***
Утром, когда они встретились, Федерико достал из рюкзака свой теплый тёмно-синий свитер. — Сейчас, в утренней тишине, пока ещё сонным, я хочу показать тебе Гётеборг — А днём? — Днём мы поедем в Хельсингёр. — Поэтому ты взял свой свитер для меня? — В Хельсингёре осенью достаточно холодно. — Успеем? — Нам нужно вернуться в Италию? — Я взял пять дней за свой счет. — И все эти дни — наши. Маленькая бесконечность. — Федерико смотрел на Роберто. Роберто улыбнулся и поцеловал его, легко, едва касаясь. — Так нежно. — Федерико ответил на поцелуй, поглаживая лицо Роберто кончиками пальцев. — Я скучал по тебе, Федерико. — Я здесь, Роберто. — шепнул юноша, впуская свои длинные, музыкальные пальцы в волосы мужчины.***
Осенние, тихие дороги живописны в собственной нетронутости. Лесная прохлада, доносящаяся до Гётеборга, удивляла Роберто. Он не привык к такому ощущению тишины, — буквально — на кончиках пальцев. Они с Федерико шли по пешеходной, длинной улице города, и Федерико взяв Роберто за руку, слегка сжал её, кивнув на большой край неба, выплывающий из-за крыш: — Посмотри, какой восход. Роберто остановился и смотрел долго в небо, поражаясь красоте северного солнца: — Таких красок восхода нет в Италии. — У Вас на Юге, солнце — злое. — А на Севере? — Скромное. Оно редкий гость в наших краях. — Даже летом? — Угу. — кивнул Федерико шагая рядом с Роберто и не отпуская его ладони. — Нашего солнца всегда много, а лето — это просто «Данте». — Но вот что касается ветра, то он почти такой же, как и здесь, когда бывают дни, а то и недели дождей. — Всё меняется в окружающем мире, Федерико, да так меняется, что мы не то что бы хотим этих изменений, мы за ними не успеваем. — А в Италии везде-везде жизнь так кипит, и быстро бежит-летит? — Нет. Не везде. В регионах, что южнее — да. Там люди другие живут, менталитет отличается. А если мы говорим о центральных провинциях, или Северной Италии, то здесь люди не совсем конечно похожи на скандинавов, но всё-таки что-то общее, отдалённо — есть. — Что? — Закрытость. Молчаливость. — Расскажи об этом. — Простой пример. В твоей семье принято предупреждать о визите? — Да. — И не имеет значения — кто придёт: родственники или друзья? — Не имеет. У нас не принято нарушать чужое пространство без ведома. — И это правильно. Потому что у нас также, но с маленькими исключениями из правил. — И какие это исключения? — Друзья или знакомые, я уж не говорю о малознакомых людях, — предупреждают о намерении навестить, а что касается членов семьи и родственников, то они наносят визиты — без предупреждения, и очень обижаются, когда обнаруживают себя нежданными. — Странно. — Что именно? — А вдруг, скажем, ты на работе или в отъезде? — Мне позвонят, и я выслушаю целую оперу причитаний, — Роберто рассмеялся. — Часто такое бывает? — На самом деле — я не из тех людей, кто позволяет нарушать свое личное пространство. — Ты не общаешься с родными? — Общаюсь. Но редко. — А с кем чаще? — С отцом. — Роберто спокойно отреагировал на этот вопрос Федерико. — А с мамой? — Она занята собственной жизнью, и я уже привык к этому факту. Всё, что нужно знать — я знаю от отца, и иногда бываю на семейных обедах по крупным событиям. — Роберто замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. — Я спросил что-то лишнее? — Федерико наблюдал за ним. — Я любуюсь северными красотами, — улыбнулся мужчина, сжав ладонь Федерико и слегка поддернув плечами. — Тебе холодно? — Да. — Так теплее? — спросил Федерико тихо, накинув на плечи Роберто свитер и слегка обнял его. — Намного. — Роберто повернул голову и увидел улыбку, как солнце, и подумал про себя: «Ты не должен