***
Через пару часов Роберто вел лекцию по истории реставрации, и практический семинар. Дверь в лекционную была закрыта. Студенты сидели за мольбертами, занятые каждый своей картиной, но одно место около окна, — пустовало. Роберто ходил по комнате, заглядывал ненавязчиво в работы, поправляя то у одного, то у другой, мазки, нажим кисти: — Лейла, — здесь не стоит класть слишком много краски, когда картина будет готова, это место привлечет внимание. Снимите, пожалуйста, лишний слой — и сделайте всё аккуратно. Почти филигранно. Потом Роберто подошел к мольберту, за которым сидел очень тихий студент, Роберто знал, что он его всегда слушает на лекциях, и в его работах ошибки, естественно, были, но не критичные. — Таджу, Вы молодец. Вот в этом месте — нужно создать сфумато, — и Роберто показал кончиками пальцев в углы картины. — Здесь потрескалась краска, и важно незаметно заполнить, но сначала снять, — не забывайте, а то иначе, Вы вместо реставрации, картину ещё больше состарите. Таджу посмотрел на преподавателя: — Хорошо, профессор, я понял. Сейчас поправлю. — Молодец. Роберто дошел до конца комнаты: — Технику сфумато — придумал Леонардо, и её невозможно спутать на картине ни с чьей-либо рукой, кроме леонардовских прикосновений нежной кистью. Рафаэль был молод, когда увидел «Джоконду» впервые, и даже плакал; и вот позже, намного позже, уже после смерти Маэстро Леонардо, — Рафаэль пытался повторить эту технику, но как вы и понимаете — это оказался совсем иной подход. В дверь постучали. Роберто продолжал, на ходу: — В целом, можно сказать, что… — он открыл дверь. Там стоял Федерико: в бежевых брюках, тёмно-синих мокасинах и таком же темно-синем свитере, за спиной была туба, а на плече большая сумка. — Здравствуйте, профессор Леонарди. Простите, я опоздал — заработался с палитрой и набросками к картине. Роберто на секунду оторопел, но быстро взял себя в руки: — Здравствуйте. Проходите, Федерико, — он пропустил юношу в кабинет, отойдя на два шага назад. Когда Федерико повернулся к нему спиной, в душе у Роберто всплыла августовская картина на берегу. — Так вот, продолжим, — вернулся к своей мысли Роберто, — в целом, можно сказать, что каждый из деятелей искусства эпохи Возрождения, будь то Леонардо, самобытный Рафаэль, яркий и весенний Боттичелли, — их картины — живые, и сюжеты, причём вовсе не обязательно религиозного характера, приобретают новые черты, в зависимости от взгляда на картину. Всё дело в символике, и потому наша с вами задача, — оставить символы первоначальными, сохранив их цвет, форму и смысл. Федерико тем временем сняв свитер, закатал рукава и продолжил работу над картиной на мольберте. Его руки двигались плавно, кисть ложилась на холст невесомо, краску он брал по капле, в зависимости от участка полотна. Роберто сел за стол и углубился в чтение книги по истории реставрации — искал материал для следующей лекции. Но изредка посматривал в сторону Федерико. Роберто чувствовал, что этот молодой мужчина его словно очаровал собой, мурашки вновь окатили Роберто приятной волной по спине, и он, поддавшись чувству, подошел к Федерико, посмотреть на его полотно. Федерико слышал шаги Роберто, но не стал поворачиваться. Он ощутил, как Учитель стоит за спиной и внимательно смотрит за движениями его пальцев с кистью. Он положил кисть и обмакнув кончики пальцев в краску на палитре тут же, стоявшей рядом, нежно, будто прикосновениями к коже — нанес её на руку изображенного на портрете, и практически сразу, как только краска была мягко растушевана, Роберто прокомментировал: — Федерико, Вы поступили правильно, что нанесли краску пальцами, — вы знали, что так делать лучше? — Не знал, профессор. Я почувствовал, что так будет лучше. Я лишь учусь, и следуя Вашим советам и рекомендациям на теоретической части, — потом экспериментирую с приемами, применяя их в своих набросках. — Покажете мне их? — Охотно, — Федерико повернулся к Роберто и посмотрел ему в лицо. «Какие глаза! Их цвет — смешение цвета крепкого чая со светом закатного солнца…» — Роберто лишь кивнул. Федерико вытер пальцы тряпочкой, и легко нагнувшись за тубой, достал из неё скрученные листы ватмана с набросками. — Пожалуйста, профессор. — Благодарю. Работайте, Федерико. — И Роберто вновь вернулся к своему