Горький мёд

      Искусство реставрации, — говорил размеренно Роберто стоя в лекционной комнате, — это именно искусство, — выделил слово интонацией, — искусство, состоящее не в том, чтобы верно понять картину, краски, увидеть все трещины, филигранно их ликвидировать, и в целом не навредить полотну, а сколько — это образ мыслей, образ жизни. Общение с красотой, но не формальное, а-ля «здравствуй, я — культурный снобизм», а любопытное, дыхание, взгляд искусством на жизнь, на всё, что происходит вокруг. И не думайте, что я идеалист, проповедник сбегания от реальности, ни в коем разе, — с улыбкой произнёс Роберто, глядя на внимательно следивших за ним студентов. — А что такое «взгляд искусством на жизнь», профессор Леонарди? — послышался голос с дальнего ряда Сильваны Романо. — Взгляд искусством на жизнь, Сильвана, — посмотрел на девушку с улыбкой профессор, — это чувство. Заметить красоту в простом. Идёте Вы, к примеру, мимо театра Ла Скала, — и у вас в мыслях мелькает его история, Кастелло Сфорцеско, сам наш город; элементы дизайна любимой кофейни, уверен, что не все из вас замечают, скажем, сочетания цветов, или как они «ведут» себя в разную погоду, время года. Жить искусством, значит, иметь душу. Быть эмоциональным. Открытым. Не стесняться быть собой. Ведь не зря же Оскар Уайльд написал в одном из своих романов: «Будь собой. Потому что все остальные роли — уже заняты», и вы удивитесь, но быть собой — это самое трудное из искусств. — Почему? — Быть собой — показывать, что ты Живой. Уязвимый. Яркий. — Выходит, что не все люди умеют быть таковыми? — О, Сильвана, далеко не все. Для того, чтобы быть собой — нужно мужество. Много мужества. И самое важное в этом, не наличие его самого по себе, а — не сворачивать с дороги, по которой выбрали идти, даже когда кажется, что весь мир против вас, когда нет сил, когда всё болит от усталости, не предавать самих себя. Но — вернёмся к теме лекции. Итак, реставрация — это искусство. Реставраторы — предотвращают Смерть Искусства. И чем больше времени мы имеем дело с материалом, совершенно не важно: смотрим мы на картину в Лувре, Уффици, Эрмитаже, Галерее Академии, гуляем по Сан-Марко в Венеции, и останавливаемся перед Дворцом Дожей, отелем на Лидо, позволяем морским волнам касаться нас, — тем больше мы ощущаем, и понимаем, что живём во времена Истории, и имеем счастье коснуться таких древностей, что кружится голова. Реставрируя полотна, гуляя по городам, наблюдая за природными явлениями — мы общаемся с Красотой и одновременно — с её оборотной стороной, как и жизни — смерти. Ведь смерть, — по своей природе — это закономерное продолжение жизни. Это то, что ждёт нас всех, это — тот самый Абсолют, такой же как — Красота.       Давайте подумаем о том, что кинематографический шедевр Лукино Висконти «Смерть в Венеции» — это философская история. Фильм — мысль. Фильм — полотно. 1911 год. Переживающий духовный и творческий кризис композитор Густав фон Ашенбах приезжает на курорт Лидо близ Венеции. Фильм — это размышление об эфемерности всего прекрасного в жизни: красоты, любви, юности; о неизбежности смерти. Но вот как сам Лукино Висконти говорил о картине: «Прежде всего: я не нахожу, что то, о чём говорит Томас Манн в «Смерти в Венеции», так жестоко датировано в том смысле, что сегодня уже превзойдено. Я бы сказал, тема этой новеллы — а её можно переосмыслить как тему «смерти искусства» или как тему превосходства «политики» над «эстетикой» — всё ещё остаётся современной». — Режиссёр говорит о войне, которая словно дымка, витает в воздухе, если я верно уловил мысль? — Джозеф Росси приподнялся со своего места. — Да, Вы правы, Джозеф. И можно развить вашу мысль тем, что когда наступают переломные времена начала и недалеко от середины века, то понятие красоты меняется, но её суть — остаётся всё той же: мы можем лишь наблюдать, касаться, вглядываться, ощущать, жить с нею рядом, но постичь, зачем она дана нам, для чего мы родились именно в это время, именно в этом месте — не в силах. И просто должны принять сей факт на веру. Прозвенел звонок. — Задержитесь на минутку, пожалуйста. Студенты не вставали со своих мест. — На следующем занятии, через три дня, мы будем учиться понимать картину. Будет одна лекция по теории, на 45 минут, и полтора часа практики, не забудьте фартуки и художественные принадлежности. — Хорошо, профессор — хором разнеслись голоса. — Благодарю за внимание на лекции. До встречи на следующем занятии. — До встречи.

