Два года спустя
Электронные часы на столе едва сменили тринадцать на четырнадцать, а пальцы уже не попадали по клавишам столь же часто, как в конце смены после двухчасовой переработки. Стол полнился пустыми стаканчиками от кофе, выбросить которые было слишком лень, голова полнилась не мыслями о работе, а обратным счётом минут до трёх часов дня. Рабочий день стал сущим наказанием. В какой из своих прошлых жизней он так нагрешил, чтобы расплачиваться сейчас? Тем временем обеденный перерыв подходил к концу, и офисный планктон начинал стекаться из кафешек и столовых обратно в офисы; вокруг становилось шумнее, сосредоточиться становилось сложнее. Хотя о какой сосредоточенности могла идти речь, когда работа — это последнее, о чём ему хотелось думать? — Ты сегодня сам не свой, — раздражающий голос, вечно говорящий что-то под руку, на этот раз звучал из-за спины. — На личном фронте беда? — Получше, чем у некоторых. У меня хотя бы секс регулярный. Вопрошавший коллега промямлил что-то на обиженном и постарался сделать вид, что уже дорос до того возраста, когда на язвительных начальников не обижаются. — Не дуйся на него, — в односторонний диалог вмешалась Хару — секретарь приёмной, обычно во всех спорах выступавшая в роли миротворца, — Годжо-сан в своём репертуаре. Чего ты ещё от него хотел? — Ничего, но можно было бы и повежливее, — вполголоса ответил парень-стажёр, говоря достаточно громко, чтобы Годжо слышал, но в глубине души наверняка надеясь, что тот всё же на пару секунд оглохнет. — Я волнуюсь, как бы: сидит тут кислее лимона, уже полчаса одну форму забивает — вот и решил узнать, а он — огрызаться сразу. — У его парня сегодня какое-то важное мероприятие — ждёт, когда три часа стукнет, чтобы уйти из офиса, вот и нервничает, — девушка доброжелательно проинформировала любопытствующего экономиста о том, о чём знал весь отдел (всё-таки не похвастаться своим счастьем Годжо не мог). — А Вам, Годжо-сан, стоит быть помягче к людям. — Я мягок, как софт-порно в HD. Годжо метнул в сторону болтунов взгляд человека, которому есть что сказать, и те, поняв намёк, умолкли. В офисе, где Сатору работал уже добрых полтора года, существовало негласное правило: «Держись подальше от Годжо, если он не в настроении» — и все, за исключением безбашенных новичков, безукоризненно этому правилу следовали, ибо портить себе настроение не только на день, но и на всю неделю мало кому горело. Вот и сегодняшний день был из тех, когда Сатору приравнивался к тигру-людоеду, и над его рабочим местом горело красным невидимое предупреждение: «Не приближаться к вольеру». Сегодня Годжо и впрямь хотелось только убивать — тут стажёр, подойдя к нему, совершил грубую ошибку, и от неминуемой участи его спасла только Хару. Ну а что Сатору мог с собой поделать? Это несправедливо! Почему в такой день он должен был пойти в этот душный офис, а не остаться дома? Он злился не только на мир, но и на Мегуми, который в шесть утра растолкал его и коронным пинком под зад выдворил из дома со словами, что прогульщиков работы никто не любит и он тоже разлюбит, если Годжо продолжит в том же духе. «Мегуми сейчас, наверное, уже собирается…» Фушигуро выставил его не просто так: наверняка не хотел, чтобы Сатору видел, как он волнуется. Пусть парень и говорил, что ему всё равно и что выпускной — пустая трата времени, но Годжо знал его достаточно хорошо, чтобы утверждать: для Мегуми выпускной — это так же важно, как и для его сверстников. Чёртовы квартальные отчёты, чёртовы не сходящиеся себестоимости, чёртова лондонская биржа с её чёртовыми сотрудниками! Если бы не они, он бы точно остался дома наперекор