За туманом города И

…Морозная сталь жалит шею поперек. Застрявший в горле крик сливается с бешеным стуком сердца, отдающимся диким набатом в голове, с разрывающей грудь болью, нестерпимой, словно внутри что-то стремительно ломается на части, рвётся, выворачивая внутренности наружу. Трещит, разрывая барабанные перепонки. Жутко, отвратительно, невыносимо. И треск этот затмевает собой весь мир, а потом окунает его в звенящую тишину.

***

…Сквозь тонкие веки пробивается свет, слабый, но с непривычки слишком яркий, оттого тянет прикрыть глаза ладонью. Откуда-то издалека, точно через толщу воды, доносятся приглушённые голоса, а потом со спины приближается дребезжащий шум, нарастает, становясь острее. Сяо Синчэнь инстинктивно подаётся в сторону – и правый бок обдает потоком воздуха. Он с усилием размыкает свинцово-тяжёлые веки и видит размытые очертания удаляющейся повозки. – Слепой, что ли?! Встал посреди дороги! – раздражённо кричит возница. Ч-что?.. Пошатываясь, Синчэнь щурится от дневного света и удивлённо оглядывается. Он действительно стоит на дороге, по бокам которой муравьиным потоком движутся цветные точки – люди. Даочжан отступает к какому-то прилавку, опирается спиной на деревянную боковину. И, прикрыв глаза, касается кончиками пальцев век, под которыми отчётливо ощущаются глазные яблоки. Как такое может быть? Это сон? Глубоко вздохнув, он глядит на свои ладони, а потом осматривается. Зрение возвращается постепенно, становится чётче, и вот уже туманная дымка растворяется, являя взору типичную унылую улицу какого-то мелкого городка, коих в Поднебесной тысячи. Вдали, огибая поселение полукругом, острые пики гор вспарывают низкие облака, призрачным гулом в воздухе тает звук водопада, прорезающего скалы и впадающего в спокойную реку, что бежит вдоль улицы. Сяо Синчэнь совершенно точно никогда не был в этом месте. И понятия не имеет, как здесь оказался. Последнее, что он помнит… С шокированным вздохом даочжан касается ладонью шеи, но не ощущает ни раны, ни засохшей крови, ни даже шрама. – Господин заклинатель, – раздаётся сбоку, – у вас что-то случилось? Добродушного вида старик, на прилавок которого Синчэнь имел наглость опереться, смотрит с интересом и лёгкой взволнованностью. – Часом не перепили вчера? – Нет, – даочжан хмурится, потирая шею. Молчит недолго, пытаясь поверить собственным выводам, и произносит неуверенно: – Кажется, я умер. Лавочник хохочет, потрясая сухими плечами: – Я каждый вечер умираю, а по утрам воскресаю. И так изо дня в день. Когда-то Синчэнь посмеялся бы над шуткой, но не теперь. Кажется, он больше никогда не будет смеяться. Слишком больно от знания, кто именно смешил его последние три года. Даочжан вежливо откланивается. Спрашивать название города у нового знакомого слишком неловко – не ровён час и впрямь решит, что даосы могут питать слабость к алкоголю. Поэтому Синчэнь решает сам осмотреть поселение, но, сделав несколько шагов вдоль улицы, слышит оклик: – Эй, господин заклинатель! Он оборачивается – и машинально ловит брошенный в свою сторону маленький свёрток. – Подкрепитесь. Выглядите даже хуже, чем я! – лавочник вновь хохочет, а потом переключается на подошедших покупателей. И только сейчас даочжан обращает внимание, что на его прилавке лежат сладости. Сердце пропускает удар, сжимается болезненно. С холодным предчувствием Синчэнь медленно раскрывает ладонь и видит конфету в обёртке из жёлтой бумаги. И вздрагивает, роняя свёрток в уличную пыль. Испуганный взгляд вцепляется в злосчастную конфету. Хочется броситься наутек, или растоптать её, или... И, как назло, в голове звучит до боли знакомый голос: "Жил-был ребёнок, который очень любил сладости..." А ведь тогда Сяо Синчэнь сразу догадался, что его друг – ах, теперь глупо называть его так! – рассказывал о себе, оттого и старался постоянно радовать его конфетами. Ведь раз уж в детстве о нём некому было заботиться, то даочжану отчаянно хотелось делать это для него сейчас. С появлением этого человека тепло и нежность расцвели в сердце Синчэня подобно цветам после долгой зимы, наполнили его до краёв, и он так наивно отдавал их, чувствуя себя действительно счастливым в обветшалом, но таком уютном похоронном доме. Тогда ему казалось, что он обрёл семью, которой у него никогда не было. И в голове не укладывается, как