Разбор полётов

Действительно, почему бы уже не выяснить раз и навсегда всё, что накопилось? А накопилось у них ого-го, - они слишком долго жили, и сколько жили, столько конфликтовали. Может быть, так и начать прояснять – по порядку? Этак они, пожалуй, всю ночь просидят, а то и больше. Но раз уж решились – куда отступать? И хорошо бы при этом снова не скатиться в привычное переругивание, делёжку синяков и шишек и прочая. Ведь всё это им самим нужно в первую очередь. Иван разлил водку по хрустальным стаканам: - За встречу. Феликс молча кивнул. Они лихо опрокинули стаканы. - Повторим? – предложил поляк. - Хорошо пошла? – усмехнулся Россия, разливая по новой. - Теперь за что? - А за предстоящий разбор полётов. Польша нахмурился, уловив – не без оснований, разумеется, - толстый намёк на авиакатастрофу, - и впился тяжёлым взглядом в лицо России. Непохоже, что Брагинский издевается, впрочем, по его лицу нельзя прочесть эмоции. Оба снова молча выпили и абсолютно синхронно потянулись сначала к чёрному хлебу, а затем – к нарезанной жирной селёдке. Всё, пора притормозить. Не нажираться же они сюда пришли, а разговаривать. А разговор-то как раз и не клеился – рус и поляк лишь только буравили друг друга глазами – и ни гу-гу. Удивительное дело: как каждый из них мечтал ранее, что когда-нибудь выскажет драгоценному родственнику, не жалея эмоций и не стесняясь в выражениях, всё, что о нём думает, - заранее выстраивал фразы поострее и проговаривал мысленно пламенные речи… А теперь ни слова из себя выдавить не получается!.. - Так и будем глухонемых изображать? – недовольно поинтересовался Лукашевич, дожевав хлеб с селёдкой. – Чего молчишь, как пень болотный? Брагинский криво улыбнулся: - Да вот думаю, дубина ты стоеросовая, как тебя угораздило с предателем Отрепьевым связаться. Не противно было? Не было опасений, что он и тебя кинет при первой возможности? - Ага, начало диалогу положено, - Польша ехидно оглядел русского. – Опасения, значит? Были, конечно! И ещё какие! Но что же я, кретин какой – верить на слово? Нет, я его вот здесь держал, в кулаке… - Польша и в самом деле сжал для наглядности кулак и потряс им в воздухе. – Думаешь, только в желании посидеть на троне дело? Щас! Эта возможность просто подсластила пилюлю твоему монаху… Тот ещё монах, холера ему в бок! Он, если хочешь знать, и сам к тому времени не рад был, что ввязался, а куда денешься теперь? Такого страху на него нагнали – тени собственной боялся! Мы с Сигизмундом его заарканили накрепко, он тотально пёрнуть не мог без нашего «одобрямса»! – Феликс злорадно засмеялся, но сам же себя и оборвал, помрачнел в одну секунду и выдал, словно плюнул: - Таких паскудников вешать надо без суда и следствия, а вот приходится использовать – не швыряться же направо и налево тем, кто ещё пригодиться может! - Ага, зиц-председателем Фунтом! – вклеил Россия. – Ну как же, есть на кого в случае чего всех собак повесить. - Вот именно! – не стал отпираться поляк. – И насчёт «противно». Думаешь, мне с ним якшаться было в радость? - А то нет? - А представь себе, нет! Будто бы ты сам одобряешь предателей! Тут Феликс был прав: предателей и перебежчиков не любил никто из стран. И даже если приходилось их как-то использовать для своих целей – ни достоинства, ни статуса это им всё равно не прибавляло, несмотря на их очевидную пользу. Польша продолжал изливать душу: - Меня, если хочешь знать, передёргивало от одного его присутствия! Брагинский прищурился: - Эка невидаль, передёрнулся и дальше пошёл, не смертельно же. Тебе он был нужен для «большого дела», ради этого можно и не такое потерпеть. - Ага, это ты прав, Россия! Только дело-то не выгорело! – поляк неприязненно уставился на руса. - Ты так говоришь, как будто это плохо, - насмешливо фыркнул Иван, ещё больше его раззадоривая. – Вот положа руку на сердце – чего ты ждал от меня? Что я заплачу и за спасибо живёшь смирюсь и сдамся? - Я по-твоему придурок? – Лукашевич в досаде залился пунцовым румянцем. Ведь, выходит, именно так и думал. Ну, не прямым текстом, конечно, - но ведь не было у него тогда ни малейших сомнений в собственном успехе, - настолько блестящей казалась идея с подставным царём. - Я почём знаю? – подначил Брагинский. - Ах так?! – взвился Польша. - А как? – голос Ивана мгновенно заледенел и стал пугающе жёстким, будто превратился в непробиваемую массу арктического льда. – Вот такое впечатление, Польша, что ты и впрямь думал – я добровольно уступлю тебе по первому требованию и замолчу навеки в тряпочку. Ты так потом удивлялся и возмущался моему сопротивлению, будто бы первый день меня знал и не ожидал такого свинства. Ненавидел меня за то, что я не дал тебе победить? Ну в таком случае мы квиты – я тебя тогда до колик ненавидел за вторжение и