Разбор полётов

На несколько минут в кухне воцарилось гробовое молчание, было слышно только мерное тиканье старых настенных часов. Половина четвёртого утра, за окнами кромешная тьма, вот-вот начнёт светать. И такая плотная тишина, что воздух кажется стеклянным. Самое тяжёлое время для тех, кто не спит. Самая непроглядная тьма перед рассветом. Нужно было дальше что-то говорить, обсуждать, решать, но ни один не мог выдавить из себя ни слова. Россия смотрел прямо перед собой, подперев подбородок руками, и сам не замечал, как упала непроницаемая маска. Все прожитые годы проступили на его молодом лице, но не в виде морщин и прочих физических признаков старости, - чёрная тень легла под глазами, лицо осунулось и заострилось, Россия выглядел бесконечно усталым, выжатым, как лимон. Польша почему-то не мог оторвать взгляда от осколков им же разбитого стакана, и смотрел на них с безнадёгой и давящей тоской. Она поднималась из глубины души, смерзалась в горле в ледяной распирающий ком. Лукашевич смотрел на хрустальные осколки, поблёскивающие в свете лампы, а видел совсем другое. Когда-то было уже в его жизни нечто похожее: и вспышка ярости, и разбитая посуда – кажется, тогда это была часть фарфорового сервиза баснословной по человеческим меркам цены, - Польша просто смахнул его в бешенстве со стола, услышав, что Россия намерен участвовать в разделе вместе с Пруссией и Австрией. И последовавшее за этим бессилие тоже было. А в самом деле, с чего бы вдруг он решил тогда ждать от Брагинского помощи? На каком основании? Если ни разу в жизни не помог ему – наоборот, сам нападал и старался отобрать земли побольше. На том основании, что Понятовский был фактически ставленником Екатерины, и, если рассуждать логически, она не должна была бросать страну, которая находилась в зависимости и подчинении? Курам на смех. И Иван тут тоже, получается, ничего не решал, - справедливо сказано, что воля страны и народа далеко не всегда совпадает с волей правителя… Так, стоп! Что за мысли такие?! Иван не при чём? Россия не при чём?! Чушь свинячья! Так же, как и он, Польша, к Смуте и интервенции никакого отношения не имеет, - было бы смешно, если бы не было так грустно. Начальство начальством, его роль отрицать нельзя, - но, спрашивается, разве не радовался он, Феликс, тогда, получив власть над Иваном? Ещё как радовался. И прекрасно отдавал себе в этом отчёт, когда думал с удовольствием, что «умыл москаля». И что теперь получается – Россия не радовался падению врага, причинившего ему столько неприятностей, устранению единственного соперника за первенство в Восточной Европе? Хрена лысого! - Не делай вид, что сам ожидал помощи от меня, - зашипел поляк, подняв взгляд на руса. – Не переводи стрелки. - То есть, ты нормальным считаешь мне не помогать, а от меня чего-то ждёшь? – прищурился Брагинский. – Чем ты лучше меня, интересно, чтобы я на твою помощь даже не рассчитывал, а ты на мою – так пожалуйста, и попробуй не помоги? Чем ты лучше? Только не свисти мне тут, что ты – это Европа, а я – ни то, ни сё. - Завидуешь! – закапал ядом Польша. - Ну, если у нас уже бьют не по морде, а по паспорту, тогда завидую, - презрительно протянул Россия. – А на самом деле – что в тебе такого особенного, если тебя нужно спасать, а меня – транклюкировать?