столу. Развернув листы, он увидел наброски пейзажа, лиц, тел, рук. Какие-то были выполнены в карандаше, некоторые сангиной, пейзаж был написан акварелью по-мокрому… Роберто смотрел на наброски, потом на увлеченно работающего Федерико, потом опять на картины, и тут он понял, что перед ним — его ученик. Талантливый. Именно ему Роберто мог поведать все секреты и тонкости работы реставратора, но помимо этого — он ещё и художник. От Бога. «Tu sei il mio Maestro» — Роберто произнёс тихо-тихо, и с этой самой секунды, — на свет появилось чувство любви. Вечером Лука возвращался домой, ощущая волнение. — Я думал, что ты не придешь больше. — произнёс Лука, увидев Роберто в тени дерева, подходя к дому. — И оставлю тебя без ужина, — Роберто указал глазами на пакет. — Ты так заботлив. — А ты еще сомневаешься? — Идём.***
Беседа за ужином проходила под тихое звучание джаза. — Как твои лекции и семинар? — спросил Лука, помешивая соус кусочком хлеба. — Сегодня мои студенты отрабатывали реставрацию картин, где есть сфумато. — И ты долго рассказывал им про Леонардо? — Нет, о Рафаэле, и о том, как он пытался повторить этот загадочный туман. — Ммм, я бы поспорил о том, что у Рафаэля получился сфумато. — Лука откинулся на спинку стула. — По сути, ты прав: когда смотришь на картину Рафаэля, которая стоит рядом с какой-либо картиной Леонардо, — сразу бросается в глаза не только попытка скопировать отдельные детали, но и в целом — написать такую же картину, но… — Леонардо — это Леонардо. — Именно. — Ты ревностно относишься к искусству. — Почему? — Мне так показалось. — Поясни. — Художников много. Ты знаешь всё обо всех, и при этом — у тебя есть определенный круг интересов, который ты нарушаешь, добавляя туда что-то новое — с довольно-таки большой неохотой. — Я разделяю свои знания, и круг того, что я люблю в искусстве. — Не спорю. Но Леонардо для тебя — особенная любовь. Роберто улыбнулся и промолчал. Он услышал конец фразы, которую сказал Лука. И вспомнил себя, наброски Федерико, вспомнил его глаза… «Кто-то лепил тебя так любовно и совершенно — большего я вовеки не обрету» — подумалось Роберто, и он почувствовал мурашки по коже, проникающие внутрь, в сердце, в мысли.***
Роберто не мог уснуть. Он пытался читать, смотрел в окно, сидел в кровати, под одеялом. Измучившись, он поднялся, накинул халат, и спустился вниз, в кухню. Медленно насыпал кофе в джезву. Достал любимую кофейную чашку. Зажег плиту. Ждал пока кофе поднимется несколько раз. Медленно снял джезву с огня, поставив на подкладку из пробки. Вдохнул запах. Налил напиток в чашку. Согрел ею слегка озябшие руки. Сел в кресло. Взял в руки «Набережную Неисцелимых» И. Бродского и листал… — Роберто, ты не спишь? — голос Луки вернул мужчину в реальность. — Не мог уснуть, и решил посидеть с чашкой кофе и книгой. — На тебя это не похоже, — Лука подошел к Роберто и сел на подлокотник. — Иногда со мной такое бывает. — Роберто посмотрел на фигуру Луки рядом, и положил ладонь ему на колено. — Тебя знобит. — Немного. Лука накинул Роберто на плечи плед. — Спасибо, дорогой. — Сварить ещё кофе? — Да. Лука ушел на кухню. А Роберто сидел в кресле и спрашивал себя, что ему теперь делать со всеми этими чувствами, что живут внутри него. Он встал, и подошел к окну. Дул сильный ветер, листья метались, ветви гнулись, небо было где-то черным, где-то серым, графитовым, и проглядывал даже жемчужный отсвет. Роберто любил. Смотрел в окно и любил. Наблюдал за листьями и любил. Ждал осеннего ливня и любил. Повторял мужское имя сердцем и любил. Боялся признаться в своих чувствах и любил. Пил кофе и любил. Листал книгу и любил. Роберто любил и ждал. — Держи, аккуратно, чашка горячая, — Лука протянул Роберто чашку с дымящимся кофе. — Спасибо. Лука стоял рядом и молчал. Роберто отпил глоток кофе, а потом произнёс, не отрывая глаз от окна и осеннего пейзажа: — Не всё так просто. — Я знаю, — глаза Луки слегка блеснули. — Федерико… — Ты влюблен. Я не ошибся. — Это сложно описать. — Я боюсь, — Лука говорил чуть тише. — Знаю, что мне однажды придётся отпустить тебя. — Почему ты так решил? — Роберто ощущал, как сердце билось часто. — Вижу. Чувствую. — Но ты здесь. Сварил мне кофе. Стоишь рядом. Лука смотрел на городскую ночь, на Роберто, держащего чашку…