подлог. Польша грубо усмехнулся: - Получается, и ты, Россия, первый день меня знал, - раз удивлялся, какая я скотина? Тоже скажешь – не ожидал от меня такого? Ожидал ты такого, очень даже ожидал, - так какие ко мне претензии, если ты элементарного не учёл и пропустил удар?! - А ко мне?! – резонно вопросил Брагинский. – Если ты не продумал варианты насчёт моего неподчинения? Ах, войну развязал!.. Нечего было на лаврах почивать, раз так за власть и земли трясся. Распалившиеся славяне уставились друг на друга очень странным взглядом – одновременно испепеляющим и обескураженным. Обоим, что называется, крыть было нечем. А внезапно осознанная и простая, как три рубля, мысль, казалась чуть ли не открытием: и в самом деле – чего они тогда друг от друга ждали? И тогда, и вообще? Что оппонент поведёт себя так, как им хочется? Или пойдёт против воли начальства, - особенно когда желания начальства полностью совпадают с его собственными? Держи карман шире! … В те времена, о которых зашла речь, оба крупно проштрафились, что уж тут говорить. Иван – тем, что и впрямь пропустил удар, да ещё такой примитивный: подсадные лжеправители даже тогда уже давно не были оригинальным ходом. Россия пропустил явные признаки готовящейся катастрофы – недовольство народа Годуновым, сильно подогретое голодом и провокацией, зарождающиеся толки о том, что царевич Дмитрий жив, - и получил в результате от Феликса. А Польша… получается, тоже переоценил себя, решил, что после одного глубокого поражения Ивана дело в шляпе, и расслабился. А судьба-судьбинушка в лице Брагинского ему и заявила: «Ха-ха! Самый умный? На-кося, выкуси!» Видимо, с расстройства Польша потом ещё и повторить решил свой шикарный приём – фантазия, что ли, подвела?.. Так или иначе, отличились оба, причём, отличились по-идиотски, глупо. За что и поплатились каждый по-своему. - Согласись, идея была хорошая, а провалилась из-за ерунды! – самодовольно ухмыльнулся Польша, прервав затянувшуюся паузу. Затем взял бутылку и сам наплескал водку в стаканы. - Хорошая, как мотня заросшая, - моментально отреагировал Россия. – Я, конечно, сглупил, не отреагировал вовремя. Но ты тоже дал дрозда, куда второго-то Лжедмитрия совать было? Ничего нового не удалось придумать? Или решил, что на второй раз уж точно прокатит? - Я решил? - Ну не я же! Или ты хочешь сказать, что твой патрон один всё это придумал, а ты ни в одном глазу? Ты же не надеялся, что у меня склероз? Да, формально вы своих людей отозвали и открестились от помощи новому самозванцу, но де-факто – пардон, картина совсем другая была в той же армии. Поляк почесал голову и с любопытством оглядел руса: - Ладно, согласен, второй раз был лишним. Но мы на него и не рассчитывали особо, - так, для верности. А народ у тебя всё-таки потрясающе наивный, - на такую туфту повёлся во второй раз. Россия нехорошо улыбнулся: - Твои лучше, что ли, - только на туфту и хватает выдумки, даже сейчас ничего не изменилось. Хоть бы раз что-то оригинальное придумали, - куда там! Что вам третья сторона подскажет – то и делаете. Польша побагровел. А что тут сказать, если с правдой не поспоришь? Он и без обличений Брагинского отлично знал, какую власть приобрёл над ним тот же Америка, - та самая третья сторона, - почти неограниченную власть, к какой и сам Польша когда-то так стремился. И действительно – что греха таить, - ему часто приходилось поддерживать совершенно бредовую политику Джонса, в том числе и антирусскую. И напоминание об этом со стороны России – как тёркой по свежему ожогу. Иван тоже это знал. И всё равно ковырнул больное место. Впрочем, такое поведение присуще им обоим, так что пенять в данном случае Брагинскому глупо. Польша вдруг невольно задумался: а приятно ли ему было нападать таким образом на Россию – по чужой указке? С одной стороны – вроде да, потому как душа требовала исторической справедливости, пепел Клааса стучал и так далее, - с другой же… да-да, Феликс порой откровенно хотел послать Альфреда в жопу, потому как считал: не в своё дело Америка лезет, ну совсем не в своё! Он ещё пешком под стол ходил, когда между Польшей и Россией уже не первый конфликт бушевал вовсю, - какого рожна ему вмешиваться?! Да, у него свои счёты с Иваном, и что теперь? Это не повод совать свой нос в дела, которые его совершенно не касаются! Такой вот получался парадокс: сам поляк был не прочь от души с Россией поругаться, - но в то же время его злили попытки Америки столкнуть их лбами в своих интересах. Конечно, Брагинский плевать хотел на такие попытки в своём отношении, - знал, что ничего нового, кроме вариаций на тему «дурацкий русский», всё равно не скажут, - а вот то, что Америка – наряду со всеми славянами, - считает Польшу примитивным, - никаких добрых чувств не вызывало… В общем, тут их