря для принцессы? Конечно! Как я мог не подумать об этом, ведь с тобой же что-то не так! И всегда было, верно? Внутреннее уродство, неестественное искривление… Бог из-за этого, видимо, попутал и увидел в тебе мужчину. А мы столько голову ломали, как это может быть, что Рыцарь — женщина. А ошибки нет! Точнее — это ты ошибка. — последнее он процедил сквозь зубы, — Паршивая овца. Принц встал, прихрамывая на колено. Они встретились глазами — Эрскин следила за каждым его движением, стиснув зубы. — Знал бы, что так окажется, удавил бы тебя в тот же день, как впервые увидел. Бог осознал бы, что что-то напутал, увидя любимого Посвященного у врат Ада, где ты бы и оказалась за свой постыдный грех. — на лице женщины что-то дернулось, и Альберт оскалился, — Еще и утянула за собой эту и без того распущенную потаскуху Эмилию. Вот уж кому было плевать, кого к себе подпускать, хоть девку, возомнившую себя мужиком! Мне писали, что она погибла, да, а еще она сама написала мне с десяток писем, умоляла ее забрать… Видимо, замена в твоем лице не помогла? Принц заметил как переменилось выражение лица Посвященной на нечто безумное, и сделал шаг назад — Эрскин вдруг выхватила у графа револьвер и закричала: — Я убью тебя!