Огненный снег — пепел

      У детей были мутные лица и звонкие голоса, ему едва ли их видно за низким густым кустарником. Но голоса их он слышал отчётливо, мог узнать безошибочно.       Они бегали, быстро перебирая ногами, путаясь в длинных одеяниях, и смеялись. Кажется, смеялись оба, но может быть и один за двоих.       Громко? Слишком громко. Но здесь можно.       Они перебирали камни на берегу реки, складывали из них башенки, пускали тонкие палочки по течению.       Цижэнь всегда останавливался здесь, когда они возвращались из города у подножья. Отдохнуть. Сичэнь всегда был исключительно стойким и с самых малых лет не выдавал своей усталости или неудобства ни словами, ни лицом, но его выдавали его маленькие ноги и тихое сопение.       Ноги заплетались, а ноздри раздувались чуть сильнее обычного.       Лань Цижэнь останавливался, спускал Ванцзи с рук и предлагал им погулять. Когда Сичэнь начал понимать, почему они останавливаются, он лишь кивал дяде Цижэню, брал Ванцзи за руку и уводил на берег шумной реки, садился и переводил дыхание, пока брат приносил и складывал ему на колени камушки, ракушки и травинки, что находил рядом.       Сначала они останавливались ненадолго, только чтобы набраться сил и продолжить путь, но время, которое они проводили здесь, постепенно увеличивалось.       Ванцзи начал подниматься в гору сам, так же, как и старший брат, ни слова не говоря о своей усталости, он сидел рядом с Сичэнем на берегу и выкладывал круги из камней у своих ног. Цижэнь опускался поодаль, безмолвно наблюдая за ними. За узкими плечами Ванцзи, вертлявой головой Сичэня.       Он позволял оставаться им здесь дольше, чем нужно. В мягком шуме горной реки, позволял им бегать по влажной прибрежной траве и мочить сапоги, смеяться и брызгаться, мочить ноги в холодной воде.       Он закрывал глаза, принимая позу для медитации, и делал вид, что не слышит, а потому не станет ругать ни за громкий возглас, ни за быстрый бег по скользкому берегу.       Внутри привычный монотонный голос пытался корить его за мягкосердечность, вкрадчиво убеждал, что это нехорошо для его племянников, что лишь строгость во всём и везде может вырастить из них достойных людей. Но колющее чувство тепла отрицало всё сказанное.       Этим детям нужен свет, нужно тепло и то, что останется в памяти, так же как у него в памяти навсегда остался светлый образ брата, их походы вброд через реки, чтобы сократить путь, и его смех.       Им нужно то, что они смогут вспомнить вместо родительской заботы, материнских объятий и отеческой руки.       Им нужно что-то, что будет держать спину, когда вокруг будет слишком темно.       За его плечами был клан, иссыхающий с каждым днём брат и семья. Он не просил, не мечтал, да и вряд ли хотел, но семья нашла его сама, с грустью, с болью и ответственностью. Лишая выбора и свободы, но одаривая теплом и чем-то таким тонким, звенящим глубоко под манерами, приличием и внешней строгостью.       Этот звон заколдовывал сердце и душу, он успокаивал и учил улыбаться. Этот звон, так похожий на детский смех, должно быть, и называют любовью.       — Нам нужно возвращаться.       У Сичэня в руках рассыпается башня из речных камушков, Ванцзи выбрасывает в воду только что поднятую ракушку.       Им не хочется возвращаться.       У этих детей у самих за плечами не меньше груза, чем у него. Безразличный отец, не балующий вниманием и добрым словом, чахнущая мать и будущее, в котором ничего не понятно, оно кажется далёким и близким, туманным и страшным.       Но у них тоже что-то тихо играет мягкий перезвон под сердцем. За перезвоном следует песня, почти не слышная, слов не разобрать, но у песни точно голос дяди.       Лань Цижэнь смотрит вслед им, медленно уходящим по ступеням вверх к воротам, смотрит на две тонкие светлые детские фигуры, на их незаметно сцепленные пальцы.       У него есть семья, он принимает её как самый большой дар.