с Иваном отношения напоминали нечто из серии «Никому тебя в обиду не дам! Сам обижать буду!» Ну, хоть какое-то единодушие… Между тем, разговор, задумавшийся как серьёзный, вот-вот грозился снова скатиться в классическое «сам дурак», так толком и не начавшись. А этого никак нельзя было допустить. Не для того сюда пришли, буквально на горло наступая собственной гордыне. Для таких, как они, помешанных на своих болячках, это дорогого стоило. - Ладно, потом будем меряться длиной, - нехотя заявил Брагинский. – Поговорить же собирались. Лукашевич выдохнул даже с каким-то облегчением: - Да уж, это просто рефлекс какой-то многовековой: только заведём разговор – сразу начинаем ругаться. Что правда, то правда, - и такое вот поведение тянулось ещё с тех времён, когда они более-менее утвердились как страны. Очень коротки были тогда периоды относительного мира между ними, - вплоть до пресловутого «четвертования Польши на три неравные половины»… Неприятное, мягко говоря, воспоминание заставило поляка стиснуть зубы, передёрнуться в полуознобе. Наверное, эта обида на Россию – и не только на него, конечно, - была самой сильной с его стороны. По человеческим меркам это было сродни глубокой полостной операции без наркоза, - и без возможности шевельнуть даже пальцем: всё чувствуешь, всё осознаёшь, - как разрывают на части, режут острыми ножами, сводят на нет все усилия, вырывая с корнем все достижения, - а сделать ничего не можешь – только обречённо ждать, когда всё закончится… Всё закончилось – глубоким беспамятством больше чем на сто лет. Но и это не принесло облегчения. В Древнем Египте существовал когда-то самый изощрённый и страшный вид казни – «оставить наедине с собой», - когда человека замуровывали заживо в стене. Вот это беспамятство для антропоморфной страны было чем-то похожим. Умереть дух страны не мог, но был заперт в нижнем астрале, - где все неблаговидные поступки, стыд за грехи своих людей, за свои дела, - жалили, словно злобные осы. А физическое тело существовало одновременно и отдельно от него, - и было приковано к нему невидимой железной цепью. Когда – после известных событий в 1918м году, - Феликсу удалось, наконец, хоть частично восстановить себя, - он был вымотан и измучен до предела. Никто – наверное, кроме России, - даже не догадывался, что не высокомерный выпендрёжник появляется на собраниях, - а скрывается за молодой лихой оболочкой сгорбленный, с дрожащими руками, древний седой старик, еле волочащий ноги. И за это знание поляк тогда возненавидел руса ещё сильнее. Сильнее даже, чем за то, что вверг его в этот ужас. Не без помощи Австрии и Пруссии, конечно, и тем не менее. В 91м и Россия пережил подобное, - распад Советского Союза. Он выжил и не впал в липкое беспамятство лишь благодаря своей невероятной выносливости, но зато сполна изведал все «прелести» своего положения. И тогда Польша испытывал к нему смешанные чувства: от злорадства до невольного сочувствия. Ненависть к этому времени давно остыла, перейдя в глухую неприязнь. А вот ближе они даже тогда не стали. Ни на грош. - Выпьем? – предложил Феликс, кивая на давно уже готовые стаканы. - Давай, - согласился Брагинский. Спиртное уже не обжигало горло, славяне проглотили его как воду. А закуску впихнули в себя буквально через силу: обоим почему-то кусок в горло не лез, - от волнения, что ли? - Продолжаем разговор, - заявил Россия, дожевав кусок солёного огурца. – С Лжедмитриями худо-бедно разобрались, а вот за Смоленскую войну ты тогда чего обозлился? Будто бы не догадывался, что я этого так не оставлю! - Ну, у тебя был резон на меня за подсадных попугаев-царей злиться, а я что, рыжий, что ли? Сам будто не переживаешь, когда что-то идёт не по плану! Вроде бы мир тогда подписали… - Ага, на грабительских условиях. Думаешь, меня такой мир устраивал? Хрена лысого! - А мне что прикажешь, без выгоды для себя войну прекращать? – цинично фыркнул Польша. – Не для того я столько пахал, как ломовая лошадь. - А я для того, что ли? – поддел Брагинский и сам же сделал вывод: - В общем, нашла коса на камень. Дубль хрен знает какой. Так дальше невозможно. - Невозможно, - понуро кивнул Польша. – Мы так опять хрен до чего договоримся. И что делать? - Попробуем обойтись без обвинений и разоблачений? – Россия почесал голову, взлохматив волосы. - Думаешь, получится? - Выжить получилось, а это не получится? Раз уж у нас разбор полётов, то будем следовать его классической схеме: где и кто накосячил, чего мы на самом деле хотели, и как будем жить дальше. Чтобы новых «косяков» не наделать. Лукашевич с любопытством посмотрел на родственника, усмехнулся – с каким-то даже одобрением. И неуверенно, но всё же согласился: - Чёрт с тобой, давай попробуем. По-моему, танцев по граблям нам уже за глаза хватило.