За туманом города И

Лоза слишком упругая, неподатливая, противится его пальцам, вскидывается, своевольно расплетаясь из узлов. Как слепой даочжан так ловко справлялся с ней – одним богам известно. Отборно выругавшись, Сюэ Ян до боли прикусывает нижнюю губу и упорно продолжает. Он обязательно научится, не сегодня – так завтра, не завтра – так через год. Ему нужно как-то коротать время между попытками воскресить этого мягкотелого дурака, посчитавшего, что смерть лучше жизни. Нет уж, не уйдет так просто. – Чего вылупился? – шипит он на стоящую поодаль тень, чувствуя, как за грудиной жаром вскидывается гнев. – Еще скажи, что лучше получится, – и зло фыркает. – Вот именно, не скажешь. Раньше Сюэ Яна забавляли шутки об увечьях, даже сам Синчэнь хохотал вместе с ним. А теперь не смешно. Только как-то горько на языке. Сюэ Ян сжимает рукоять недоплетённой корзины, лоза болезненно скрипит, но не надламывается – на этот раз крепко получилось, намного лучше, чем впервые. Оттого он откладывает её на ступени рядом с собой, чтобы в порыве не разломать на кусочки, и поднимает взгляд на долговязого молчаливого слугу. Тёплый свет от костра, кажется, игнорирует его, лишь брезгливо касается покрытых грязью сапог да подола черного ханьфу, а дальше ночная тень окутывает его, точно укрывает. Лишь обесцвеченные смертью глаза отсвечивают серебром в тусклом сиянии увядающего месяца. – Бесполезный кусок мяса, – Сюэ Ян пружинисто поднимается на ноги и направляется к застывшему гранитной статуей Сун Ланю. – На кой ты вообще мне сдался? Он надеялся, что этот индюк отведет его к проклятой Баошань, он же прожил на её сраной горе целый год. И уж там-то Сюэ Ян затребует у неё воскресить даочжана, всю душу вытреплет, тело выпотрошит, если потребуется, но заставит помочь. А старуха оказалась на редкость неглупая, и выпроводили Сун Ланя так же, как его притащил Синчэнь – без сознания. А больше ничем тот помочь не может: никаких запретных техник не знает, ничего полезного не умеет. Только, как всякий лютый мертвец, покорно исполняет приказы да людишек косит, как траву. Это отвлекало лишь первые пару месяцев, когда желание отомстить Сяо Синчэню за его эгоистичное бегство было невыносимо острым, разрывало на куски, наполняло жгучей ненавистью сердце, застилало яростью глаза, а в ночной тиши, сокрытой тьмой и густым тяжелым воздухом похоронного дома, – выплескивалось морем сквозь сомкнутые до ярких вспышек веки, со скрипом зубовным, с судорожным дыханием и крепко впившимися в ладони ногтями… Сжав губы в нить, Сюэ Ян останавливается напротив, вскидывает подбородок, всматриваясь в блеклые глаза, некогда удивительно прекрасные, принадлежащие вовсе не Сун Ланю. Даже эти тёплые и лучистые прежде глаза сейчас мертвы. Сюэ Ян хватает его за грудки, намереваясь толкнуть, но бесполезно. Это как скалу сдвинуть. – Только и умеешь, что отбирать чужое и портить всё, да? Какого гуя ты приперся к нам?! Кто звал тебя? Совесть взыграла, что прогнал его? – он вновь вспыхивает, кричит прямо в застывшее серой маской лицо, сжимает грубую ткань в ладонях, и та трещит, разрываясь. – Это ты виноват в его смерти! ТЫ! А потом перегорает так же быстро, как загорелся. Из тела будто разом выкачивают все силы. Сюэ Яна ведёт от нахлынувшей слабости, и он упирается лбом в холодное плечо, как если бы это был ствол дерева или дверной косяк. – Ненавижу. Пройденный этап. Он уже пробовал бить своего ручного лютого мертвеца; резал, калечил, вымещал злость, ревел диким зверем, высказывал всё, что думает, да всё без толку, ведь труп не чувствует ничего, а вместо эмоций – пустота. Всё равно, что об стену биться. Сюэ Ян стоит так, пока буря в груди не утихает, а потом, бросив укоризненное: – Хоть бы что-то для него сделал, бестолочь, – уходит в дом. Стараясь не смотреть в гроб, он ложится рядом на отсыревшую солому и почти сразу падает в вязкую спасительную темноту.

***

Солнечный луч, проникший в комнату сквозь щель в рассохшихся досках, взрезает полумрак ярким светом и настойчиво ложится теплом на сюэяновы веки, нещадно возвращая его из блаженной пустоты. И тут же в его ноздри бьет сладкий цветочный запах, непривычный для этого места. Быстро поднявшись, он бросает взгляд на гроб и застывает на месте. Синчэнь, беспробудно спящий в окружении бумажных желтых гирлянд, сейчас точно на облаке лежит. Лунно-бледный, в белом похоронном даосском одеянии и в цвету черемухи. Кроме Сун Ланя, больше некому было ободрать дерево и притащить сюда ветки, но Сюэ Ян даже не злится – слишком завораживающа, слишком красива представшая его взору картина. Слишком подходит даочжану черёмуха. Сюэ Ян садится рядом, берет одну из веточек и вкладывает ему в сложенные на груди ладони. Он не замечает, как далеко за окном, спрятавшись на крыше покосившегося сарая, на Синчэня глядят с тоской и скорбью в серебряных, мертвых глазах.