Разбор полётов

Легко сказать «попробуем», а вот сделать… Как, спрашивается, обойтись без взаимных претензий – пусть даже обоснованных и по большей части справедливых, - если несколько веков по-другому просто не общались? А вот придётся, придётся, чёрт подери, напрягаться и показать фигу давним, устоявшимся привычкам, если и в самом деле хочется наладить отношения!.. - Вань, - осторожно начал Феликс, - вот если следовать этой самой классической схеме, то эта же тема… - Смута? – уточнил Иван. - Ну да. Вот кто и где косяка дал, уже понятно: оба друг друга недооценили, а себя наоборот переоценили. Кто и чего хотел… Ну тоже, в принципе, понятно: я хотел расширения владений, своего влияния. Ты – не допустить этого и вдобавок у меня оттяпать землю по возможности… Иван придвинул к себе кусок сырокопчёной колбасы на разделочной доске и стал аккуратно нарезать его на тонкие ломтики: - Ну, в общих чертах да. А в глобальном смысле – оба хотели первенства в Восточной Европе. Из-за него всё затевалось каждый раз. И все средства были хороши. Для обоих. - Это ты прав, - кивнул поляк. – И, исходя из этого, как будем жить дальше? - Ну, учитывая, что соперниками мы давно уже не являемся, делить нам сейчас нечего, - начал Россия, едва заметно усмехнувшись уголками рта. Польша нахмурился при этих словах, но с правдой не поспоришь, сколько тут ни тужься и ни пыжься. Иван продолжал: - Стало быть, войны между нами в ближайших планах не предвидится. Борьбы за первенство – конкретно между нами, - тоже. И нам нужно отталкиваться именно от желания жить мирно. Если оно, конечно, от души. - А то нет! – вырвалось у Феликса. - Тогда оценим ситуацию трезво… - После пол-литра на двоих это крайне актуально, - фыркнул поляк, утаскивая с доски ломтик колбасы. - А ты что, уже спёкся? – прищурился Брагинский. – Теряешь, теряешь квалификацию… - Иди в жопу. Так что там по ситуации? - Да то, х*й тебе на воротник, что упёрлись мы туда, откуда пришли: раз и навсегда прояснить взаимные претензии, чтобы в дальнейшем они нам не мешали. Это в первую очередь. - Ну так вот этим вроде и занимаемся. А потом? - А потом – суп с котом. Если исчезнут причины для разногласий, возникнет пустота на их месте, это и ежу понятно. Надо будет как-то её заполнять. И в наших же интересах – не новыми размолвками. - А, я понял! Будем выбираться вместе на природу, ходить за ручку и так далее, - развеселился Польша. - Угу, на балет ещё забыл сказать. В общем, это всё после, сейчас нам надо первоочередную проблему решить. А решить мы её можем только разбором на атомы. Смуту вроде разобрали уже. - Ну, в какой-то степени, - протянул Польша, нахмурив брови. – Что оба мы хотели верховодить в Восточной Европе, - это и ребёнку понятно. Что каждый выкладывался как мог на этой почве – тоже известно. И что отступать не хотел никто – тоже. - Ага, и по новой здорово: всем всё известно, всё очевидно, все всё понимают, - а вот друг друга понять – куда там! - Вань, я же не придурок, я осознаю, что по-другому никто из нас тогда не мог поступить, а всё равно как вспомню – так словно штырь вбивают вот сюда вот, в грудь! – Польша от избытка эмоций треснул себя ладонью аккурат в солнечное сплетение. - Не только у тебя так, - помрачнел Россия. - Да, я в курсе! Но неужто тебе так трудно всего два слова сказать: «прости меня»?! У тебя от этого язык отвалится?! - А у тебя?! – парировал Брагинский. Разговор вполне предсказуемо зашёл в тупик и снова неумолимо скатывался в привычное переругивание, но страны этого уже не замечали – настолько распалила их больная тема. Не то чтобы никто не хотел извиняться первым, - каждый считал, что уж ему-то не за что извиняться, потому как у него другого выбора не было, а прощения просить должны у него. И вроде бы каждый уже готов был простить родственнику все грехи, но каждый раз побеждала обида. Что уж тут говорить – оба они были феноменальными гордецами, и для них для обоих признать свои ошибки и неправоту, - это равно во всеуслышание заявить «я форменный адеот», - если не похуже. И одновременно их друг к другу всегда тянуло, но это и понятно – слишком много общего. Оба тщательно старались игнорировать эту взаимную тягу, жевали обиды, как потерявшую давно вкус жвачку, - и сами же от этого были хронически раздражены. - Что для тебя за проблема извиниться первым? – кипятился Феликс – Гордость треснет? - Именно, - подтвердил Иван. – И кто бы мне гордостью пенял! Чего ты ждёшь? Что я упаду на колени, посыплю голову пеплом и покаюсь публично? - Не помешало бы, - честно признался Польша в своих желаниях. - Даже так? Ну предположим, я вдруг неожиданно рехнусь и решу так поступить, - ты