За туманом города И

Грубая серая ткань домашнего ханьфу сползает с острого мрамора плеч даочжана, падает, отброшенная, на кровать. Сюэ Ян впивается взглядом в их сияющую белизну, режет чёрными точками зрачков, словно намереваясь разорвать нежную гладкую кожу. Жадно впитывает их контур, выступы лопаток, мажет по рельефу позвонков вниз, к узкой талии над поясом штанов, и приоткрывает сухие губы, делая неслышимый короткий вдох. Он стоит в дверном проёме, опираясь спиной о пощербленную временем древесину, и старается не двигаться, ничем не выдать своего присутствия. Пальцы судорожно комкают ткань ханьфу, подрагивают от напряжения; кровь в венах – горячая, ядовитая, одурманенная. И дурман этот – от даочжана: бьёт в голову крепче вина и сводит пах густым волнением, жарким, почти болезненным, с которым потом придётся справляться одному, спрятавшись, точно зверь, в заброшенном сарае около похоронного дома. Крепко сжав зубы, быстро, зло и отчаянно, до вспышек перед глазами и дрожи в коленях. Это одновременно и невыносимая мука, и дикое удовольствие – странное сочетание. Сюэ Ян за пару лет так и не смог толком разобраться. Собственно, как не отважился и зайти в комнату, чтобы коснуться этой белой кожи – пальцами, губами, зубами. Каждый раз вот так он застывает изваянием в дверях и с безумной жадностью ощупывает идеальное тело Сяо Синчэня взглядом. Всё-таки есть хоть какая-то выгода от того, что он исправно стирает даочжановы вещи. Тот переодевается в старое домашнее ханьфу, чтобы отдать загрязнённую одежду своему другу, а потом, когда получает обратно чистое, переодевается вновь. И Сюэ Ян с удовольствием наблюдает за ним, не пропуская ни единого раза. А сам даочжан даже не подозревает. ...Синчэнь снимает заколку и отпускает волосы струиться угольной волной по плечам. Откладывает украшение на стол и, ведя раскрытой ладонью, ищет гребень, но случайно сбрасывает его на пол. Тот с глухим стуком падает и закатывается под кровать – найти будет сложно. И Сюэ Ян, предвкушая, что сегодня будет созерцать полуобнажённого даочжана дольше обычного, хищно усмехается и довольно облизывает губы. Синчэнь действительно ищет вовсе не там, слепо ощупывает грязный пол, хмурится, напряженно сжав губы. А потом, сокрушенно вздохнув, поднимается и поворачивается к двери. – Можешь мне помочь? Сюэ Ян не сразу понимает, что обращаются к нему. Удивлённо смотрит на вопрошающе направленную на него белую повязку и безмолвно открывает рот, не зная, что ответить. Потом даже глупо оборачивается, убеждаясь, что поблизости больше никого нет. Даочжан всё это время знал, что за ним наблюдают? Впрочем, растерянность тут же сменяется хитрым прищуром. Знал, но не прогнал ведь... По-кошачьи плавно Сюэ Ян подходит к кровати и достает из-под неё гребень, а потом вкладывает его в прохладную ладонь даочжана. – Спасибо, – улыбается тот своей мягкой полуулыбкой и кивает, но расчёсываться не спешит. Поворачивает голову, безошибочно находя лицо своего дорогого друга, и интересуется: – Почему ты стоял там? Хороший вопрос. Можно ответить, что вышло случайно: Сюэ Ян вообще мимо проходил, а дверь была открыта. Но что-то подсказывает, что это далеко не первый раз, когда Синчэню стало известно, что кое-кто увлечённо на него пялится. Да и врать не очень-то хочется. Наоборот, интересно посмотреть, что из этого выйдет. В любом случае, если дело запахнет жареным, можно потом всё обернуть так, чтобы сделать виноватым даочжана. Уж он со своей блаженной головой-то поведется и начнет себя винить. Выходит, Сюэ Ян ничего не теряет… Так ведь? – Даочжан, неужели так сложно догадаться? – он с наслаждением наблюдает за озадаченностью на утончённом лице. – Я смотрел. Но ты, даже будучи слепым, меня увидел. Синчэнь отворачивается в сторону окна. К его босым ногам искажённой трапецией падает весенний свет, наполненный пляской мелких сверкающих пылинок, что плавно, точно снег, опускаются на пол. Он протягивает тонкую руку и зачёрпывает солнце ладонью, пропускает лучи, как воду, сквозь длинные пальцы. – Чтобы знать, что ты рядом, мне не нужно видеть, – произносит до тошноты спокойно, ни капли не злясь и не осуждая. – Я чувствую твой взгляд и слышу, как бьётся твоё сердце. Зато Сюэ Ян от этого монашеского смирения моментально вспыхивает. – Позор