Мегуми! — Годжо-сан, три часа, — донеслось справа. Человека, сказавшего эти слова, он готов был расцеловать. Едва экран компьютера погас, Годжо открыл в себе второе дыхание, почувствовал тягу к жизни, да и вообще как-то оживился. — Всем пока, завтра приду с похмельем. — Полторашка воды будет ждать Вас в девять утра, босс! Сатору махнул отделу рукой на прощание и шагом легкоатлета на пробежке добрался в две минуты до подземного паркинга. Недалеко от въезда под белёсым светом ламп среди прочих машин выделялся ярко-красный Астон Мартин. Мегуми злился, когда он приезжал забрать его со школы на этой машине, но другую Сатору покупать категорически не хотел. Мегуми, садящийся в «его ласточку», выглядел как проклятое произведение искусства.***
Фушигуро ждал его у ворот их дома. Красивый, нарядный — ну просто загляденье! За пару лет Мегуми вытянулся и сейчас ему не доставало каких-то одиннадцати сантиметров до своего партнёра; его телосложение уплотнилось, а черты лица заострились, и появилось в них что-то мужественное. Одним словом, Мегуми стал завидным красавцем (Сатору сам себе временами завидовал), хотя парень и раньше на привлекательность не жаловался. — Ты задержался, — выпускник в чёрной школьной форме и синем галстуке сел на соседнее с водительским сидение и расположил правую руку на подлокотнике, левой же подхватил стаканчик с горячим латте. — Поехали давай, а то опоздаем, как всегда. — И ты даже не поцелуешь меня в щёчку? — законючил Сатору. — Ты меня совсем не любишь, да? — Поцелую, если приедем вовремя. — О, другой разговор! Народу у школы скопилась уйма, но парковочное место всё равно нашлось быстро. Годжо гордился своей удачей, Фушигуро же видел, что собравшаяся толпа просто расступалась перед S-классовым автомобилем, освобождая места, на которые марки попроще претендовать не могли. Сатору выскочил из машины раньше своего спутника, с галантностью лондонского дэнди распахнул перед Мегуми дверь и протянул ему руку, которую парень уверенно и бестактно проигнорировал. — Я на выпускном или на светском рауте? — Для тебя — хоть на приёме у императора. Мегуми открыто закатил глаза и посмотрел на Сатору взглядом аки «Ну и за что мне всё это?». Сатору на этот взгляд мог только улыбаться, стараясь не выдать своего умиления. — Ты привлекаешь слишком много внимания, — парень захлопнул за собой дверь, попытавшись при этом попасть Годжо по пальцам, но безуспешно. — Ещё и костюм лучший напялил. Чувствую себя содержанкой в сопровождении папика. — Ты содержанка и есть. Теперь Мегуми точно научился пихать Сатору под ребра и идеально попадать в точки, после которых слышалось болезненное «ой» или «ай». — Я оплачиваю половину квартплаты, так что никакая я не содержанка. — Понял я, только больше не пихайся, у тебя локти острые! За последние пару лет у Сатору появилось много сомнительных хобби, одним из которых было фотографировать Мегуми. Мегуми, в свою очередь, ненавидел это его «хобби» ещё больше, чем привычку везде и всюду опаздывать, но на мероприятиях вроде этого стойко сносил все тяготы судьбы и позволял объективу камеры запечатлеть своё недовольное лицо во всех ракурсах, на какие только мог извратиться его бойфренд. В этот раз Годжо оторвался по полной, и за пару часов церемонии ухитрился израсходовать весь объём карты памяти на четыре гигабайта. В машину возвращались довольные: Мегуми — с красным аттестатом и ленточкой выпускника, Сатору — с вагоном и маленькой тележкой фотографий, которые он, без преуменьшений, считал верхом совершенства. — Ну что? Перекусим? — Можно, в принципе. — Значит, едем в Гинзу! — жизнерадостность из Сатору так и пёрла. Коллеги и