* Почему, если убивают твоих солдат, то это трагедия, позор и что угодно, а если моих – то это называется «действовать по законам военного времени» и вообще достойное дело? - А я о том же у тебя хочу спросить! – набычился поляк. – Ты ведь тоже думаешь, что это ты – не такой, как все, «особенная стать» и так далее! Тоже носишься с идеей о величии своего народа! - А чего ты удивляешься? – приподнял бровь русский. – Думал, ты один на это право имеешь? Кто тебе такое сказал? - Конь в пальто и в белых тапочках! Почему я должен тебе уступить? - А я почему? Оба снова замолчали, отдыхиваясь и отпыхиваясь. Ларчик просто открывался, - причина давней неприязни оказалась банальной и где-то даже пошлой: родственное соперничество, ревность к успехам друг друга, грамотно подогреваемые в разное время правителями и так называемыми союзниками. Когда-то это было соперничество равных, но те времена давно уже отъехали в историю. А конкуренция никуда не делась. Россия и Польша по инерции, по накатанной колее продолжали доказывать друг другу, что оппонент – пустое место, ворона в павлиньих перьях и так далее, - радуясь неудачам друг друга, а успех переживая как смертельную обиду и вопиющую несправедливость. Иногда, впрочем, брало верх сочувствие и понимание, - как же без этого, всё-таки, как ни крути и нос не дери, но – они братья. Но после того как удавалось уладить дело, тут же находился новый повод не мириться. Уже не совсем понимая, зачем это делают, они продолжали с маниакальной страстью отыскивать и находить эти поводы, плеваться друг в друга ядом: «Осёл! Козёл! Скотобаза!» И остановить бешено несущийся под гору локомотив не приходило в голову никому. До сегодняшнего дня. То есть, вчерашнего уже. И то – пока хреново получается. Вроде бы уже забрезжил здравый смысл и поднял голову общий дух, заговорил на древнем языке, который они оба когда-то знали, - и снова здравствуй жопа Новый год: зацепились за первый удобный повод и всё, замкнуло, - завелись, понеслись, закипели… Как же силён, оказывается, у них обоих страх перемен. Так силён, что они готовы вцепиться в старую схему отношений зубами, чтобы уж живыми их точно было не оторвать. Молчание снова повисло тяжело и удушливо. За окном небо серело на востоке. Иван вдруг поднялся и направился к двери. - Ты куда это? – подозрительно вопросил Феликс. - За веником, - спокойно ответил Россия, не оборачиваясь. - Нашёл время наводить чистоту, - буркнул поляк, но вдруг сам поднялся и принялся подбирать осколки руками. Хотя, кажется, зря это затеял, потому что от выпитого его всё же начало слегка штормить, а перед глазами словно марля повисла – взгляд плохо фокусировался, то и дело всё расплывалось, руки плохо слушались, и осколки, как живые, «убегали» из-под пальцев. Но Лукашевича не ко времени обуяло упрямство, и он упорно продолжал «ловить» непослушные стёкла, и добытые складывать в ладонь. – Чего шляться-то, если и так можно обойтись… Россия молча вернулся и стал помогать – осколков много разлетелось по кухне, кажется, несколько штук даже попало под стол и буфет. Веником оно, конечно, проще, тем более совсем мелкие стёклышки руками не собрать, но отчего-то обоих снова замкнуло уже на этом, и они, напрягая разболтавшееся зрение и пыхтя себе под нос, продолжали корячиться сами. И произошло неизбежное: стёкла были всё же острыми, но спьяну поляк этого не учёл и в какой-то момент слишком сильно сжал руку, держащую «улов». И тут же резко дёрнул ею, уронив с таким трудом собранные стёкла: - Чёрт, порезался! – кровь так и хлынула, её было неожиданно много, в одну секунду она залила ладонь, и красные капли часто-часто застучали об пол, капая с пальцев. Очевидно, осколок задел какой-то крупный сосуд, а не просто царапнул кожу. Лукашевич словно впал в ступор – застыл и растерянно смотрел, как покрывается пол перед ним красными брызгами, образующими какой-то причудливый узор. Боли он почти не чувствовал, а если точнее – и думать о ней забыл. В голове только одна мысль крутилась: опять дошло до кровопролития… Конечно, рана-то, по большому счёту, пустяковая, бывало и хуже. Это вообще даже раной назвать нельзя, через пару дней от неё и следа не останется, тем более у воплощённых