Огненный снег — пепел

      «А что будет, если я сейчас толкну его. Вот сейчас толкну, и всё, просто толкну. Или сам прыгну, прыгну. Как это? Если прыгну. Нет, Цижэнь, не смей, сумасшедший. Перечитай правила, вытрави эти мысли, не смей о таком думать».       Цижэню пятнадцать, он головой трясёт и отступает от края обрыва подальше, брат смотрит на него непонимающе, они ведь даже не договорили. Неужели он испугался высоты? Никогда ведь раньше не боялся.       — С тобой всё в порядке?       — Конечно, — он вскидывает подбородок, смотрит совершенно серьёзно. — Прошу старшего брата простить меня, я вспомнил, что не успел закончить свиток к завтрашнему уроку.       Цижэнь коротко кланяется и быстро уходит в сторону жилых зданий, оставляя брата в растерянном недоумении. Тот, конечно, не совсем уверен, что его младший брат вышел бы из своих комнат, не завершив все нужные задания, но ведь со всеми случается.       «Нужно прочитать их ещё раз, прочитать ещё раз. Сначала сверху вниз, потом снизу вверх. И всё будет в порядке, всё будет в порядке. Никто не умрёт, сверху вниз, снизу вверх. Каждое правило, читай, ни о чём не думай. Не ошибайся, если ошибёшься, придётся начинать всё с начала».       Палец скользит по бумаге вниз, по каждому из правил, взгляд опережает произнесённые в голове слова, взгляд мечется, как загнанный, сердце шумит в ушах так громко, свои мысли едва слышны. Но он не останавливается, читает, читает, читает. Сбивается, начинает заново, сбивается ещё раз.       Заново. Заново. Заново.       — Цижэнь, — он не слышал ни стука, ни шагов. Очнулся, вновь сбившись, только когда рука брата коснулась его плеча, — Цижэнь, отца больше нет. Лекари сделали всё что смогли.       Цижэнь кивает, не отвечая вслух, провожает брата пустым взглядом и ложится грудью на низкий столик и разложенные листы правил.       «Это всё ты, это всё ты виноват, ты не смог прочитать, не смог выполнить то немногое, что могло бы спасти. А если бы прочитал, то отец мог бы быть жив. Никчёмный, бесполезный. Лучше бы сам умер. Бесполезный, ты виноват!», — мысли его оглушающе громкие, невыносимо острые, пронзающие. Они били его сильнее ферул, сильнее дисциплинарного кнута. Ломали изнутри виновностью, беспомощностью. Своим навязчивым ужасом неизбежности.       Слёзы размазывали тушь на ровных стопках листов, исписанных правилами.