подчинённые, видевшие его утром, сказали бы, что его подменили. С Мегуми он становился другим человеком, и окружающих это нередко настораживало. — Стоять. Никакой Гинзы. Стоматолог что сказал насчёт сладостей? Сатору надул щёки и процедил обиженно: — «Две недели никакого сладкого». — Сколько прошло? — Неделя. — Значит? — Значит, мы едем «нормально питаться», — Сатору вздохнул, разочарованный неудавшейся выходкой, и вырулил с парковки назад. Будь тут Нобара или Юджи, а лучше оба сразу, они бы уломали Мегуми и на сладости, и вообще на что угодно — у них уговоры выходили лучше, чем у Сатору — но нет, эти двое поехали праздновать с семьями, оставив своего драгоценного друга на его полное попечительство. — И всё-таки жаль, что Цумики не смогла приехать. Можно я скину ей фоточки? — Делай, что хочешь, — Мегуми отстранённо махнул рукой, словно ему эту было безразлично. Годжо знал, что на днях они с сестрой из-за этого поссорились, но ведь не отменять же Цумики поездку в Штаты из-за его выпускного; Мегуми понимал, что дуться на сестру из-за подобного глупо, но не дуться не мог. — Позвоним ей вечером — поболтаете по видеосвязи. — Ладно, — Мегуми изобразил неохоту, прекрасно зная, что Сатору лучше других догадывается о его подлинных чувствах.***
В ресторане людей было на удивление мало: цветение сакуры уже началось, на этой неделе состоится Ханами, парочек на улице больше, чем в Новый год, а ресторан почему-то был полупустым. Наверное, сегодня из-за хорошей погоды все гуляли на улице. — Красивый вид, — пока ждали меню, Мегуми, оперев голову о ладонь, засматривался на сумеречные улицы (панорамное окно позволяло насладиться пейзажем в полной мере). — С видом с набережной не сравнится, но всё равно красиво. Места для свиданий ты выбирать умеешь — хоть какая-то от тебя польза. — Твой запоздалый переходный возраст меня убивает. Ты стал таким жестоким, — Сатору сказал это подчёркнуто уязвлённо, но в действительности запоздалый пубертат партнёра его нисколько не заботил. Ну подумаешь — ломается у парня не только голос, но и характер — его мальчик всё равно всё тот же лапочка, что и раньше. Приятная атмосфера, тихая живая музыка, вкусная еда и отчего-то грустный Мегуми. Да, только сейчас, закончив трапезу, Годжо обратил на это внимание. Мегуми постоянно ходил с каменным лицом, и зачастую даже таким близким людям, как Сатору, не сразу удавалось на нём что-то прочесть. В начале отношений было проще — тогда для Мегуми всё было ново, он ещё не приспособил свои навыки покер-фейса к характеру Годжо, поэтому и врать выходило через раз, — но сейчас, пообвыкшись, вокруг пальца ему удавалось водить даже своего парня. Правда, недолго. Но Сатору и это не устраивало. — О чём думаешь? — Ни о чём. — Исповедуйся, сын мой, и Бог простит тебе грехи твои. Мегуми скривил губы. Многие принимали это подёргивание мимики за выражение злости, но Сатору знал, что Мегуми делал так только от неуверенности или робости. — Мегуми? — Это по поводу института, — неожиданно охотно сознался парень. Видимо, этот диалог давно крутился у него в голове, и он уже знал, что будет говорить. Сатору напялил на лицо серьёзность и приготовился слушать. Кажется, его ждёт что-то интересное. — Института? Нужны деньги? — Нет, я поступил на бюджет. Уже поступил… — а вот это признание стало для бывшего учителя совершенной новостью. В большинстве ВУЗов вступительная кампания только начиналась, и Сатору терялся в догадках, куда и когда успел поступить его партнёр, когда остальные выпускники только-только узнали результаты национальных экзаменов. — Тогда почему лицо такое мрачное? Раз поступил — это же прекрасно. — Я поступил, но