стран способность к регенерации в сотни раз выше, чем у людей, - но разве в этом дело? Суть в том, что опять конфликт с Россией обернулся неприятностью, пусть и мелкой. Да и порезался-то он сам, по собственной дурости, если уж на то пошло. И стакан он разбил, не совладав с захлестнувшими эмоциями… Брагинский очнулся первым и потащил побледневшего, как простыня, родственника к раковине. Страшно ругаясь, намочил полотенце, обмотал ему пострадавшую руку и полез в стенной шкаф за аптечкой. Сбросил с полки на пол половину барахла, что-то рассыпал и не заметил этого. - Вот дурак, ну дурак, - куда ты, спрашивается, полез?! - Всё из-за тебя, между прочим! – хорохорился Польша. - Ну конечно! И стакан я грохнул, так получается? - Так ты довёл! - Теряешь квалификацию, раз тебя так легко довести можно. Кровь удалось остановить, только вылив на ладонь полфлакона перекиси. После чего выяснилось, что осколок частично остался в ране – видимо, переломился пополам, когда Феликс сжал руку. Пришлось Ивану лезть за пинцетом и выковыривать глубоко засевшее стекло. Избавиться от осколка удалось, только забрызгав раковину, вконец изгадив белое льняное полотенце и частично одежду Польши. - Больно же, холера ясна! – шипел поляк, когда Россия пытался подцепить пинцетом скользкий осколок, слишком неудобно застрявший. - Знаю, что больно, терпи, тебе не привыкать! – рявкнул в ответ Брагинский. - Ты на что это намекаешь? - На то самое, кто у нас тут профессиональная жертва, папа римский? - Да иди ты знаешь куда! - Сам иди в такую даль… Ну куда ты сам лезешь, придурок?! Я только подцепил, а ты дёргаешься! Стой спокойно! - Ты нарочно ковыряться будешь до завтра! - Ну ясен пень, а то ты не знал, что с Кровожадным связался! Всё, блин, опять засело чёрт те где. Придётся ампутировать руку. - Себе голову ампутируй, czerwona zaraza! Дай я сам всё сделаю! - Да стой ты, кажется, подцепил… - Россия, наконец, крепко ухватил пинцетом край осколка, вытянул его и швырнул в раковину вместе с пинцетом. – Всё, жить будешь. - Ага, вот досада, обломала действительность рога мечте… Уже губу раскатал на моё наследство? Фиг тебе, москаль, jeszcze Polska nie zginęła! ** - Угу, жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин… - хмыкнул Россия, щедро заливая рану ещё раз перекисью, затем антисептиком и зелёнкой. – Иди завтра в ЕСПЧ, потребуй компенсацию. Правда, я тебе только хрен моржовый выдам, но важен сам факт. Продолжая эмоционально высказываться о чьих-то кривых руках, которые даже стакан удержать не могут, Россия обработал глубокий порез, а следом ловко наложил повязку. - Гуляйте, больной. Могу ещё укол от столбняка сделать. - Себе сделай, - буркнул Польша и нерешительно произнёс, глядя мрачно и исподлобья: - Типа… спасибо. Россия удивлённо воззрился на родственника: он что, из-за перенесённого стресса заговариваться начал? - На здоровье. Теперь ещё предстояло убирать бардак на кухне, потому как, помимо так и не собранных осколков, родичи развели вокруг себя неимоверную грязь: пол и раковина заляпаны кровяными пятнами, полотенце проще выбросить, чем отстирать, плюс ещё пролилась зелёнка и рассыпался молотый перец из опрокинутой жестяной банки, раскрывшейся от удара – полкило, не меньше. С полок попадало много чего разномастного, да ещё вдобавок кокнулся флакон с каким-то остро пахнущим средством, которым провоняла вся кухня так, что глаза резало… Поговорили по душам, называется. Окидывая взглядом результат задушевной беседы, Россия вдруг подумал, что вся эта картина Репина «Приплыли» - отображение их отношений в миниатюре. Символизм, что называется. Наорутся, наскандалятся, притихнут на время, кое-как пригладят результат, - и снова здорово, какой там ближайший повод врагами