мне! – всплеснув руками, он выдавливает из себя короткий злой смешок. – Даже слепой меня раскусил! Уже и не посмотришь тайком. Даочжан всё так же невозмутимо выслушивает очередной приступ веселья, но после спрашивает намного тише, почти шепотом: – Зачем тебе это? Боги, наивный, как дитя! Неужели его на той горе не учили ничему, кроме помощи сирым и убогим? Сюэ Ян подаётся ближе, заставляя Синчэня сделать шаг назад, произносит вкрадчиво: – Может, мне нравится видеть тебя… таким. И – о небожители! – на острых скулах расцветает румянец. Опустив голову, даочжан сцепляет свои ладони, сжимает крепко. – Я ничего не скрываю, – произносит негромко, но уверенно. – Ты можешь смотреть, – он делает плавный глубокий вдох и упрямо вздёргивает подбородок, неосознанно открывая шею – тонкую, белую, непростительно красивую. Перед глазами Сюэ Яна тут же вспыхивает образ того, как он впивается в неё зубами, прокусывает кожу, обагряя губы кровью, вкусной, как лезвие клинка и даочжановы конфеты. И Ян нервно сглатывает. – Какой ты великодушный, даочжан, – пропевает он насмешливо, но голос – севший, выдающий возбуждение с головой. Впрочем, даочжан всё равно ничего не поймет. Слишком чистый, слишком светлый и благочестивый. И оттого непреодолимо хочется его очернить, опорочить, разукрасить белое полотно кожи алым и багрово-синим. И одновременно с этим – не сметь его трогать. Вообще. Какое из этих абсолютно противоположных желаний сильнее – не понять. – А что мне ещё можно? – всё же, не сдержавшись, подначивает Сюэ Ян. – Не знаю, – Синчэнь качает головой, задумывается и произносит прерывисто: – А ты… что-то хотел бы? «Ох, зря ты это, зря. Своими же руками открываешь клетку с чудовищем. Дурень.» Кривая, дикая ухмылка изгибает губы, Сюэ Ян ведёт челюстью, скрипя зубами, и цепким взглядом окидывает замершего на расстоянии вытянутой руки Синчэня. – Даочжа-а-ан, так ли надо тебе это знать? Кажется, краем сознания тот всё-таки ощущает опасность, открывает рот, намереваясь что-то сказать, но поздно. – Так и быть, раз ты просишь, я не могу тебе отказать. И в следующий миг сюэяновы руки обвивают талию даочжана. Синчэнь роняет вздох, оказавшись притянутым к груди друга. – Я лучше покажу, – хрипло шепчет тот у самого уха. А потом делает то, чего никогда прежде себе не позволял. Прижимается губами к пульсирующей артерии на шее даочжана, и с губ Синчэня срывается несдержанный, испуганный стон. Он вздрагивает от неожиданности, упирается ладонями Сюэ Яну в плечи, но не прикладывает силу для толчка, лишь давит напряжённо, недостаточно, чтобы отстранить. И в голове Сюэ Яна что-то щелкает, отключая жалкие остатки осторожности. Он жадно ведёт языком по чужой шее, наконец пробуя на вкус идеал чистоты и благородства, и хрипит на выдохе, и прижимает даочжана к себе сильнее, скользя ладонями по его изящной спине. – Ч-что ты делаешь? – Шёпот Синчэня тонет в солнечной тишине комнаты. Длинные пальцы впиваются в сюэяновы плечи, крепко, до боли, но тому это безумно нравится. Вот бы сильнее… – Что ты просил, – сквозь ухмылку роняет он между поцелуями. – Я не… – слова даочжана обрываются, захлёбываясь очередным то ли стоном, то ли вскриком, ибо острые зубы прикусывают чувствительную кожу у основания его шеи. Сюэ Ян каким-то чудом сдерживается, чтобы не продрать до крови, зализывает укус, как провинившееся животное, и едва не скулит от того, как сильно его прошибает возбуждением, как горячо сводит тело жаждой; а ведь он толком ничего и не сделал... – Стой... – вздыхает Синчэнь, а сам отклоняет голову назад, призывно открывая подрагивающий кадык. – Подожди… Разве тут можно подождать? Сюэ Ян ведёт языком от ярёмной впадины вверх, накрывает губами выступ кадыка, сладко посасывает, как конфету; четыре пальца искалеченной ладони зарываются в прохладную тяжёлую реку волос, сжимают их мягко, ложась на затылок даочжана. Возможно, он совершает ошибку, возможно, разбивает эти два с лишним года, в течение которых тщательно готовил свою месть, но происходящее сейчас может стать её частью. Ведь тот факт, что Сяо Синчэнь позволил своему заклятому врагу так приблизиться, невообразимо сильно ударит по его монашеской совести... Подобные мысли должны приносить радость предвкушения. Должны... но думать об этом вовсе не хочется. Не сейчас. Отстранившись, Сюэ Ян с хищным прищуром смотрит на приоткрытые чувственные губы, маняще близкие, непростительно красивые. – Тебе не нравится, даочжан? На бледных щеках горит румянец. Синчэнь выглядит растерянно, лихорадочно дышит, грудь его часто вздымается, и от направленного на него внимательного взгляда не укрываются маленькие, напряжённые бледно-розовые соски. Сюэ Яна захлёстывает восторг, и что-то щемяще-непонятное сжимается под ребрами так, что даже дышать становится трудно. – Я не… – даочжан неопределённо качает головой, – я не знаю... Всего слишком много. И кладёт ладонь своему другу на грудь, намереваясь отстранить, но тот не сдвигается с места. – Это ещё не всё. Пальцы оплетают острый даочжанов подбородок, Сюэ Ян подаётся навстречу, ловит резкий выдох и впивается губами в его губы. Терзает их, жалит, отдавая свой яд, а сам пьёт его сладость. Он не привык целоваться. Не любил, да и, что таить, не умел толком. Такая никому не нужная глупость, в конце концов. Если требовалось затащить кого-то в койку, обходилось и вовсе без них. Но на Сяо Синчэне всё запнулось, пошло не так. Изначально. В тот самый проклятый момент, когда Сюэ Ян впервые увидел его в компании напыщенного даосского дружка. Всё до сих пор идёт не так. Синчэнь такой тонкий в его руках, такой обманчиво-хрупкий, невесомый, как ветер. Сюэ Ян вжимается в его бёдра своими – и отстраняется, переводя дыхание. Но тут даочжан совершает совсем неожиданное – сам находит его губы, льнёт поцелуем вновь, но легко, почти целомудренно, неспешно, медово-тягуче. Так сладко, что даже не хочется подчинять его и навязывать свой ритм. Хочется влиться в него, как в течение, отпустить себя, раствориться. Особенно, когда его спины вдруг касаются ласковые ладони, тепло обнимают, гладят… – Эй, что это вы тут чавкаете?! Синчэнь мгновенно отшатывается от Сюэ Яна, отталкивает его от себя – тот едва не заваливается на стоящую позади кровать, с трудом сохранив равновесие. В дверях стоит Слепышка и, возмущённо насупившись, сверлит белёсыми глазами дальнюю стену. – Дармоед, опять конфеты лопаешь? А ну делись! – от злости её впалые щёки покрываются красными пятнами, а уши горят, как фонари. Как же невовремя её принесло! Ещё и права качает, зараза мелкая! – Ещё чего! – Сюэ Ян прищуривается и насмешливым тоном поддразнивает, раз уж Слепышка сама решила, что они тут без неё сладости едят. – Эта конфета только для меня, так что проваливай, откуда пришла. А-Цин захлёбывается воздухом и, взмахнув бамбуковым шестом, точно намеревается дать Сюэ Яну по голове, выпаливает: – Жлоб! Жопа не слипнется – всё самому?! – А-Цин... – охает на её слова Синчэнь, наконец вышедший из оцепенения, – юной деве не подобает так выражаться. Но слова тонут в раздражённой ругани его дорогого друга: – Ох, мелочь, я тебе сейчас таких конфет по заднице выпишу! Неделю сидеть не сможешь! Недобро сверкая глазами, Сюэ Ян порывается тут же выполнить свою угрозу, но Синчэнь останавливает его, ловко схватив за запястье. И как умудряется так точно найти – непонятно. Сюэ Ян вскидывает на него вспыхнувший колючий взгляд и замирает. Губы, припухшие, влажные, горят алым. На острых скулах тёплый румянец, тяжёлые волосы растрёпаны, свободно текут по плечу, отражая солнечный свет. А на молочно-белой шее цветёт багровой хризантемой свежий засос, словно собственническая метка. Даочжан улыбается своей сдержанной, смущённой улыбкой и отрицательно качает головой, прося не горячиться. Ишь как за девку беспокоится! Но Сюэ Ян и без того перестаёт обращать внимание на надоедливую Слепышку, даже когда та настырно бьёт шестом по полу, привлекая внимание. – Эй, чего затихли? Я, что ли, зря на рынок ходила? Идите готовить! Есть хочу, как собака. Рука даочжана соскальзывает с сюэяновой. Быстро нащупав на лавке аккуратно сложенное ханьфу, Синчэнь накидывает его на плечи и на ходу оплетает талию поясом. Сюэ Ян окликает его, когда тот выходит следом за А-Цин: – Даочжан. Синчэнь останавливается, но не поворачивает к нему головы. Очевидно, что ему до сих пор неловко и стыдно за произошедшее. Но Сюэ Ян не может промолчать. Довольно улыбаясь, он падает на жесткую кровать и произносит: – Ты вкуснее, чем конфеты. И может поклясться, что губы даочжана трогает тонкая улыбка, прежде чем тот исчезает в коридоре.