согласишься не вешать на меня лишних грехов? - Это каких ещё лишних? - А таких обыкновенных: ты так и не объяснил, откуда взялось двадцать тысяч убиенных вместо четырёх? Нет, я в курсе, что Сталин «мильён тыщ собственноручно расстрелял, и ещё мильён тыщ пересажал и съел», но всё-таки? Откуда цифра? - Ах вот ты о чём! – обрадовался Польша. – Так может, ты ещё скажешь, что мои люди сами себя расстреляли? – он язвительно прищурился, ожидая ответа. - Ну ясен пень, если твои люди не сами себя расстреляли, то это однозначно дело рук моих людей, - голос Ивана просто сочился ядовитой иронией. – Других вариантов не существует в природе. - Не передёргивай! - Да боже упаси, я констатирую факт. Почему версию, что стреляли немецкие каратели, даже не вынесли на широкое обсуждение? Зато очередной пасквиль на тему «поганые русские едят поляков на завтрак» принимается на ура? - Да потому, что та версия не имела доказательств! - Имела, и ты это знаешь. Просто она даже не рассматривалась, потому как это – заведомая пропаганда коммунизма. А всё советское по определению ужас-ужас. - По-моему, ты помешался на своём прошлом, - закатил глаза Лукашевич. Иван недобро усмехнулся: - А по-моему, это вы все в моё прошлое вцепились, прямо кушать не можете. Пытаетесь заставить меня его стыдиться? Не заставите, неужто за столько лет не дошло? Я оснований не вижу для этого, а если вам не нравится – это ваши проблемы. - Вот только не надо вешать на меня мысли всей Европы, - скривился Польша. – Мне пофиг на твоё прошлое в целом, но что касается сугубо наших отношений – тут я хотел бы всё выяснить. - Ну так давай выяснять дальше, - с готовностью согласился Россия. – Значит, замучить восемьдесят тысяч красноармейцев в польских лагерях – это вынужденные меры и вообще воинская доблесть, потому что «время такое». А русским расстреливать поляков нельзя, это преступление, и на время плевать. Где здесь логика, Феликс? Почему о гибели моих людей в твоих лагерях никто не кричит на всех углах, а ты Катынь полощешь уже семьдесят лет? Не вешать на тебя мысли всей Европы, говоришь? Да тут и вешать не надо, всё и так видно. Ваша толерастия распространяется на всё, кроме Советского Союза, - даже на фашизм. Спасибо хоть его факт не отрицаете, а то такое ерундовое событие, как Вторая мировая и Нюрнбергский процесс, можно просто не заметить… Как ты это объяснишь? Можешь не стесняться, мы не на собрании, так что говори как есть. Никто по шапке не надаёт. Польша только зубами заскрипел, но с правдой не поспоришь. И впрямь, можно подумать, Иван выдумал эти восемьдесят тысяч погибших красноармейцев. Всё это было, только баран законченный взялся бы отрицать. Но, раз отрицать нельзя, то умолчать-то можно! Тем более – что греха таить, - Россия прав, негласная договорённость – понятно, с кем именно, - очернять его недавнее прошлое существовала. И процветала. Хотя, положа руку на сердце, как раз именно инициатор этой договорённости развернул свой собственный диктат настолько широко, что уже не чаяли от него избавиться. Но куда денешься с подводной лодки!.. Польша взял себя в руки и смерил Брагинского ехидным взглядом: - Россия, с чего вдруг ты решил возмутиться сейчас, если никогда до этого не жаловался? Прорвало, наконец? Терпение лопнуло? - Зато ты у нас первый по части жалоб, - поддел его Россия. – Только повод дай, а если его нет – придумать можно, долго ли умеючи. - Это когда я чего придумывал? – вспыхнул поляк. - Да хоть когда твой пан сказал «Здравствуй, дерево!» Разумеется, «руски курвы» его уронили, как же иначе. Бедный ты, несчастный, не прёт тебе под Смоленском, хоть плачь, - Брагинский удовлетворённо отметил, что поляк вот-вот лопнет от злости, и мастерски притормозил этот процесс, воротив беседу на прежние рельсы: - Значит, возвращаясь к теме разговора, - если бы твоих людей расстреляли немцы – ты бы всё понял и посочувствовал, - война и прочая. Ну, геноцид, что ж поделаешь, попали под руку бесноватому фюреру. А если русские – то, естественно, позор. - Какой хрен мне до немцев, спрашивается?! – взвился Лукашевич. – Если бы было доказано, что это они, тогда можно было бы о чём-то говорить… - Так ты сам не захотел эти доказательства даже рассмотреть. Как же, никто не может быть виноватым, кроме меня. Геноцида не было, Гитлер не уничтожил шесть миллионов поляков. - Блин! Тем же самым по тому же месту! – Польша хлопнул ладонью по столу. – Я про шесть миллионов ничего не говорю, бесчинства Гитлера не отрицаю… - И на том спасибо, - ехидно склонил голову Иван. - … меня конкретно те двадцать тысяч интересуют! - Четыре, - упрямо поправил Россия, чем вызвал новый взрыв раздражения у Феликса: - Вот что ты упираешься, как ишак? В сущности, какая разница, четыре или двадцать… - И впрямь, сущая ерунда для меня, кровожадного. - … главное, признать сам факт расстрела! – гнул свою линию Лукашевич. – И извиниться, в конце концов! Вопрос бы давно закрыли! - Причём, я так понимаю, признать надо именно тот факт, что стреляли мои люди. Иначе вопрос так открытым и останется. - У тебя паранойя. - «Даже если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят». Нет, я прекрасно понимаю, что легче управлять тем, кто чувствует себя кругом виноватым. Только со мной почему-то постоянный облом выходит, вот незадача-то, - Брагинский самодовольно усмехнулся. – Как по мне, так хватит с вас уже подарков. Требуешь извинений от меня, а сам извиняться не хочешь. Так не пойдёт. Нет, я подожду, когда ты за интервенцию покаешься публично, и за Бжезинского, и за гибель моих людей в твоих лагерях. Но, я так чую, скорее конь деревянный пёрнет. - Раз так – тогда ты должен за разделы извиниться! – у поляка даже на лбу испарина выступила под влиянием воспоминаний и уже имеющегося запала. – И за варшавское восстание! Иван замахал рукой: - Разделы – чёрт с ними, хотя тут не один я постарался, если ты помнишь. Тогда уж надо у Гила и Родериха извинений потребовать, если по справедливости. А вот восстание твои люди сами подняли, не посоветовавшись ни с кем, и амбиции тут сыграли не последнюю роль! Уж будь объективным: они хотели освободить Варшаву сами, до прихода наших войск, чтобы удержать власть в своих руках. Феликс даже изумился: - Ты собираешься меня в этом упрекнуть? - Да нет, тут, если хочешь, я тебя понимаю. Я знаю, ты обижен за то, что твоим людям не оказали военную помощь при восстании. Так мои люди просто не имели такой возможности – наша армия была слишком ослаблена, как раз перед этим она понесла огромные потери. К тому же моё начальство, узнав о начале восстания, решило, что это немецкая провокация, попытка заманить наши войска в город. - То начальство, но ты-то знал истинное положение вещей! - Сам знаешь, приказы руководства никто из нас нарушить не может. Уж кто-кто, а ты в курсе! - Да иди ты на х*й! – вызверился Польша. - Только вместе с тобой. Поняв, что классическая схема «разбора полётов» не то что даёт сбой, а вообще не работает, братья-славяне некоторое время угрюмо молчали, исподлобья глядя друг на друга. Похоже, это в них неистребимо – чуть что, ударяться в ссоры с посылами в пешее эротическое. - Мы так ни к чему не придём, - вздохнул Россия. – Хотели же обойтись без обвинений и подсчётов ущерба. - Обойдёшься тут… - буркнул Польша и устало махнул рукой. – Ладно, я сам хорош… Вань, ну ведь доказательства того, что стреляли немцы, не настолько веские! - По-моему, так равные. Просто они уже заранее не берутся в расчёт. - Ладно, хорош копья ломать, и так уже докатились. Налей, что ли. - Да ради бога, - Иван наплескал по паре глотков в стаканы. Родственники молча выпили. - И что дальше? – спросил Россия. - Мы ошиблись в самом главном. Классическая схема чего-либо у нас в принципе не приживалась никогда, а мы отчего-то понадеялись, что тут вдруг прокатит. - М-да… Но дело не только в этом. Знаешь, Феликс, для нормальных отношений между нами важны даже не извинения, а добрая воля. А мы всегда рады ухватиться за любой повод, чтобы разругаться в хлам, - Иван на пару секунд замолчал – и вдруг начал говорить даже с каким-то облегчением, словно выплёскивая то, что давно копилось: - Это как наркотик, потому что забери у нас наши разборки и скандалы, подсчёт синяков и ссадин, - и что останется? Мы привыкли так жить, мы по-другому не умеем. Нам попросту страшно мириться, вот в чём дело. - А ты прав, вообще-то, - поляк провёл ладонью по лицу, словно стирая привычную маску выпендрёжника. – Так-то между нами хоть и натянутые до предела, но всё ж отношения. Если это прекратится… - он вдруг запнулся, уставившись в свою тарелку с сиротливым кусочком чёрного хлеба. - Если это прекратится, то для нас это будет хуже, чем вражда, - завершил за него Брагинский. - Вот именно! И что теперь делать?! - А я знаю? И так уже невмоготу и по-другому страшно. Золотую середину искать надо, только в нашем случае об обычных путях можно сразу забыть. Россия и Польша замолчали на некоторое время, обдумывая неожиданную мысль. Даже странно, что осознали они это только теперь, и за долгие годы такое простое объяснение даже не пришло им в голову. А ведь лежало на поверхности! Нет, они, конечно, догадывались, но по-настоящему понять им что-то мешало. Наверное, пресловутая защитная реакция. Что ж, значит, только сейчас их сознание стало готово полностью принять этот факт.