стать? Хвататься за него немедля! Враги, враги… И всегда ими были. Всегда? Ивану почему-то вдруг вспомнилось, как в 1945м они оба участвовали в спасении пленных из концлагеря «Аушвиц». После чего безбожно напились, просто молча сидели рядом в штабе, в кои-то веки бок о бок, и пили по-чёрному, чтобы хоть ненадолго «развидеть» своих искалеченных людей, операционную, стол, на котором проводились эксперименты… Ненадолго, но ослабла, пошатнулась между ними вековая преграда. Брагинский непроизвольно вцепился рукой в край стола. Ведь был же у них шанс тогда стать ближе, хоть немного. И этот шанс они профукали, упустили, как песок сквозь пальцы. И в 90е был период – недолгий, но всё же, - когда они выручали друг друга торговлей. Тогда приходилось часто общаться, и временами казалось – вот-вот что-то щёлкнет у обоих, после чего сразу станет легче, проще и уйдёт хотя бы часть раскормленных, словно жирные гусеницы, обид. Ничего не произошло. И сейчас – произойдёт ли? Тошно, тошно… Молча Россия всё-таки принёс веник и принялся заметать осколки стекла и островки молотого перца. Тёмно-серый порошок никак не хотел сметаться в ровную кучку, разлетался облачками от каждого взмаха веника, а запах лекарства, разлившегося из разбитого флакона, пропитывал всё вокруг. Польша также молча подбирал раскиданные картонные и пластиковые коробочки, пакеты и свёртки, пихал их обратно на полку, не заботясь о порядке – как придётся. Одна из коробок не выдержала такого обращения и рухнула обратно, по пути стукнув поляка по лбу, раскрылась и обсыпала его остатками чайной заварки. Услышав грохот и трагическое «Kurwa!», обернулся Иван: - Так и знал! Хоть на этот раз без кровищи? - А ты и расстроился! – тут же съехидничал Польша. - А то нет. Славяне взглянули друг на друга: в глазах обоих была бездна, и в самой глубине зрачков плескалось лютое отчаяние. В одно мгновение рус и поляк вцепились друг другу в отвороты одежды, исступлённо шипя в лицо: - Одни неприятности из-за тебя всю жизнь, когда ты уже от меня отцепишься, дрянь?! Когда дашь мне вздохнуть свободно?! - Да иди ты в баню, кривожопый самовар! На тебя мне давно бы уже было начхать, если бы ты не лез повсюду со своей Катынью! - Сволочь, скотина, знать тебя не желаю! Отцепись от меня! - Сам отцепись! Но злобные ухватки больше всего походили на судорожные – будто в отчаянии хватались братья друг за друга, и отталкивая, и одновременно боясь оттолкнуть окончательно, а в сдавленном шипении слышалась удушающая боль. - Чтоб тебе повылазило, шляхта недобитая! - Холера, гадина, убью! На тефтели порубаю! - Задушу, гнида польская! – голос Ивана сорвался на стонущий вопль. - Руска курва! Негодяй! – Польша снова ухватил Россию за шарф, сам рванулся вперёд, Иван прижал к себе поляка, вцепившись пальцами в его накидку на спине. Плотина оглушительно затрещала и рухнула. - Ванька, Ванька… - хрипел Феликс, упираясь лбом в плечо Брагинского, цепляясь за него. – Rosyjkę… - Тихо, тихо, всё… - Россия, уже не сдерживаясь, обнимал Польшу. Обоих трясло так, будто температура внезапно подскочила, ныла каждая рана, что рус и поляк за всю жизнь в изобилии нанесли друг другу, болела каждая сломанная когда-то косточка, плавился и таял распирающий ком в горле. Всё пережитое ими за тысячу с гаком лет проносилось перед глазами, словно скорый поезд, пролетающий станцию без остановки. Забыв родную речь, они что-то судорожно хрипели друг другу в плечи на незнакомом языке – том самом, древнем, общем, который знали ещё до физического воплощения. А за окном наконец-то рассвело. _____________________ * Транклюкировать – убить, расщепить на атомы, расстрелять из транклюкатора (оружия). Фильм «Кин-дза-дза!» ** «Ещё Польша не погибла» - первая строчка из «Гимна польского».