Мой Борджиа

      Отныне все мысли Чезаре были заняты новым походом. Он перевооружал армию, обсуждал стратегические вопросы с понтификом, ругался с ним, когда в чем-то не соглашался, но, как я поняла, Папа Александр VI был настолько властным и амбициозным человеком, что даже его сын, нагоняющий ужас на врагов, не мог не подчиняться ему.       Все шло так, как говорилось в истории. Приближалась та прощальная трапеза перед военным походом против Катарины Сфорца, трапеза, которая сломит моего непобедимого героя.       В последний вечер перед своим отъездом он вместе со своим отцом, понтификом, будет приглашен кардиналом Адриано да Корнето на праздничный ужин в винограднике, после которой почти все присутствующие тяжело заболеют. То ли нерадивый слуга не выполнит тайных наставлений самого Папы и оставит кувшин с отравленным вином на общем столе, то ли малярийные комары, не щадившие горожан в это лето, погубят непобедимых Борджиа. Александру VI будет не суждено пережить эту болезнь, а у Чезаре она на много недель отнимет все силы и превратит в мучимого лихорадкой иссушенного человека, который едва ли сможет держать стакан воды в дрожащих руках. Он переживет эту болезнь, однако момент, когда следовало бы собрать все свои силы, связи и всю мощь острого ума, будет упущен, и это будет началом конца великого полководца Чезаре Борджиа. Его злейший враг взойдет на Папский престол и — предав собственные заверения в верности герцогу — сделает все, чтобы отнять завоеванные области, рассеить всех его друзей и почитателей, преследовать и загонять его словно выбивающуюся из сил добычу. Жители завоеванных областей, любившие завоевателя более, чем своих сверженных королей, будут жестоко наказаны за свою преданность, а герцог Чезаре Борджиа, вселявший страх и восторг всей Италии, окажется изгнанником у себя на Родине, совершит побег из тюрьмы, где он окажется благодаря предавшему его испанскому генералу, и будет заколот в бою — один против сотни солдат.       Мне нужно было предотвратить это, предав его раньше всех. Не допустить, чтобы он как раненый зверь выбрался из этого капкана, уготованного ему судьбой.       Но, несмотря на неотвратимое приближение рокового дня, у меня еще было немного времени насладиться счастьем любви моего Солнца, которое — по странной прихоти природы — неясно светило или вовсе исчезало днем и ослепительно горело ночью. Он был моим каждую ночь, и счастье, которое я испытывала, когда он так доверчиво ложился головой ко мне на колени, а я перебирала его изумительные вьющиеся волосы, могло сравниться лишь с гордостью осознания того, что только я — да члены его семьи — знала его таким нежным и тихим, когда для других он — угроза и страх.       Он часто бывал задумчив в такие вечера, когда мы оба в молчании смотрели в огонь, уютно потрескивающий в своем каменном ложе. В эти моменты я особенно ясно чувствовала, как любовь к нему глубже и глубже уходит в мое сердце, спокойно и размеренно пуская корни внутри меня.       — Расскажи мне про свою будущую империю, — тихо попросила я, поглаживая его по голове, лежащей на моих коленях.       Чезаре улыбнулся своим мыслям.       — У отца грандиозные планы. Не знаю, справимся ли мы…       — Я не верю своим ушам, Чезаре Борджиа! — смеясь, воскликнула я. — Ты ли говоришь это?       Он приподнялся и с притворной серьезностью притянул мое лицо к своему так, что наши лбы соприкоснулись.       — Если бы ты узнала, что планирует мой отец, ты бы сказала точно также.       — И что же он планирует?       — Он хочет объединить итальянские земли и стать над ними и королем, и Папой. Передавать престол святого Петра по наследству вместе с короной. — Он снова положил голову на мои колени, сосредоточенно глядя в потолок.       Я читала про такую идею Папы и знала, что это было абсолютнейшей утопией, совершенно невозможной в тех реалиях, каким бы замечательным полководцем ни был его сын.       — И хочешь ли ты быть Папой и королем, мой ангел? — спросила я, снова гладя его по волосам.       Чезаре медленно покачал головой.       — Трудно поверить, что это возможно, — тихо ответил он.       Мы помолчали.       — Был бы ты справедливым королем, любовь моя? — спросила я.       — Я всегда справедлив с завоеванным народом. Порядок — главное условие сохранения власти. Если властитель справедлив, а к нарушителям порядка достаточно жесток, он надолго завоюет расположение населения.       — А должен ли король быть добрым?       — А что значит «добрый король», дорогая? Значит ли это, что он не карает тех, кого следует карать? Тогда он несправедлив.       — Он милосерден… в иных случаях, не всегда, — проговорила я неуверенно.       — Милосердие всегда несправедливо! — резко сказал Чезаре и поднялся с моих колен. — Разве вызывает доверие тот правитель, что прощает виновным их преступления? Разве хороший он защитник невинных, разве его подданные могут быть спокойны при его правлении?       — Я не знаю, мой милый. Наверное, ты прав, что лучше всего стоит быть справедливым. Но послушай, когда ты можешь наказать виновного… Ты можешь это сделать жестоко или быстро, и это все равно будет справедливо, ведь виновный все равно наказан. Например, ты можешь поджечь его на глазах у всех, и его муки будут тяжелее, чем урон от его преступления. А можешь лишить его жизни другим, более гуманным способом.       Чезаре мрачно посмотрел на меня. Ему не понравилось, что я вспомнила о том случае, когда он на площади сжег человека, виновного в подготовке покушения на него.       — Я говорил уже тебе об этом, — твердо сказал он. — В случае легкой казни остальными урок может быть усвоен недостаточно хорошо. Одной такой жертвы достаточно, чтобы предотвратить многие преступления в дальнейшем. Я хочу, чтобы каждый человек в Риме и за его пределами знал, что значит предать меня. Проявить в этом случае милосердие — значит, быть недальновидным глупцом. Я никого не прощаю.       Мне больше не хотелось спорить с ним. Я не была настолько наивной, чтобы верить, что гуманизм и демократия двадцать первого века — это вечная истина, до которой мы дошли через столько столетий. Это всего лишь одна из тех временных идей, которые властвуют в определенном момент истории. Людям, живших в условиях феодализма, сословного разделения все это казалось столь же естественным, как и людям, живущих при демократии и правах человека. Кто знает, какие идеи будут господствовать еще через пятьсот лет?       — Ты недовольна мной, — проговорил Чезаре, посмотрев на меня.       — Вовсе нет, любимый. Я восхищаюсь тобой.       — Однако, ты не веришь, что я стал бы достойным королем? — снова испытующе посмотрел он на меня.       — Я знаю, что ты будешь лучшим и справедливейшим королем в своей империи, — улыбнулась я ему. — Но если бы это была я, я бы не казнила людей ни за какие грехи.       Чезаре широко раскрыл глаза в удивлении, как будто никогда не слышал подобной чепухи.       — Значит, мне стоило оставить жизнь этим ублюдкам, напавшим на тебя и на мою семью? — Он разозлился. — Один все еще жив, тот самый, что хотел трахнуть тебя. Мне стоит его выпустить?       Мне стало не по себе от ярости в его голосе.       — Скажи одно слово, и я тотчас же прикажу Микелетто освободить его! — он поднялся с кровати и смотрел на меня горящими гневом глазами.       Мне вдруг показалось на мгновение, что я совсем не знаю своего Чезаре. Неужели он вправду бы мог это сделать?       — Я не хотела разозлить тебя, — проговорила я со слезами. Его гнев пугал меня. — Ты все делаешь правильно, ты спас мою жизнь… не требуй же от меня мудрости полководца.       Чезаре снова сел на кровать и взял мое лицо в свои руки.       — Тогда ты должна доверять мне, — с нажимом сказал он. — Я защищаю свою семью, я защищаю тебя.