не сказал тебе, и… и ещё институт находится в Иватэ, в Мориока… Мегуми был всё тот же, стеснялся всё так же и боялся точь-в-точь как тогда в классе, когда пришёл после теста просить помочь ему с заданиями. Только чего боялся? Что его отругают? Ох, Мегуми, Мегуми. Сатору смотрел неотрывным взглядом на спрятавшего за длинными ресницами опущенные глаза восемнадцатилетнего парня и пытался сориентироваться в своих чувствах. Выбор стоял между весельем и восторгом (ни о каком гневе речь, разумеется, не шла). Он давно хотел уехать из Токио, но оставить Мегуми одного не мог — всё-таки они уже больше года жили вместе, встречались два года; отъезд, когда Мегуми ещё старшую школу не закончил, был бы настоящим предательством. А тут его мальчик сам предлагает переехать. Сатору был рад, как мальчишка. Мужчина хмыкнул, придерживая комментарии на потом, поднялся со своего места и пересел на диванчик напротив, где сидел Мегуми. Он фривольно закинул правую руку на юношеское плечо и произнёс со всем участием, какое нашлось за душой: — У моей фирмы есть филиал в Мориока, учебный год начинается только через полмесяца — как думаешь, успеем с переездом? Мегуми не услышал в его голосе намёков на недовольство или злость, поэтому, как то обычно бывает, тут же выдохнул и расслабился. Он положил голову на подставленное Сатору плечо, уже поняв, что ругать его не собираются. — Я смотрел студии на одного, так что на поиск жилья побольше уйдёт время. — Хочешь сказать, сам ты собирался свалить на другой конец Японии, а меня решил бросить загибаться в Токио? Эх ты, импостер. — Я не думал, что ты согласишься… — А что мне ещё делать? Отпускать моего незамужнего и даже не помолвленного парня, которому только-только восемнадцать стукнуло, за тридевять земель в другую префектуру? Вот уж хрен тебе, от меня ты так просто не отделаешься. — Твои угрозы звучат почти как флирт.***
Они купили небольшой дом в Мориока на берегу Китаками. Тот дом, что остался в Токио, Годжо получил от родителей по наследству, но продавать его почему-то не хотел именно Мегуми. Сатору догадывался, что для мальчика место, в котором последние два года жизни он бывал чаще, чем в родном доме, значило куда больше, чем для самого Сатору, поэтому продать родительское наследство и даже отдать его под съём рука у него так и не поднялась. Нет, пусть дом будет пустовать, но останется нетронутым. Пусть останется символом начала их отношений там, далеко в Токио, а они с Мегуми будут идти дальше по жизни уже здесь, в Мориока. Необязательно же стирать их общее прошлое, если будущее они всё равно будут строить вместе. Они обустроились в новом городе, Мегуми начал посещать занятия в институте. Сатору подвозил его туда по утрам, а после ехал на работу в центр. Возвращались они домой порознь, но спать ложились всегда вместе. Чем-то их сожительство начинало напоминать семейную жизнь. По крайней мере, в преставлении Мегуми семейная жизнь должна была выглядеть как-то так. Засыпать и просыпаться вместе, вместе проводить выходные и праздники, по очереди готовить завтраки и ужины, созваниваться в обеденный перерыв и строчить СМС-ки между парами. Всё это было так обычно, так не отличалось от того, что делают все каждый день, что порой не верилось: подобные мелочи составляют их жизненное счастье. Счастье, составленное из сущих пустяков, устраивало их обоих. Оно казалось таким естественным, таким влившимся в их будни, таким незыблемо прочным, что представить себе жизнь без этого «счастья» никто бы из них не сумел. Никто бы из них не сумел представить себе жизнь без возлюбленного. Они слишком привязались друг к другу, чтобы отпускать.