всё могло оказаться ложью?.. Глаза неприятно жжёт, солёная влага прохладой исчерчивает щёки, но даочжан не обращает внимания. Он наклоняется, чтобы поднять конфету, стирает с обёртки грязь, а потом прячет в рукав. И вдруг где-то вдалеке, на секунду перекрывая монотонный людской гомон, раздаётся отчаянный крик. Не теряя времени, Синчэнь бежит в ту сторону, прорывается через кольцо зевак и успевает увидеть дорогой экипаж, мчащийся вниз по улице, а в окне – раскрасневшееся от гнева лицо мужчины: – Заслужил, голодранец! Посреди дороги, свернувшись, лежит на боку ребёнок. Издалека не ясно, жив ли, зато отчётливо видно, что бездомный. Синчэнь тут же бросается на помощь, падает рядом на колени, но стоит лишь коснуться маленького острого плеча, как ребёнок – мальчик, может, лет шести – глухо вскрикивает и пытается отползти, прижимая одной рукой другую к своей груди. На грязно-серой рубахе ширится тёмно-бурое пятно, и кровь, обагряя маленькие ладони, течёт по запястьям, капает на землю. Боги... А толпа, насладившись внезапным представлением, равнодушно расходится, совершенно игнорируя произошедшее. Конечно же, кого интересует чужой ребёнок, ещё и бездомный? – Подожди, – выдыхает Синчэнь, вновь осторожно протягивая руку, – я не причиню тебе вред. Я хочу помочь. Ох, если бы он только имел представление, как вести себя с детьми. Опыта ведь никакого, да и не учили его такому. – Нет, – звучит на грани, будто послышалось. А затем – громче, да так твёрдо и зло, что рука даочжана замирает, не коснувшись детского плеча: – Уйдите. Больше не издав ни звука, мальчик медленно поднимается на колени, потом, пошатываясь, встаёт на ноги. На его лбу и щеке цветут – явно от ударов – напухшие лиловые кровоподтёки, губы дрожат, одежда на одном плече разорвана, а в зияющей дыре кожа содрана до крови и измазана дорожной грязью. Кто мог сотворить такое? Каким жестоким нужно быть? Немыслимо! Отступая назад, мальчик поднимает глаза, полные слёз, – тёмные, с красноватым, как запёкшаяся кровь, оттенком. Глаза, которые Сяо Синчэнь помнит даже спустя годы слепоты. И вмиг становится понятно, что сейчас произошло, и что ладонь, которую тот прижимает дрожащей рукой к груди, раздавлена колесом, а мизинец раздроблен. Сюэ Ян – нет сомнений, что это он – вдруг срывается с места, намереваясь убежать, но, сделав шаг, разом обмякает, теряя сознание. Вот только не успевает упасть на землю: даочжан вовремя ловит его и подхватывает на руки. Прижимает к своей груди, наплевав, что кровь и грязь измазывают снежно-белое ханьфу, наплевав, что ребёнок на его руках – Сюэ Ян, ибо сейчас он в первую очередь именно ребёнок, который нуждается в помощи. Который, не получив её однажды, затаил злобу, взрастил в себе ненависть, ожесточился и стал тем, кем стал. Кончиками пальцев коснувшись его лба, Синчэнь направляет в его тело жизненную ци и спешно оглядывается, надеясь понять, где в этом городе искать лекаря. Раны не смертельны, Сюэ Ян однажды уже смог выжить сам, но всё равно страшно не успеть. А ещё возникает острое желание призвать виновника к ответу, заставить раскаяться и отбыть наказание. Но если великие кланы защищают преступников, то какое дело суду до увечий какого-то сироты? И Синчэнь понимает, что всё это время наивно пытался исправить мир к лучшему вовсе не так, как стоило бы. Боролся с последствиями, а не первопричиной, ведь дети, лишённые защиты, вырастают в тех, от кого нужно защищать других людей. Сколько бед и страданий пришлось ему перенести? Сюэ Ян был прав, говоря, что Сяо Синчэню не понять его боли. Да, откровенно говоря, даочжан и не хотел понимать; он видел результат – десятки загубленных жизней, и собственные эмоции душили его так, что он остался слеп к чужим. Сяо Синчэнь, взращённый великой Баошань-саньжэнь, разделял мир на чёрное и белое, не допуская серых оттенков, судил по поступкам, не учитывая слов. И вот теперь, похоже, судьба заставила его прозреть – не только вновь обретёнными глазами, но и духовно. Он глядит на изувеченного, истощённого, никому не нужного ребёнка, на раздробленную в кровавую кашу маленькую ладонь, и сердце готово разорваться от боли. ...Влетая в местную лечебницу, точно испуганный белый журавль, Синчэнь надеется, что теперь он сможет исправить ошибки и уберечь хотя бы одну жизнь. И Сюэ Ян больше не будет один.