так улыбаться. Ты не должен никому так улыбаться. Я люблю тебя, Федерико. Я люблю тебя». — Ты голоден, Роберто? — Признаться честно, съел бы чего-нибудь. — Идём. — Куда? — Увидишь. — Сегодня день приятных открытий. — Я хочу, чтобы ты улыбался, — Федерико остановился и внимательно посмотрел в глаза Роберто. — Я чувствую. — произнёс Роберто и коснулся костяшек пальцев Федерико, — Тебе не холодно? — Перчатки у меня с собой, в рюкзаке, — улыбнулся на движение Федерико, а Роберто взял его руки и стал согревать своим дыханием. Пройдя три квартала, молодые люди оказались у дверей уютного ресторанчика «Gryning».***
— Добро пожаловать в сказку северной кухни, Роберто. — Какие запахи! — Видимо, ты любитель вкусной еды, — рассмеялся Федерико. Роберто слегка смутился: — Ты прав. — Это ресторанчик моего близкого друга Стиана. Тебе здесь понравится, вот увидишь. — Я верю тебе, Федерико. Они выбрали столик и сделали заказ. Спустя некоторое время, Федерико наблюдал улыбаясь, как Роберто уплетает за обе щеки слегка суховатую котлету на косточке, с запеченным картофелем, маринованным луком, макая её и черный хлеб в брусничный соус. — Объеденье!!! — Я рад, что ты сытый. — Удивительное сочетание кисловатой брусники и мяса. — Сочетание несочетаемого. — Действительно! — засмеялся Роберто. — Для тебя удивительно? — Да. В нашей кухне преобладают в основном травы и масло в качестве основы для заправок. А такое «природно-ягодное», терпкое соседство я встречаю впервые в своей жизни. Ты умеешь готовить? — Умею. Бабушка научила. — Может, не очень вовремя моё желание… — Роберто стушевался. — Хочешь вернуться к тому разговору на берегу Каттегата? — Если ты сам хочешь рассказать. — Почему бы и не рассказать? — Но это грустная история, и тебе, наверняка будет трудно говорить об этом? — Эта история грустна лишь в том смысле, что она связана с мамой, но, рано или поздно ты всё равно узнаешь об этом, потому сейчас, подходящий момент, как я думаю. — Почему? — Нас никто не отвлечёт. И никто потом — не будет задавать тебе, — Федерико сделал ударение, — вопросов. — А и так не будут, Федерико. — Думаешь? — Всё, что ты скажешь сейчас, ровно также останется только между нами, как и то, что ты рассказал на берегу залива. Я умею хранить тайны. — Я знаю, Роберто. — М? — вскинул брови Роберто. — Вижу по глазам, что ты Хранитель Тайн. Роберто кивнул, они заказали вкуснейший северный чай в большом пузатом чайнике, по кусочку торта «Скандинавская сказка», и Федерико, отпив глоток, начал свой рассказ: — За свои 20 лет жизни, и из них — пятнадцать с родителями, — я ни разу в жизни не видел своих итальянских бабушку и дедушку. Пока родители были живы, у нас в семье было не принято говорить на эту тему. — Были причины? — Само собой. — Но несмотря на них, всё же ты кое-что знаешь о них, откуда? — Скорее не так, — не «Откуда», а от «Кого». От Эммы — моей бабушки по маминой линии. — Да, я помню, ты говорил о ней. Вернее, о них — о Фредерике и Эмме. — Да. — кивнул Федерико. — А почему в вашей семье было не принято говорить о родителях твоего отца? — Эмма сказала, что отец порвал все связи со своей семьёй, после того, как встретил маму. Роберто молчал и слушал. — Моих деда и бабушку по отцовской линии звали Лючия и Эрнесто. Я говорил тебе, что они жили, и живут, наверное, ещё, если живы, — в Риме. Они, оказались категорически против женитьбы моего отца на маме. — Разве можно быть против выбора сына? — Выходит, можно. Я не знаю тонкостей. Единственное, что я знаю из всей этой истории, что они с мамой — музыканты, и каждый раз после возвращения домой с гастролей, она чуть больше недели — отдыхала