***

«Море — всегда прекрасное. Его цвет. Его голос. Его переменчивость»       Федерико стоял на университетском верхнем балконе, у стены, спиной к двери. Он был здесь один. В этом тихом, приятно-готическом месте. Первые его мысли, когда он смотрел на небо, — были о матери. Прошло уже мнооого лет с момента её гибели в авиакатастрофе, но Федерико не было от этого легче; чувства пустоты и одиночества всё чаще одолевали его своими тисками, особенно в такие моменты, как сегодня, — когда небо было похоже на Балтийское море, и по нему, как волны по морю, плыли облака, то в виде перста, то корабля, лица, улыбки. Мама любила повторять, стоя с Федерико на берегу: «Море — всегда прекрасное. Его цвет. Его голос. Его переменчивость». Сейчас, неосознанно, Федерико произнёс эту фразу в голос. — Море любит своих детей. Может, именно поэтому, Бог и создал Море и Небо почти цвет-в-цвет? — раздался за спиной Федерико голос. Молодой человек повернулся. Они несколько секунд смотрели друг другу в глаза: Федерико искал янтарные отсветы, а Роберто забыл как дышать, когда увидел, что обычно карие глаза Федерико, в это мгновение были похожи на восход солнца зимой: смесь золота и мягкой бирюзы. — Я знал, что Вы придёте. — Федерико нарушил тишину. — Откуда? — Роберто всё смотрел и смотрел в глаза своему собеседнику. — Чувствовал. — улыбнулся Федерико. — Как Вы здесь оказались, Федерико? — В университете — это Вы хотите у меня спросить, Роберто? Вместо ответа на вопрос, который потерялся где-то в сознании, Роберто мог лишь кивнуть. — А Вы, видимо, забыли, что кроме того, что я пианист по первой профессии, теперь в течение нескольких лет буду и студентом? — Не забыл… но… — Что я делаю в кампусе реставраторов? Роберто вновь молча наклонил голову. — Разрешите представиться, профессор… — Леонарди. Роберто Леонарди. — Очень приятно, — Федерико пожал руку Роберто, не сводя с него своих зимне-бирюзово-золотых глаз, — а потом продолжил: — Разрешите представиться, профессор Леонарди: студент группы 37R, Федерико Аманте. Роберто на мгновение оторопел: — Вы в группе будущих реставраторов? — Да. Вы не ослышались, Роберто… — Федерико осёкся… — Ничего страшного. Когда мы наедине, Вы можете называть меня по имени. — Да, Вы не ослышались, Роберто. Я — будущий реставратор. Вас это так удивляет? — Если только совсем немного, — лицо Роберто залилось краской. — Дело в том, — продолжил он, стараясь справиться с волнением, — что я являюсь куратором группы 37R. — Вас уже охватили переживания по поводу нашего частого общения? — Федерико повернулся лицом к небу, и таким образом, между ними не было никакого расстояния, почти, если балконная ограда считается таковой. — Я скорее больше удивлён, нежели переживаю, хотя да, Вы правы, Федерико… — он замолк… — Называйте и Вы меня по имени, когда мы наедине друг с другом, — кивнул юноша, слегка повернув к Роберто лицо, со свободно упавшей от лёгкого ветра прядью. У Роберто сердце пропустило пару ударов. — Да, Вы правы, Федерико, я переживаю, что мы будем видеться чаще. — Это плохо? — Нет. Вы не поняли: Я — Переживаю — в смысле, живу с мыслью, что мы будем видеться не только… — Меня радует, что Вас не будет напрягать моё присутствие в Вашей жизни, не только как человека с зонтом в руках, читателя в кафе, но и студента с конспектами и тубусом за спиной. — Через час у вашей группы моя лекция. Кабинет 207. — Роберто улыбнулся, слегка тронув Федерико за плечо. — Буду ждать. — Мне пора. — Хорошо, Роберто. — Здесь в это время уже холодает. Носите с собой пиджак или джемпер, на перерыве, если решите заглянуть на балкон в другой раз. — Вы заботливы. — Федерико коснулся мягко, почти невесомо, своими музыкальными, чувственными пальцами запястья Роберто. — Благодарю. — Глаза Роберто сверкнули янтарными отблесками, и он очень осторожно освободил руку, улыбаясь. — Увидимся на лекции. — Улыбка осветила лицо Федерико, и он отвернулся к панораме города и красотам неба.       В следующий час — Роберто читал ту же лекцию группе 37R, с какой начал свой рабочий день. Когда он дошел до размышлений о Висконти, то заметил, что Федерико внимательно слушает, что-то пишет свободно в блокноте, и держит в другой руке графитовый карандаш. Может, он что-то им выделял, или рисовал, Роберто не знал, да и привлекать внимание аудитории к персоне Федерико, не хотел. — На следующем занятии, в субботу, мы будем учиться понимать картину. Будет одна лекция по теории, на 45 минут, и полтора часа практики, не забудьте, пожалуйста, фартуки и художественные принадлежности. — Роберто сделал это небольшое объявление в конце лекции, и улыбнувшись, поблагодарил аудиторию за внимание. Федерико быстро собрал свои вещи и оставил их на стуле. Не говоря ни слова, подошёл к доске и начал стирать с неё письмена. — Вы любезны, Федерико, — Роберто улыбнулся, стоя у стола, складывая листы в папку. — Мне не сложно. — Послышалось за спиной преподавателя. — Идёмте. — Роберто кивнул Федерико, стоя в дверях с кожаным портфелем на плече. Федерико кивнул, вновь улыбнувшись, отчего у Роберто на секунду перехватило дыхание, взял свою сумку со стула, и они вышли из кабинета. — Простите, профессор, мне нужно бежать. — Конечно-конечно идите, Федерико. Хорошего вечера, и до встречи в субботу. Лекция будет в 9:30 утра. — И Вам хорошего вечера, профессор. До встречи. — и Федерико быстрым, но очень лёгким, почти парящим над землёй шагом, направился к главной лестнице.

***

      Молодого мужчину в чёрном кашемировом пальто с поднятым воротом, скрывали от посторонних глаз осенние миланские сумерки.       Он молча, тихо дыша, наблюдал как Роберто выйдя из университета, медленно шёл к свету площадей, машин и гудящих перекрёстков. На Роберто было тёмно-синее кашемировое пальто и песочного оттенка тёплый шарф.       Мужчина закрыл глаза, давая время своему болящему сердцу успокоиться…