дома, гуляла лишь в саду. Мама была очень серьёзно больна, я об этом узнал уже после авиакатастрофы. Когда отец поставил их перед фактом: что он женится на маме — они в свою очередь, создали условия выбора. Морального. Отец не отказался от моей мамы. Родители уехали из Рима в Скандинавию и жили здесь, в Гётеборге. Через некоторое время после свадьбы родился я; отец защищал маму от всего. Он отвечал за неё до самого конца. Со своими родителями он не общался. Не звонил им, и не приезжал. Когда им сообщили новость, что мама беременна мной, то они достаточно категорично заявили о своём нежелании знать обо мне что-либо. — Но почему? — Как мне сказала Эмма — они хотели чисто итальянскую семью, с сохранением традиций. — И выходит, что из-за своей принципиальности они лишили себя радости общения с сыном и его семьёй? — Выходит так. — пожал плечами Федерико, допив чай, и взялся за чайник, — Тебе ещё? — Да, будь добр. — Роберто пододвинул чашку. Федерико налил ему ароматного, горячего, северного, черного и ягодного зелья, подвинул тарелку с кусочком торта. — Тебе больно, что о тебе не все родственники знают? — Нет. Не больно. По сути, я сильнее всего любил и был привязан к маме. Отца я уважал, и знал, что он ко мне хорошо относится. Но никаких сильно глубоких чувств — ни у меня к нему, ни у него ко мне — не было. — Он тебя ревновал? — Нет. Фредерик ему всё объяснил. Я не видел и не чувствовал к себе с его стороны неприязни. Я был желанным ребенком. Он защищал маму, меня. Заботился о Фредерике и Эмме. Я ничего не могу сказать о нём плохого. Он хороший человек, и, наверное, он, по-своему, любил меня. Несмотря на своё происхождение — он был достаточно сдержанным и закрытым человеком. Но я знаю точно, что он очень любил мою маму. А это, поверь мне, — самый лучший комплимент для сына. Я видел это своими глазами. — Что именно? — Чувства, которые жили между моими родителями. — Прости пожалуйста, за нескромный вопрос, и, если он тебе таковым покажется, можешь на него не отвечать. — Хочешь спросить, чем болела мама? — Да. — кивнул Роберто, покраснев от ощущения, что Федерико словно раскрытую книгу, читает его мысли. — У неё было больное сердце. Можно было бы сделать операцию, и она прожила бы ещё очень долго, но она отказалась. Мама хотела прожить жизнь, не будучи привязанной к своей болезни. — Но… — Да, предложение об операции, по сути, решило бы всю ту массу трудностей, на которые она обрекла себя, отказавшись от вмешательства, но… это её выбор. И она сама понимала, на что шла, и зачем. — Прости, что я спросил об этом. — Не страшно. — Федерико положил свою ладонь на руку Роберто. — Просто это слишком личное. Твоё. — Мы ведь узнаём друг друга, разве нет? — Да. — И потому, ты можешь спрашивать обо мне всё, если я о чем-то не скажу в какой-то определённый момент, то это просто означает, что — скажу, но позже. — Для тебя этот разговор очень труден, да? — Боль от потери мамы во мне затихает постепенно. Очень постепенно. Говорить о важном — нужно. Да и я сам ведь тогда, на берегу Каттегата тебе сказал, что расскажу о своём прошлом. — И я благодарен тебе за то, что ты рассказал, Федерико. Для меня это ценно. Я узнаю о тебе и тебя больше через такие откровенные разговоры. — А о себе ты пооткровенничать не желаешь? — Не сейчас. Моя история ещё грустнее твоей, и для того, чтобы погрузиться в неё — нужно совсем другое настроение, нежели то, в каком мы с тобой сейчас. — Я и не говорил, что прямо сейчас — раскрывай мне всю душу до фибр. Я вообще, имел в виду, в перспективе. — Если в перспективе, то, конечно, расскажу. — Чудесно. Идём. Нам нужно успеть на паром, до Дании.